Резидент КГБ. Том 1

Глава 18

Василий не пошутил. В резидентуру из Москвы ехал с проверкой какой-то серьёзный чин. Говорили, целый генерал. Поэтому все и бросились кропать отчёты и приводить в порядок свои бумажные дела, скрипя мозгами и шариковыми ручками.

Моя же первая мысль была о другом. Чем вызван этот высокий визит? Причины могли быть разные. Может, просто так совпало (что вряд ли). Не исключено, что это запаниковавший Кисляк связался со своими теневыми боссами, и те сразу отреагировали. Но существовала третья возможность. Что крупный чин из Москвы едет сюда помогать Гордиевскому. Может быть, это та самая «крыса», крупная и зубастая, о которой я уже неоднократно размышлял. А теперь, дай бог, выманил.

Мне тоже пришлось заняться бумажными делами, с этим у меня обстояло совсем плохо. Почти никаких отчётов я не писал. Не то чтобы я совсем это задвинул, но как-то постоянно находились занятия поважнее. Теперь пришлось спешно навёрстывать — прямо как в студенческие времена.

Но сначала я связался с Бережным. Он, хоть и не поверил тогда моим словам о Гордиевском, серьёзностью ситуации всё же проникся. И придумал для нас канал срочного общения. В здании, где располагался кабинет посла, среди прочих помещений имелась комната защищённой связи. Пользовалось ею только главное посольское начальство, да и то в редких случаях.

— Я договорюсь, — заверил меня Бережной. — Только постарайся шастать туда пореже.

Дежурный офицер уточнил у посла Егорычева разрешение, впустил меня в комнату и вышел, закрыв за собой обе двери. Скоро я услышал в трубке не очень довольный голос Бережного.

Наплевав на это его недовольство, я рассказал Бережному о спланированной и проведённой мною операции. И о её результатах. В первую очередь — чтобы он организовал обращение нашего МИДа к норвежскому правительству по поводу освобождения и отправки в СССР арестованной медсестры Хаавик. Я настоял, чтобы все заслуги по этому поводу взяла на себя лондонская резидентура, приписывать этот успех нашей, под руководством Гордиевского, было ни к чему. Бережной с моими доводами неохотно согласился.

Потом я перешёл к главному. Рассказал о Кисляке, о промышляющей в посольстве контрабандной группировке. О масштабах их работы. Но главное: о том, что Кисляк передал информацию о моей операции Гордиевскому. Вследствие чего случилась утечка. И что Кисляк готов дать на Гордиевского показания.

— Хм, — сказал Бережной.

И в ближайшую минуту он не говорил больше ничего.

А потом — сказал.

— Это всё впечатляюще, — послышался его далёкий голос. — Это по-настоящему хорошая работа, Николай. Только вот… Только вот предъявить Гордиевскому по-прежнему нечего.

— Как нечего? — опешил я.

— А вот так. Против него только слова Кисляка. Ну и ещё твои. Но Кисляк и был никто, а теперь, запятнав себя с этими контрабандными делами, стал вообще… отрицательной величиной, скажем так. Ты — майор. Пусть и с боевым, героическим даже прошлым. Но по теперешней своей службе, как бы это сказать… Некоторые твои методы руководство отдела не всегда одобряет. Считает несколько авантюрными. Да и твой стиль общения с этим самым руководством… — он хмыкнул в трубку. — Ладно. А на стороне Гордиевского — его безупречный послужной список, годы успешной работы, знакомства. И авторитет его семьи, в которой…

— Да помню, помню, — перебил я, пока он не стал перечислять заслуги старшего и среднего Гордиевских.

— Тем более, раз помнишь. Ты пойми, такие вещи быстро не делаются…

Я разобрал в трубке характерный выдох, Бережной там, у себя, курил и выпускал сигаретный дым.

— Если сделать по-твоему… Представь, как это будет выглядеть. Хватают, увозят… Вместо доказательств — слова одного, слова другого, какой-то листик в книжке… Как в тридцать седьмом году, блин… Если ты понимаешь, о чём я говорю.

Я-то, конечно, понимал. И, вспоминая захлёбывающиеся речи Кисляка, подумал, что тридцать седьмой год некоторым здесь и не помешал бы.

— Есть ещё фактор, который всё усложняет…

Бережной продолжал, рассуждая как бы сам с собой. Я навострил уши, почуяв по его голосу, что сейчас будет сказано нечто важное.

