На один выстрел ценнее

Пролог

Последние лучи солнца растворились в чернильной пустоте, поглощённые ненасытной пастью ночи. Ивелий, некогда сиявший куполами столичных спиралей, теперь тонул в первобытном мраке, где даже звёзды казались чужими. Лишь на западе, разрывая тьму, билось в предсмертных судорогах алое зарево — словно раскалённое сердце планеты, вырванное из груди. Город. Тот самый, где ещё вчера в мраморных залах звучали речи о «величии корпорации». Сегодня его улицы стонали под рёвом пламени, пожиравшего архивы, музеи, детские площадки… Остатки цивилизации трещали, как сухие ветки в костре забвения.

Через пелену дыма, усеянную мерцающими сполохами сгорающих в атмосфере спутников связи, пробивался тусклый голубоватый свет. Со стороны он напоминал блуждающий огонёк — может, обломок орбитальной станции, а может, слепой зонд, потерявший хозяев. Лишь по едва уловимому дрожанию воздуха можно было понять: это реактивная струя. Слишком слабая для побега с планеты.

Челнок, больше похожий на хищную рыбу с ржавыми жабрами воздухозаборников, яростно выгрызал себе путь сквозь ночь. Его корпус, нашпигованный наваренными пластинами и самодельными ракетными блоками, хранил следы десятков переделок — словно сотни инженеров-самоучек пытались слепить из мирного шаттла бронированное чудовище. В иллюминаторах мелькали тени — может, беженцы, может, мародёры. Они не видели, как из глубины чёрного неба, холодного и безразличного, отделилась крохотная искра. Смерть всегда приходит под малой звездой.

Ти’о Клот ощутил взрыв раньше, чем увидел. Волна раскалённого воздуха хлестнула по лицу, заставив кожу покрыться мурашками. Он инстинктивно пригнулся, хотя до эпицентра было километров двадцать. На миг ночь превратилась в день — ослепительная сфера разрасталась в небе, поглощая челнок, звёзды, саму тьму. Потом грохот. Не звук, а физическая боль в барабанных перепонках. Обломки, похожие на расплавленных светляков, чертили небо агонизирующими дугами.

— Идиоты, — прошипел он, впиваясь ногтями в руль квирк-байка. Голос сорвался на хрип. — Самодельные экраны против термальных ракет? Серьёзно?

Мотор взревел, выплёвывая сизый дымок. Инстинкт кричал «беги», но куда? Север — земли радиационных бурь, где ветра сдирают кожу за секунды. Юг — там ему делать нечего. Восток…

Байк дёрнулся вперёд. Ти’о не оглядывался на пожираемый огнём город.

— Восток, — сквозь зубы бросил он, будто отдавая приказ самому себе. — Хоть шанс…

Квик-байк взвыл, как раненый зверь, рванув на восток сквозь пелену пепла. Ти’о стиснул руль, пытаясь заглушить внутренний голос, который язвительно бубнил: "Ну конечно, именно тебе повезло угодить в эпицентр апокалипсиса!" Его жизнь всегда напоминала сломанный катализатор прыжка — искрила, дымила, но упрямо тянула вперёд.

Агратис. Его родная планета, где небо давно продали корпорациям под рекламные голограммы. Он помнил свой район: капсульные квартиры, нагромождённые как пчелиные соты, воздух, густой от выхлопов и криков аукционов на кислородные квоты. Отец, вечно пьяный, впервые вложил в его руки гаечный ключ в шесть лет. «Механика — единственное, что не предаст», — говорил он, пока мать вытирала слёзы, глядя на квитанцию за воду.

Диплом с отличием из Техносеминара стал билетом в новую жизнь и быстрым контрактом с кадровой корпорацией. На прощание братья подарили амулет — крохотный болт, выточенный из метеоритного железа. Сейчас этот болт жгёл кожу под комбинезоном, будто напоминая: бегство с Агратиса не сделало его свободным.

Ивелий встретил его небом, простирающимся до самого горизонта. Оно давило, это небо, своим первозданным простором, словно Вселенная решила придавить гостя ладонью. Люди здесь ходили в потертых плащах с капюшонами, словно прятались от этой бескрайности. Воздух пах серой и надеждой.

