Резидент КГБ. Том 1

Глава 4

Советское посольство в Копенгагене располагалось напротив английского и американского. А в треугольнике между ними темнели камни старого военного кладбища. Не то, чтобы это что-нибудь означало или символизировало, просто так получилось. Шпионы из разных стран не гонялись друг за другом по ночам между могил, не прятались за скорбящими бетонными ангелами и не пытались ткнуть противника в мягкое место отравленным зонтиком. По ночам шпионы чаще всего спали. Причём не здесь, в посольских зданиях, а в обычных городских квартирах, как нормальные люди.

Ну а когда не спали, то старались обделывать свои тёмные дела не вблизи посольств, а наоборот, где-нибудь отсюда подальше. Носились по всему городу, высматривали на столбах нарисованные мелом полоски — весточки от нелегалов. Оставляли для тех же нелегалов мини-контейнеры с деньгами и зашифрованным списком задач в тайниках в безлюдных переулках и общественных туалетах. Забирали эти контейнеры с сообщениями или микроплёнками. Встречались со своими агентами и источниками. А также проводили десятки других встреч, предназначенных только для того, чтобы скрыть за ними свои настоящие контакты.

Иногда случались дипломатические приёмы. Тогда шпионская братия толклась там среди «чистых» дипломатов, подозрительно посматривая друг на друга и пытаясь составить профессиональное мнение, кто есть кто.

О том, как оно происходит, я знал и раньше, в старой своей жизни — читал, да и сам писал. Здесь же, на месте, всё обрастало конкретикой и подробностями. Чужая память подбрасывала информацию, незнакомые места озарялись узнаванием, превращались в знакомые. Шёл второй день моего «попадания», а я уже начинал к такому положению привыкать. И это немного меня беспокоило.

Наш советский посольский комплекс внешне походил на солидный отель. За высокой оградой среди ухоженных деревьев и кустов прятались три отдельных немаленьких виллы. Аккуратные бетонные дорожки соединяли их друг с другом, а также со зданием клуба, небольшим спортивным центром и другими строениями.

Одна из вилл была выделена под нужды резидентуры. Естественно, надпись «Резидентура КГБ» над дверью там не висела, официально здание занимали «чистые» посольские и консульские отделы. Сам майор Смирнов имел, как и другие офицеры, дипломатическое прикрытие и числился в скромной должности помощника пресс-атташе.

Подвальное помещение этой особенной виллы было непростое. Оно представляло собой бункер, оборудованный для всяких разведывательных нужд. Там располагались кабинет шифровки и дешифровки, секретное хранилище со шкафами на кодовых замках и несколькими тяжёлыми сейфами, фотолаборатория и ещё всякое. На первом этаже сидел технический персонал. На втором — резидент и мы, оперативники. Там имелся относительно большой зал для собраний, зал поменьше для собраний в узком кругу, а также рабочие кабинеты. На третьем, чердачном этаже был антенный центр, там работала группа радиоконтроля.

А в подвальном этаже имелся ещё и небольшой спортзал — скорее, просто комната с оббитыми матами полом и стенами да свисающей с потолка длинной боксёрской грушей.

Эту самую грушу я сейчас и лупасил от всей своей растревоженной души.

— Бум! — гулко разносилось по комнате. — Бум! Бум!

Взятые напрокат майорские кулаки резко и умело впечатывались в толстую чёрную кожу.

За вчерашний день я много чего передумал. Сначала, пока фиат мчался по зимнему и шершавому шведскому шоссе, мой не вполне отошедший от драк и приключений разум предавался эйфории. Вот это я им дал, а⁈ И там, в гостинице и рядом с ней было тоже классно, ух… Даже сейчас, прыгая рядом с безответным спортивным снарядом, я вспомнил те ощущения, и по плечам пробежали приятные мурашки.

Я чувствовал себя как автолюбитель, который всю жизнь проездил на малолитражной машинке, а потом оказался вдруг за рулём мощного внедорожника. Придавил педаль — и обалдел от того, сколько дури обнаружилось под капотом.

