Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 1 Опять в трудах аки пчела

Псковская губерния, с. Михайловское

Тот разговор с Прасковьей Александровной, состоявшийся сразу же после празднования восьмого марта, еще долго не выходил у Александра из головы. Слишком уж много непонятного, странного он узнал о прошлом Пушкине, что не могло быть простой безделицей или даже шуткой. Соседка, относившаяся к нему с материнской теплотой, вряд ли бы стала так шутить.

— Какие-то масоны, тайные общества, политика… Хм, Саня, курчавая башка, куда ты, вообще, влез⁈ Чую, не к добру все это, точно не к добру.

Пушкин снова перевернулся с одного бока на другой, уже в шестой или седьмой раз, наверное. Сна, по-прежнему, не было ни в одном глазу. Мозг, взбудораженный тревожными мыслями, теперь до самого утра не даст уснуть.

— Черт, — вздохнув, поэт откинул одеяло и поднялся. — Подкинули вы, Прасковья Александровна мне задачку. Гадай теперь всю ночь… Масоны… Код да Винчи какой-то получается, — почему-то вспомнился характерный фильм с Томом Хенксом про всякие масонские общества, заговоры и вселенские секреты. — Подожди-ка, этот французик ведь тоже про какого-то рыцаря говорил… Как уж там было-то?

Вскочив с кровати, он заметался по комнате. Нужное, словно специально, никак не вспоминалось. Мысль бродила где-то близко, очень близко, но все равно никак не давалась в руки.

— Так… Он сказал… Сказал… — наконец, началось вспоминаться, отчего он даже глаза прищурил от предчувствия. — Кажется, рыцарь розы и креста. Да, точно, рыцарь розы и креста.

Сделал в сторону печи еще несколько шагов и замер, уткнувшись задумчивым взглядом в стенку. А затем, и вовсе, повел себя странно. Резко дернул головой из стороны в сторону, с силой почесал затылок, и медленно пошел к небольшому комоду. Пока шел, что-то усиленно бормотал. Посмотри кто-нибудь сейчас на него, точно бы креститься стал.

— Где-то я это видел… Точно видел… Черт, попадалось же на глаза совсем недавно, — оказавшись у комода, Пушкин вдруг резко опустился на колени и начал в нем рыться. Рыскающий вполной темноте, с выпученными глазами, выглядел, и правда, не очень здоровым. — Видел же… Не мог я ошибиться… Тогда еще подумал, что это такое… Вот же оно!

Что-то увидев, он быстро дернулся.

— Вот оно.

Схватил массивную серебряную печатку с искусно выгравированными на ней розой и крестом и стал внимательно ее разглядывать.

— Даже надпись какая-то есть… Не видно ничего… От свечи один огарок остался… Сейчас, новую достанем.

С новой свечой стало гораздо светлее. На внешней части перстня показалась витиеватая надпись английскими буквами.

— Рыцарь, во как… Значит, я все правильно запомнил. Дантес упомянул, что я рыцарь розы и креста… Интересно… Как-то все так странно закрутилось. Сначала Дантес, потом соседка с ее разговором, а теперь вот еще и перстень. Санька, куда же ты вляпался?

Получалась, и правда, малоприглядная картина. По всему выходило, что Пушкин состоял в каким-то тайном масонском обществе и теперь, похоже, конфликтовал с его членами. При этом Александр сам толком ничего не помнил ни про это тайное общество, ни про его членов, ни про их совместные дела.

— Кто они такие? Чем занимаются? А я им с чего сдался? Вопросов, больше, чем ответов… А что я, вообще, знаю о масонах?

Александр задумался, усевшись в кресло. Вопрос был очень не просто и требовал обстоятельного размышления.

— Хм… Похоже, немного, — недовольно хмыкнул он, понимая к своему неудовольствию, что его знания о масонах в России весьма обрывочны и во многом основываются на кинематографе и художественной литературе.