— Там, наверху, всё не монолитно… И одни большие люди могут подумать, что другие большие люди… вышли, как говорится на тропу войны… Да… Что вот таким макаром у них хотят отобрать место главы датской резидентуры… Кхм… Ладно.

Вот это было действительно интересно.

— А вот эти люди… — начал я.

— Стоп, хватит об этом, — резко прервал Бережной.

Было похоже, что он ненароком сболтнул лишнего и теперь жалеет об этом. Я, правда, не совсем понял, злится он оттого, что разболтался по телефону, пусть и не простому, а специальному и вроде как защищённому. Или оттого, что разоткровенничался со мной.

— Я поговорил с одним человеком, — продолжал он, меняя тему. — Взял на себя ответственность. Ко мне прислушались: Гордиевского проверят. Тщательно. И аккуратно, чтобы комар носа не подточил.

Я задумался. Нет, едва ли едущий в посольство чин стал результатом этого данного кем-то Бережному обещания. Не так быстро всё делается, он сам об этом сказал.

— Кстати о проверках…

Я рассказал Бережному об ожидающемся визите московского высокого гостя.

Вот тут Бережной неожиданно встревожился.

— Известно, кто именно едет? Каков состав проверяющих?.. Ладно, узнаю по своим каналам, — быстро решил он. — Давай. Будут новости, позвоню.

Он дал отбой.

Я положил трубку, поднялся, шагнул к двери, и тут телефон зазвонил. После секундных раздумий я поднял трубку.

— Это ещё ты? — послышался голос Бережного. — Слушай. Ты там, пока эти… проверяющие… будут у вас… — Он странно замялся. — В общем, постарайся не оказываться в безлюдных местах. И машину води аккуратно. Перед каждой поездкой проверяй тормоза. Понимаешь, о чём я говорю? Ну давай, пока.

Он отключился и больше уже не перезванивал.

Возвратившись в здание резидентуры, я с облегчением увидел там Гордиевского. Вернулся, значит. Вот и отлично. Предатель был по-прежнему бледноват, вид имел нервный, но уже не такой убитый, как с самого утра. Встреча с англичанами его успокоила.

Через некоторое время приехал проверяющий.

Это был генерал-майор Олег Калугин.

В начальственный кабинет служащих резидентуры вызывали по одному. Все сидели за своими столами, тряслись и грызли в ожидании ногти. Кто-то мял в руках бумаги, читал там что-то наспех, как школьник перед экзаменом. Даже доктор Лапидус, который вылез из своего укромного медицинского угла, заметно волновался.

Не знали мои коллеги, что инспекционный внезапный налёт лично им совершенно не угрожал. Не ради них прилетела из Москвы эта хищная птица в сером костюме.

Вместе с Калугиным, кстати, прибыли двое неприметных ребят. Куда они подевались теперь, я не знал. Ещё давненько не было видно Кисляка, и это меня начинало беспокоить. Особенно с учётом того, что сказал мне напоследок Бережной.

Подошёл мой черёд слушать высокое начальство.

— Присаживайтесь, — разрешил Калугин, когда я встал посреди кабинета.

Генерал-майор занял стол Гордиевского, развалился там в кресле и смотрел на меня оттуда изучающе. Сам Гордиевский примостился сбоку, на стуле. Ещё один стул поставили перед столом напротив Калугина. Сюда и сажали всех, вызванных для разбора профессиональных достижений. Или недостатков.

Калугин смотрел на меня изучающе, и я позволил себе взглянуть на него в ответ.

Круглая голова, поджатый капризный рот, чуть обрюзгшие щёки. Не лысый, но волосы уже начинают сдавать свои позиции надо лбом. Глаза глубоко посаженные, глядят обманчиво вяло. Невзрачное, несимпатичное лицо. Похож генерал-майор Калугин не на крысу, а скорее на сонного и недовольного филина. Но это крыса, крыса — и ещё какая!

Он начал работать на ЦРУ ещё в хрущёвские времена. Сделал удивительную карьеру, став самым молодым генералом в системе КГБ. Сколько ущерба он нанёс службе, трудно и представить. В восьмидесятые он ушёл в тень, а в перестройку выскочил, как чёрт из табакерки. И присоединился к своре других чертей, что уже вовсю рвали и убивали страну.

Сделав дело, Калугин умотал в Штаты, и всё с ним стало окончательно понятно даже для самых наивных.

Вот какой экземпляр удалось мне выдернуть. Какое чудище приползло из далёких далей на выручку Гордиевскому.