Вчера, сразу после драки в кафе, по свежести впечатления это ощущалось совсем ярко. Потом, по мере того как содержание адреналина в крови приходило в норму, меня стали посещать другие мысли. И были они уже не такие радостные. Я вспомнил, что это не приключение и не игра, всё куда серьёзней и, может, даже трагичней. Почему, каким образом оказался я здесь? В этом теле и в этом времени?

Глядя с борта парома на свинцовые волны пролива Эресунн, что разделяет Швецию и Данию, а Северное и Балтийское моря наоборот, объединяет, я доразмышлялся до какой-то совсем отчаянной жути. Мне пришло в голову, что никакого меня, может, и не существует. Может быть то, чем я себя осознаю — просто флуктуация сознания майора Николая Смирнова? Следствие удара головой при падении на лыжной трассе. Или психического расстройства. А что — говорят, у шпионов мания преследования это обычное дело, так почему бы на этой почве не развиться ещё и раздвоению личности? И все мои воспоминания — бред, сплошная фата-моргана. И не было никакого будущего…

Не успев как следует напугаться, эту идею я отверг при помощи логики. Николай, насколько можно было судить, крепкий и надёжный мужик — но вот что касается воображения… Он просто не смог бы набредить себе всего этого. Даже в припадке разгулявшейся шизофрении. Просто мозгового ресурса бы не хватило. Да и я — никакая не псевдоличность. Нет, я настоящий. И воспоминания мои — тоже настоящие.

Буду исходить из этого.

И к посольскому доктору Лапидусу обращаться за помощью не стану.

Руководитель резидентуры сообщил, что задержится, и попросил начинать без него. Вёл собрание его заместитель по фамилии Пеняев, лысеющий толстяк предпенсионного возраста. Настроен он был решительно и к проштрафившемуся майору Смирнову повёл речь недружелюбно.

— Такое отношение к делу недопустимо! — вещал он, переводя глаза с одного присутствующего на другого, и изредка метал в меня быстрые осуждающие взгляды. — За последний период показатели нашей работы упали до самой низкой отметки. Нормальных вербовок нет уже третий месяц!.. И вот, когда наметилось что-то мало-мальски перспективное…

Вообще-то называть выход на того лыжного бородача чем-то «мало-мальски перспективным» было не очень правильно. В случае удачного исхода этот человек мог стать источником информации, о каком можно только мечтать. Пеняев всегда приуменьшал чужие заслуги, имелась у него такая привычка.

— Из-за какой-то небрежности, — продолжал он, — я бы даже сказал: по причине халатного отношения к делу, все усилия многих людей — псу под хвост. Операция завершилась ничем. И это ещё хорошо, что никого там, в Швеции, не задержали.

Он замолчал, но буквально на несколько секунд.

— Что-то многовато у нас последнее время провалов и неудач, — загундосил он дальше. — А в Центре от нашей команды ждут слаженной профессиональной работы и, что самое главное, результатов!

Пеняев, оправдывая свою фамилию, продолжал пенять мне дальше. Я слушал вполуха и смиренно молчал. Эти пустопорожние словоизлияния надо было просто переждать. Я и не рассчитывал, что за случившееся там, в горах, мне вручат почётную грамоту и выпишут премиальные.

Остальные восемь участников собрания сидели со скучающими лицами. Одни сверлили взглядами поверхность длинного прямоугольного стола. Другие задумчиво изучали большую карту города Копенгагена, что висела на стене.

— К тебе, Николай, — перешёл выступающий от конкретного к общему, — и раньше были претензии. Выпиваешь, это раз. Якшаешься со всяким международным сбродом, это два. Систематически пропускаешь доклады по политинформации, это три. И вот, дождались: сорвал важную операцию, подвёл товарищей.

По поводу выпивки крыть мне было нечем. Прибыв вчера около полуночи после нашей неудачной поездки, я успел изучить холостяцкое майорское жилище. Пустых бутылок там было столько, что за один раз и не вынесешь. А вот что касается якшания с международным сбродом, то об этом память Смирнова молчала. И жаль, это было интересно.