— Масоны, общество вольных каменщиков… Если верить Льву Николаевичу Толстому, то и Суворов, и Кутузов были масонами, причем самого высокого градуса посвящения… При матушке Екатерине их во власти было, как блох на бродячей собаке. Вроде и канцлер, и сенаторы, и среди военных очень много… Подожди-ка, а сейчас-то они вроде запрещены, — он точно не был уверен, но почему-то очень склонялся к этой мысли. — Прасковья Александровна, кажется, что-то об этом тоже говорила. Мол, хорошо, что перестал с ними якшаться, а то и в Сибирь попасть не долго…

Постепенно появлялась некоторая ясность. Скорее всего, Пушкин, по натуре сильно увлекающийся, как и все творческие люди, человек, входил в масонское братство. Наверное, его «подцепили» чем-то красивым, необычным — какой-нибудь идеей о всеобщем братстве, равенстве. Пообещали, что они все вместе будут строить царство всеобщей справедливости. Для поэта, сильно симпатизировавшего декабристам и откровенно недолюбливавшего императора, это могло стать прекрасной наживкой.

— Эх, Саня, Саня, тебе уже почти сорокет, а все в сказки веришь, — он печально улыбнулся, качая головой. — Знал бы ты, как часто нас этими сказками о справедливом обществе кормили. Сначала рассказывали о коммунизме и светлом будущем, потом — о человеческом капитализме с сытостью, достатком и демократией… И всегда, Санька, всегда простой люд не получал ничего кроме боли, страха и нищеты. Никогда не верь, если тебе говорят красивые слова… Не верь.

Тяжело вздыхал, вспоминая свое прошлое.

Горько усмехался, когда перед глазами всплывали одухотворенные сытые лица политиков, красиво и грамотно вещавших о наступлении скорого рая и всеобщего изобилия в отдельно взятой стране. Рассказывая о временных трудностях, о нашей лени, о необходимости усердного труда, через какое-то время они все оказывались откровенным ворьем и лжецами. Как же так можно, на голубом глазу рассказывая о морали и нравственности, призывая работать не покладая рук, воровать так, словно в последний раз? Никогда этого не понимал.

— Так-то Саня, может и зря ты на императора всех собак спустил, а заодно поверил непонятно кому… Ладно, подумаем. Как дома окажусь, нужно все вверх дном перевернуть. Должны же остаться какие-то бумажки об этих масонах?

Поворчав еще немного, походив из угла в угол, Александр ближе к утру затих. Присел на кровать и, сам не заметив как, задремал.

Псковская губерния, с. Михайловское

Собираться в дорогу Александр начал ближе к полудню. Сегодня предстояло заняться одним делом, к которому он готовился уже довольно давно.

— Александр Сергеевич, — в дверях его рабочего кабинета появился Дорохов. Свежий, бодрый, с застывшей решимостью в глазах, с такого только картину настоящего офицера писать. — Все готово. Прохора я еще утром послал в монастырь, чтобы игумена предупредил о нашем приезде.

Поездка в монастырь совсем не была увеселительной прогулкой, как это могло показаться. Мол, скучающий в ссылке аристократ устал развлекаться и решил вкусить немного духовной пищи. Отнюдь.

— Вроде бы я хорошо подготовился к этому делу…

Он давно уже задумывался над тем, чтобы устроить в Михайловском школу для крестьянских детей. В Свято-Успенском Святогорском мужском монастыре, как раз все для этого и было — хорошие помещения, грамотные учителя. Осталось лишь об этом договориться.

— Игумен Иона батюшка нормальный, понимающий, без лишних заскоков, как я помню. Должен понимать, что от грамотности лишь одна только польза. Время не стоит на месте — все меняется, все движется. Откроем образцовую школу с классами, спортзалом, хорошенько ее пропиарим. Глядишь, Прасковья Александровна тоже у себя откроет. Так постепенно на всю губернию прогремим…

Честно говоря, Александр смотрел гораздо дальше, и эта школа в его селе виделась лишь первой ласточкой. Сейчас, когда у него завелись кое-какие деньги, он заняться тем, в чем и видел свое настоящее призвание. Ведь, он учитель с таким багажом учебно-методических знаний, что на столетия обогнали все сейчас и здесь существующее.