— Товарищ майор, — начал Калугин, голос его был ровным и бесцветным. — Я ознакомился с результатами вашей работы. Что сказать, результаты эти совсем не впечатляют.

Он придвинулся к столу и скучающе скривил физиономию. Гордиевский смотрел из своего угла, молчаливый и неподвижный. А я придал лицу сосредоточенное выражение и уставился мимо Калугина.

Надо же, думал я. Сейчас со мной рядом два предателя. Многие ветераны КГБ не отказались бы очутиться на моём месте. И рука бы у них не дрогнула. Так может, всё не случайно? И для того меня сюда и забросило, чтобы… Чтобы прикончить этих двух крыс, зубастых и вредоносных. А?

Я туповато пялился в стену позади предателя Калугина, слушая, как он бубнит о моей неудовлетворительной работе. А в голове лихорадочно крутились мысли. И душа разрывалась в сомнениях. Что делать? Включить режим терминатора и избавить советскую разведку от двух смертельных язв? Они, возможно, вооружены — но что могут эти кабинетные воины противопоставить майору, который хлебнул жизни полной кружкой, походной и алюминиевой. Исход был ясен заранее. Но я не чувствовал убеждённости, что моё предназначение состоит именно в этом.

Мои кулаки сжались — с жутким усилием, до онемения мышц. А потом медленно разжались. Нет, решил я. Не сейчас. Я уничтожу их позже, поодиночке. А потом доберусь и до других — тех, кто стоит над ними.

Калугин между тем и не подозревал, что вполне мог бы лежать под столом со свёрнутой шеей. Он всё гундосил о моей недостаточной квалификации как разведчика. И о том, что в последние несколько дней я вообще непонятно чем занимался. Я пообещал, что постараюсь исправить и наверстать. Знал бы ты, гнида продажная, чем я здесь занимаюсь на самом деле, подумалось мне. Результаты, говоришь, плохие? Да сам факт, что ты принёсся в копенгагенскую резидентуру, говорит о моих отличных результатах.

— Вам нужно учиться, товарищ майор, — голос Калугина вырвал меня из раздумий. — Учиться у лучших. Например, у товарища Пеняева. Обратите внимание на его работу. Человек не маячит по городу, привлекая к себе излишнее внимание, а возможности добыть полезную информацию изыскивает. Занимается её анализом, выявляет скрытые закономерности, которые впоследствии могут привести к перспективным разработкам.

Я мельком взглянул в его маленькие бесцветные глаза. Ставить в пример матёрому оперативнику очковтирателя Пеняева, который живой работе предпочитает газетную туфту, это совсем ничего не понимать. Мне стало интересно, говорит Калугин всерьёз, потому что такова сейчас его роль, или просто тонко издевается. По его глазам этого было не разобрать. Конечно, если бы все советские шпионы были такими, как Пеняев, все враги только порадовались бы.

Нет, в бумажной работе Пеняев и правда хорош. Майор же уделял куда больше внимания самой работе, а не тому, как получше преподнести её начальству. Ну а сам я почти не писал никаких отчётов. Потому что постоянно держал в голове, что все эти сведения в первую очередь попадут к Гордиевскому. Там что писанина моя была скудна. На то, кстати, имелась и дополнительная причина: кропая бумаги, мне приходилось писать их почерком майора Смирнова, а это было не так просто.

Но это не имело критического значения. Майор Смирнов был толковый, умелый работник. Представить его бездельником и пустым местом не выйдет при всём желании. Пускай присылают сюда хоть сто инспекторов.

— Вам всё понятно, товарищ майор? — Калугин вскинул голову и заскрипел креслом, в сторонке шевельнулся Гордиевский.

— Так точно, — ответил я.

— Тогда можете быть свободны. Об итогах инспекции сообщат на общем собрании.

Я развернулся, чтобы уходить.

— И помните, — добавил Калугин мне в спину, — от вашей работы зависит безопасность нашей Родины,

Вот тут он попал в самую точку. Ещё как зависит. Он даже не представлял себе, насколько.

Я помнил.

Я об этом и не забывал.

Из ворот посольства я вышел, пребывая в смешанных чувствах. Находясь в непосредственной близости от этих двух подонков, под конец я начал ощущать нечто жуткое. В глубинах моей души что-то гремело и клекотало, подобно лаве в недрах спящего, но готового проснуться вулкана. Это была ярость майора Смирнова. Ко мне пришло понимание, что в какой-то момент я могу её и не удержать.