О своей повреждённой лыже я решил здесь не говорить. Чувствовал, что прозвучит это как совсем слабое оправдание. Лыжа оказалась повреждена? Почему сразу не проверил? А кто его знает, почему майор Смирнов её не проверил. Может, торопился и не успел. И о шведских неонацистах и своём с ними общении, назовём этот так, распространяться я тоже не стал. Что-то подсказывало, что так будет правильнее.

— В общем, — говорил дальше Пеняев, — так этого оставлять я не намерен.

Прозвучало это угрожающе и для меня тревожно. Кроме основной разведывательной работы Пеняев выполнял обязанности председателя посольского парткома, так что вес слово его имело немалый.

— Яков Борисович, — поднял руку Вася Кругляев, — можно? Я считаю, неправильно всё валить на майора Смирнова. На самом деле… Понимаете, там много чего пошло не по плану… Объект изначально выглядел настороженным. А ещё эта полиция в гостинице… Откуда она взялась? Мы-то там точно не наследили.

Вася, надёжный товарищ, подумал я с благодарностью. Единственный друг Смирнова здесь, в посольстве. Ну, ещё, пожалуй, доктор Лапидус. Вася, кстати, ни словом не обмолвился о том, что, валяясь после своего падения в снегу, я заговорил при объекте по-русски. Не сказал не только по возвращении, но даже там, при Кисляке, этого не упомянул. Иначе пришлось бы мне совсем худо.

— Ты тут корешка своего не выгораживай, — нахмурился Пеняев. — А то и тебе достанется. Ишь, спелись…

— Вообще-то, — вспылил Василий, — вербовка эта была моя! Я её три месяца подготавливал. Так что мне за случившееся больше всех обидно. А вы — спелись, выгораживаешь…

— Это неважно, — отмахнулся пеняющий человек Пеняев.

Он обвёл взглядом молчаливых участников совещания.

— Сергей, ты что думаешь?

Молодой Кисляк встрепенулся, мотнул блондинистой головой.

— Я не знаю, — медленно произнёс он. — Что стряслось с Николаем, сказать не могу, я находился в отдалении. Жаль, что так вышло, операция была важная.

Он коротко посмотрел на меня и отвёл взгляд. Вася при этом заскрипел стулом и что-то пробормотал.

— Важная, — эхом повторил Пеняев за Кисляком. — Была.

Его пятерня шлёпнула по столу, сдвигая в сторону очки в тонкой оправе и исписанные мелким почерком темноватые листы.

— Товарищи, — сказал он. — Мы с вами находимся здесь не просто так. Советский народ в лице коммунистической партии доверил нам нелёгкую и почётную миссию. Мы с вами сражаемся против капиталистической системы, пребывая на самых ответственных, самых передовых рубежах этой борьбы. У нас нет права на ошибку и тем более на халатное, безответственное отношение к делу.

Громкими и правильными словами часто прикрываются паршивые дела. Чужая память подсказывала мне, кто таков этот Пеняев. Разведчик из него был так себе. Но показатели себе он научился рисовать самые высокие. Фиктивные, существующие исключительно на бумаге агенты якобы добывали для этого деятеля тайную информацию. Сведения эти, правда, выискивались самим Пеняевым на газетных страницах, чаще всего в «жёлтой» прессе. Вознаграждение же за эту «липу» выделялось вполне настоящее, в твёрдой валюте. И такой продуманный он был здесь, надо сказать, не один.

В лучшем случае Пеняеву могли рассказать какую-нибудь сплетню околополитические прохиндеи, что разводили его на дорогие ресторанные обеды. Знать каких-то действительно важных секретов датской политики они не могли по определению. Пара завербованных Васей секретарш приносили пользы на порядок больше, чем вся пеняевская агентура, и настоящая, и липовая. Но отчёты для начальства этот тип сочинять умел, тут не отнять.

Слушая его пафосные речи, я уже понимал, что закончатся они чем-то для меня весьма гадостным. Но я даже и не представлял, насколько.

— Исходя из вышесказанного, — продолжал Пеняев, — я считаю, что в наших рядах должны пребывать только самые достойные. Поэтому я буду рекомендовать руководству, — он бросил многозначительный взгляд на пустующее место во главе стола, — да, буду рекомендовать решение об отзыве майора Смирнова домой. И о его переводе на службу в другое место: туда, где его уровня и способностей будет достаточно.