— Эти газетки и журналы, бейлис, косметика для барышень, все это баловство в историческом масштабе. Школа же, как часть современной системы образования, это самое настоящее будущее, плоды которого можно пощупать не через пятьдесят — шестьдесят лет, а уже через семь — восемь лет.

Пушкин грезил о полноценной реформе российской системы просвещения, из которой должно было вырасти нечто совершенно потрясающее для этого времени. Ведь, одна из главных бед страны — отсталость, причем во всех смыслах — была результатом именно убогого образования, которое было доступно лишь избранным, да и то в каком-то усечённом виде.

— Я подготовлю такие учебники, которые никто здесь и в глаза не видел. Поделюсь технологией организации полностью отработанного учебного процесса со всеми его четвертями, контрольными срезами и тестами, урочной системой и индивидуальным подходом. Школа, действительно, станет храмом науки… Мы новых Ломоносовых столько из сел надергаем, сколько никогда и не видели. Нового да Винчи сами вырастим.

Объем предстоящей работы, конечно же, потрясал. Александр прекрасно понимал, что многое может не получится, но надеялся на лучшее. Главное, считал, нужно запустить процесс: наладить работу пары-тройки образцовых школ и показать их миру, чтобы всем стала их неимоверная эффективность и польза для страны.

— Сложно, конечно… А что, лучше сидеть и клепать газеты и романчики на продажу?

Что греха таить, Александра немало тяготило то, что первые его здесь шаги были исключительно потребительскими. Умом он, конечно, понимал, что не мог поступить иначе и доложен был первым делом броситься зарабатывать деньги, чтобы помочь себе и своей семье. Но внутри довольно сильно корил себя за то, что за все это время даже не попробовал хоть что-то изменить к лучшему.

— Будем стараться, а то хорошо здесь устроился. Первый парень на деревне, знаменитость, жена красавица, дом полная чаща… А за околицей дети с голоду пухнут, в соседнем городе на базаре крестьянами, как скотиной торгуют, — во время своего знакомства с Михайловским и подворным обходом он много чего откровенно мерзкого и страшного видел — вареную лебеду в мисках и лепешки из толченой коры, гниющие чирьи на теле рожениц, где ползали желтоватые личинки, детей с громадными, словно надутыми животами. На фоне всего этого фривольная связь прошлого Пушкина с молодыми крестьянками казалась даже нормальной. — Ничего, начнем с малого, а там посмотрим. Москва тоже не сразу строилась… Главное, игумена убедить, а через него и разрешение у Церкви на открытие крестьянских школ выбить.

Одними деньгами такое не провернуть, поэтому Александр загодя приготовил пару очень серьезных аргументов — иллюстрированные азбуку и Библию для детей.

Довольно неплохо рисуя [что интересно, ему удавались как портреты, так и пейзажи], поэт подготовил детский букварь с красочными картинками под каждую букву. Со страниц смотрели улыбающиеся мальчишки и девчонки, премиленькие котятки с ушками торчком, грозные львы с клыками и пушистые елочки. Учиться по такому учебнику и малышу, и взрослому одно удовольствие. Можно было уже сейчас со сто процентной уверенностью предсказывать, что такой учебник вызовет полнейший восторг у ученика. Естественно, не увидеть этого игумен и другие церковные иерархи просто не могли.

С детской библией задумка была гораздо тоньше и еще более многообещающей по далеко идущим последствиям. Этой небольшой книжицей, самым настоящим комиксом из будущего с яркими раскрашенными картинками из Ветхого Завета, Александр хотел показать, как многое в церкви, в обычном богослужении можно сделать проще, доступнее для самых обычных людей от сохи. Такая Церковь станет гораздо ближе к людям, а вера — гораздо сильнее. Ведь, обычный крестьянин грамоту не знает, церковные тексты не читает, старославянский язык богослужения не понимает. Красочные же картинки о жизни Иисуса Христа, его буднях, его чудесах примет «на ура»: будет с блеском в глазах любоваться такой библией, доставать из сундука только по большим праздникам, рассказывать соседям с дрожью в голосе. Такое проявление веры ему особенно понятно и близко. А сколько в стране таких крестьян — темных, забитых?