Они находились на расстоянии трёх шагов, два изменника Родины. Может быть, я ошибся, упустив возможность с ними покончить? Вспомнился анекдот про тонущий корабль: «Я вас, тварей, долго здесь собирал…» Не пожалеть бы мне потом о своём решении.

На улице давно стемнело. Я направился к своему фольксвагену и уже звенел на ходу ключами. И тут на другой стороне дороги в свете уличного фонаря обозначились две фигуры. Что-то показалось мне знакомым в этих неясных силуэтах. Остановившись, я присмотрелся получше.

Я не ошибся, это были эфиопы. Те самые. Или, может, другие, но из той же компании. И это было как раз то, что мне нужно в моём теперешнем состоянии. Я резко повернул и зашагал к ним.

Они всё поняли сразу. На дорогу упали две быстрые тени, мелькнули и тут же исчезли. По тротуару затопали убегающие ноги.

— А ну идите сюда! — заорал я и рванул вслед за ними изо всех сил.

Африканцы традиционно сильны в беге. Таковы у них строение скелета и особенности организма. Это подтверждается на многих олимпиадах. При обычных обстоятельствах африканец легко опередит белого.

Но только, как выяснилось, не белого русского, который пребывает в разъяренном расположении духа.

Тёмные фигуры маячили впереди. Они без затей припустили по прямой. Видимо, рассчитывали таким образом от меня оторваться, с другими же это всегда получалось. Но сегодня — не тут-то было. Обернувшись, они увидели, что я не отстаю. Прибавили скорости, руки и ноги замелькали при свете фонарей. Оказавшийся на пути одинокий прохожий испуганно шарахнулся.

Когда ребята поняли, что я их настигаю, они запаниковали и заметались. Но тут впереди показались ворота городского парка. Это их приободрило.

Залетев за ними в пахнувший примороженной прелью сумрак, я увидел, что они карабкаются на деревья. Получалось у них неплохо. За считанные секунды оба взобрались почти на самые верхушки. Первые три-четыре метра голых стволов они преодолели удивительным способом, наподобие ящериц. Дальше начались ветки, и там им было уже полегче.

Они затаились наверху, тёмные комки на фоне пасмурного неба. Да, морды, это вам не к поварихам на улицах приставать.

— Ещё раз увижу рядом с посольством — убью! — проорал я им снизу.

Шагая обратно к машине, я почувствовал, как внутреннее моё напряжение немного ослабло. Пробежка определённо подействовала благотворно.

Итак, думал я дома, сидя над сковородой с яичницей, что мы имеем. Дело движется. Один предатель прискакал на помощь другому. Калугин был агентом ЦРУ, а Гордиевский английской СИС, она же МИ-6. Но это не имело значения. Службы эти братья-близнецы и два сапога пара.

Гордиевский, правда, о Калугине мог и не знать. Да скорее всего и не знал, мелковат он для такой информации. Ну, теперь вот узнал.

По-видимому, приезду Калугина я обязан Кисляку. Это он, перепугавшись, связался со своими теневыми боссами. А те отправили сюда Калугина — разбираться на месте, со всем сразу. Потому что, я чувствовал это, контрабандная схема была детищем тех самых крупных «крыс» из самых верхов.

Если подумать, рассуждал я дальше, ещё неизвестно, что для врага ценнее, Гордиевский или контрабанда. Ведь в эти незаконные схему вовлечено немало людей, в том числе высокопоставленных. Или те, у которых карьерный взлёт пока ещё впереди. Не все там агенты вражеских спецслужб. Зато всех их есть чем шантажировать и при помощи чего вербовать. Кого-то, кто при должности — вот хоть прямо сейчас. Другие ещё только откармливаются, как поросята в питомнике…

Крутая схема, ничего не скажешь. И слава богу, что мне удалось на неё выйти.

Вообще пока у меня, тьфу-тьфу-тьфу, получается неплохо. Я только потянул за ниточку, а клубок стал тут же разматываться. И вот он генерал Калугин, вылез на свет, как крот из норы. Так, глядишь, если хорошо и правильно тянуть ниточку дальше, то и на Андропова выйдем. А там и до его протеже Горби дотянемся. До Ельцина, хорошего друга президентов Билла и Джорджа. Ну и до всяких чубайсов и гайдарами, само собой.

С этими мечтами я и отошёл ко сну.

Утром меня ждали три новости, одна хорошая и две плохие.