Работа захлестнула с первых дней. Квик-кары, изуродованные песчаными бурями; шахтные экскаваторы с перегретыми термоядрами; сломанные холодильники, плачущие фреоном. Однажды пьянь в промасленном комбинезоне ввалилась в мастерскую, таща за собой полуразобранного сервоконструкта. "Двадцать солидов, и он твой!" — бубнил мужик, тыча в грудную пластину с клеймом охранной-корпорации. Ти’о вышвырнул его вместе с «товаром», но ночью долго мыл руки, будто пытаясь стереть саму возможность стать вором.

Дом. Эту бетонную коробку с ржавыми ставнями он называл дворцом. Когда автоматический молоток вбил последнюю заклёпку в крышу, Ти’о сел на порог и засмеялся, пока слёзы не разъели следы сварки на щеках. Именно тогда он заметил Лизу — девушку с глазами как сплав меди и олова. Она носила подносы в "Ржавом гайковёрте", смеялась над его шутками про квантовые сцепления и знала секрет, как делать кофе, который не разъедал желудок.

— В Шахтёрском куполе опять карантин, — бросила она как-то, вытирая стойку. Её пальцы нервно дёргали тряпку. — Говорят, там… что-то вырвалось из глубинных скважин.

Глим-сеть молчала. На запросы система выдавала только рекламу противогазов и страхования жизни. А через неделю констебль Рамкри, тот самый, что всегда заказывал двойную порцию синткофе, разнёс из дробовика свою жену и трёх соседей. На записи с камеры он что-то выкрикивал на языке, напоминающем скрежет шестерёнок по металлу.

Воспоминания рассыпались, как ржавые болты, когда впереди выплыл силуэт — угловатый, неестественный, будто вырезанный из самой тьмы. Ти’о заглушил двигатель на гребне холма. Внизу, в чаше долины, застыли руины, напоминающие гигантский скелет. Окаменевшие рёбра арок, позвоночник обвалившейся башни, череп купола с пустыми глазницами окон. Таких мёртвых городов на Ивелие хватало, но этот был иным. Камни здесь будто дышали, излучая тихий гул, от которого ныли зубы.

Но его взгляд приковал не каменный некрополь. Посреди руин, будто выросший из трещины во времени, стоял корабль. Корпус, покрытый чешуйчатыми пластинами, отливал синевой даже в сумраке — словно лёд, застывший посреди пламени. Ни маркировки, ни опознавательных знаков. Чужой. Очень чужой.

Ти’о сглотнул ком горечи в горле. Лазерный пистолет в его руке внезапно показался игрушечным. «Стрелок из тебя как из термоядерного двигателя кофеварка», — язвила память, вспоминая промахи в тире. Но металл рукояти, холодный и шершавый, заставил сделать шаг вперёд.

Песок хрустел под ботинками, словно перешёптывался с ветром. Ни вспышек сканеров, ни предупредительных сирен. Только шорох собственного комбинезона, сливающийся с шепотом руин. На подходе к рампе нога споткнулась о тело. Человек — если это ещё можно было назвать человеком. Лицо застыло в гримасе, напоминающей одновременно смех и ужас. Пальцы впились в горло, будто пытались вырвать что-то изнутри. Чуть дальше лежал второй, свернувшись калачиком у основания трапа.

— Эй… — сорвавшийся шёпот прозвучал кощунственно громко. Ответила только тишина, густая, как масло в перегретом двигателе.

Сердце колотилось, выбивая ритм панического бегства. Но ноги сами понесли вверх по трапу, скрипящему словно костяной язык. Внутри пахло озоном и чем-то сладковато-гнилостным. Стены испещряли следы выстрелов и пятна крови. «Не замечай. Просто иди», — приказал он себе, нащупывая путь к кабине сквозь лабиринт коридоров.

Панель управления встретила его мерцающими голограммами. Ти’о провёл ладонью по экрану — поверхность дрогнула, словно живая.

Удача, эта насмешливая стерва, вырвала последнюю шестерёнку из механизма его надежд. Диагностика мигала кроваво-красными иероглифами — атмосферные двигатели мертвы. Он впился пальцами в виски, будто пытался выдрать из черепа мысль: «Почему мне так не везёт?» Инструменты? Детали? Даже если бы трюм ломился от запчастей, на ремонт уйдут часы, а то и дни.

— Нет, нет, НЕТ! — Его кулак врезался в панель, и где-то в недрах корабля что-то звякнуло, словно рассмеялось.