Ты смотри, какая скотина, подумал я.

В большом зале для совещаний повисла тишина. Прекратилось всякое шуршание, ёрзанье, скрип стульев. Все взгляды уставились на Пеняева. А с него тут же переместились на меня. Кто-то смотрел с сочувствием, кто-то с неуверенным и осторожным злорадством. Какая непростая у них тут обстановка, в резидентуре-то.

— А работать кто будет? — буркнул себе под нос доктор Лапидус.

Он, похоже, переживал не столько за меня, сколько за общее шпионское дело. И это было правильно.

И товарищ мой Вася тоже набрал побольше воздуха, и явно не для того, чтобы с подлым Пеняевым соглашаться. Наоборот, он собирался спорить с ним с пеной у рта.

Но тут около двери кто-то значительно кашлянул. И все головы мгновенно повернулись в ту сторону.

Дверь щёлкнула, закрываясь. Вдоль стола с сидящими там людьми прошёл осанистый человек в хорошем костюме. Он пробирался на своё место. И место его находилось во главе стола. Здесь было не принято вскакивать при появлении начальства, всё же не армия. Однако все дисциплинированно замолчали и посмотрели на человека в костюме с почтением. Ну или, по крайней мере, с молчаливым вежливым приветствием.

Наш руководитель уселся на свой начальственный стул и обвёл всех спокойным взглядом. Потом выделил отдельный взгляд персонально для Пеняева. Едва заметно усмехнулся.

— Яков Борисович, Яков Борисович, — ласково произнёс он, вертя в пальцах изящную паркеровскую ручку. — Вот вы вроде бы попали во внешнюю разведку не из кавалерии… А как же любите рубить сплеча.

Его усмешка стала заметней, и многие с готовностью усмехнулись вместе с ним. Пеняев, впрочем, в это число не входил.

— В оперативной работе, — продолжал исполняющий обязанности резидента поучительным тоном, — успех никогда не гарантирован. Всегда подразумевается некоторая вероятность того, что осуществить задуманное не удастся. Иначе и быть не может. И если после каждого такого случая мы станем наказывать и отправлять на Родину кого-то из наших товарищей…

Он развёл руками в стороны, как бы предлагая всем вместе оценить нелепость такого решения. Коллектив в большинстве своём эту нелепость оценил.

— А наши неудачи, дорогой Яков Борисович…

Тут резидентурный начальник сверкнул глазом и перебил сам себя:

— Я бы, кстати, не спешил называть их провалами, очень уж неприятно звучит… Так вот, неудачи наши имеют под собой вполне объективные причины. И, хорошенько все вместе поработав, мы их — как неудачи, так и причины, — я в этом абсолютно уверен, очень скоро полностью изживём.

Он с лучезарной и чуть надменной усмешкой осмотрел собравшихся за столом. И закончил свою назидательную речь в том духе, что всё осознавший майор Смирнов примет, мол, в изживании неудач самое активное участие и вгрызётся в работу со всей энергией своего осознания и раскаяния.

Слово это было окончательным. Моему недоброжелателю Пеняеву после такого оставалось только недовольно посопеть, а потом молчаливо согласиться: да, мол, товарищи и коллеги, признаю, погорячился…

И вроде бы мне полагалось после такого начальственного зигзага выдохнуть украдкой и порадоваться. Всё же если и существовал в моём перемещении в прошлое какой-то смысл, едва ли он заключался в том, чтобы на другой же день быть выставленным с работы и с позором отправиться незнамо куда. Но во всём этом существовал некоторый изрядный нюанс. Очень важный. Моментально переворачивающий всё с ног на голову.

Этот наш руководитель, нестарый мужчина в дорогом пиджаке. Вальяжный, уверенный. И настроенный ко мне, судя по всему, вполне доброжелательно. Майор Смирнов, конечно, знал его.

Теперь узнал и я.

Руководителем местной резидентуры КГБ был подполковник Олег Гордиевский.

Предатель.

Будущий перебежчик.

Агент английской разведки.