Ответом стал звук — будто нож по стеклу. Над консолью заплясала голограмма. Фигура человека распадалась на пиксели, голос прерывался, как сигнал из глубин черной дыры: «…бежал… зацепили… ката… прыжка… — статичная рябь съедала слова. Ти’о бил по панели, крутил регуляторы, пока из динамиков не вырвался хрип: «…атмосферные… повреждены… сел… — пауза, заполненная скрежетом, — …в трюме… детали… инструменты… не силён… починить…

Голограмма дернулась, превратив лицо в кроваво-красный овал: «…глим-сеть… ретрансляторы… уничтожили… спасти… — последнее слово повисло воплем.

"Надеюсь там есть хоть, что-то" — ядовито подумал Ти’о, шагая к трюму. Ноги подкашивались — когда он ел в последний раз? В кармане нашёлся питательный батончик с маркировкой "Вкус победы!". Продукт корпорации "Синтез-Нутришн": 500 калорий, ноль вкуса, послевкусие ржавого гвоздя. Он сжевал его за три укуса, чувствуя, как синтетическая сладость обволакивает язык смолой.

— …наша вина! — голос из кабины врезался в тишину. Он обернулся. Голограмма следовала за ним, искажаясь в чудовищные формы. "…не должны были включать… в ядре… связаны… они все связаны… — писк перешёл в ультразвук. С потолка посыпалась пыль.

Ти’о замер, словно врос в пол. Голограмма плясала перед ним, рассыпаясь на пиксельные клочья, но голос… Голос впивался в сознание, как ржавая игла. Низкий, с хрипотой выгоревшего двигателя.

"…не стоило…" — помехи съели паузу, превратив её в ледяное безмолвие. "Мир мёртвых… не наш…"

Ти’о почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Не метафорически — буквально. Кожа под комбинезоном покрылась пупырышками, будто в трюме внезапно похолодало.

«Первый… глаза… ножом…» — голос срывался, словно говорящий давился собственной слюной. «Второй… за ужином… дети… жена… мозги на скатерти…»

Ти’о сглотнул. В горле застрял комок, пахнущий синтетическим батончиком и страхом. Он попытался отвести взгляд от голограммы, но не смог — зрачки сузились до точек, впиваясь в мерцающий силуэт.

"Они… жили… рядом…» — помехи вдруг стихли, и последние слова прозвучали кристально чётко: «…а потом она явилась ко всем…"

Внезапный вой разрезал воздух. Пронзительный, многослойный гул, будто рой механических ос взлетел в замкнутом пространстве. Ти’о дёрнулся, ударившись затылком о балку. Он не успел даже вдохнуть, как корабль содрогнулся от взрыва.

Свет погас. В кромешной тьме что-то щёлкнуло — точь-в-точь как замок сейфа в его старой мастерской. Потом тишина. На миг.

Грохот пришёл откуда-то сбоку. Стенки разорвало, выплеснув волну запахов: озона, горелой плоти, чего-то сладковато-медового. Ти’о успел подумать: "Шестерни…" — и тьма поглотила мысль.

Он не услышал, как треснул череп. Не почувствовал, как искры из разорванных проводов спаяли нейроны в стеклянистую массу. Фортуна, в конце концов, оказалась милосердной — смерть пришла быстрее боли.

Годы спустя сюда придут корабли-стервятники, бороздящие галактику в поисках мёртвых миров. Их экипажи, слепленные из отбросов космоса, будут рыться в пепле Ивелия, как шакалы в костях исполина. Планета щедро одарит мародёров: трюмы заполнятся артефактами с клеймами исчезнувших корпораций, слитками сплавов, которые всегда в цене на всех рынках Пределов. Они станут вглядываться в узоры руин, в угольные отпечатки тел на стенах, шепча: «Что же здесь произошло? Как целый мир превратился в склеп?» Ответов не будет. Только ветер, несущий пепел сожжённых городов, завоет в разбитых шахтах. А потом, в подземном бункере, чудом пережившем катаклизм, кто-то крикнет: «Смотрите!» На стене, меж трещин и копоти, проступит надпись. Буквы, выжженные плазменным резаком:

"ОНА ДОЛЖНА СПАТЬ!"

Мародёры переведут взгляды друг на друга. Потом сорвут стену целиком — как трофей, как доказательство, как проклятый артефакт для чёрного рынка.

Потом их корабль взмоет в небо, увозя последний стон погибшей планеты. Ивелий же останется молчать. Вечно.

Или до тех пор, пока алчные щупальца новой корпорации не сорвут печати с дверей, что лучше было не открывать.