— Должно же до вас дойти, что с людьми, даже с темными мужиками в глухих мордовских или татарских селах нужно работать — по-настоящему, с огоньком, засучив рукава… Поймете, а не поймете, подскажу, носом ткну…

Прежде чем положить иллюстрированную библию в сумку, Пушкин снова открыл ее, полюбоваться на свое творение напоследок.

— А хорошо все-таки получилось… Венька, стервец, настоящим художником оказался. С красками и кистью так наловчился, что диву даешься. И не скажешь ведь, что еще месяц назад стадо пас и коровам хвосты крутил…

Самый обычный пацан лет пятнадцати, которого Александр однажды приметил, и правда, оказался настоящим самородком. Рисовал так, что завидно было. Страшно было подумать, что могло из него получиться, если его отдать в обучение хорошему художнику. Новый Репин, Айвазовский?

— Все, пора…

Псковская губерния, Свято-Успенский Святогорский мужской монастырь

Игумен Свято-Успенского Святогорского мужского монастыря отец Иона несмотря на свою неказистую, нисколько не степенную внешность — низенький рост, излишнюю полноту и простоватое лицо — имел славу жесткого, властного руководителя. Все его приказания выполнялись едва ли не бегом, а накладываемые им послушания — с особенным старанием. Когда он выходил из кельи во двор монастыря, то незанятые монахи тут же начинали изображать усиленную деловитость, а прихожане, вообще, старались ему на глаза лишний раз не попадаться. Словом, был особенно грозен к грешникам и беспощаден к праздности.

— Ваше Высокопреподобие, — к игумену подбежал худенький монашек и низко поклонился. — Ваше Высокоподобие, — пролепетал монашек, отчаянно труся перед игуменом. — У ворот господин Пушкин, до вас про…

— Так чего встал, как столб? — не дав ему договорить, тут же рявкнул отец Иона. — Зови немедля!

Монашка, как ветром сдуло — со всех ног понёсся к воротам обители, только ряса за ним парусом развевается.

— Одни бездельники да нахлебники… В святую обитель не Господу приходят молиться, а ряхи наедать, — недовольно ворчал он, скользя строгим взглядом по сторонам. Все, в чью сторону поворачивался игумен, немедленно начинали трудиться с удвоенной силой. Снег чистили — лопаты аж над головой взлетали. Воду ведрами тащили — с испугу половину выплескивали. — Ты как снег кидаешь? Шибче, шибче! Заснул что ли? А этому вольнодумцу чего ещё нужно? То не дозовешься его, то сам бежит… Чего приперся, не ясно. Тут дел столько, что не продохнуть — крышу в овчарне чинить надо, забор в курятнике покосился, картошку перебрать не грех…

С Пушкиным у игумена были не самые добрые отношения. Скорее натянутые, если так можно сказать. Не очень любил поэт церковь и её служителей, что особо и не скрывал. При редких встречах любил язвительные вопросики задать, посетовать на неграмотность и жадность сельских батюшек. Естественно, Иона отвечал ему взаимностью. Словом, каждая их встреча превращалась в поединок: поэт упражнялся в остроумии, то и дело испуская язвительные комментарии; батюшка в ответ читал пространные проповеди-нравоучения, призванные пристыдить зарвавшегося поэта. Получается, не очень хорошо общались.

— Явился — не запылился, — недовольно сверкнул глазами игумен при виде незваного гостя. — Пришел? Опять будешь нашу церкву хулить и всякую напраслину на святых отцов возводить?

Обычно Пушкин сразу же начинал артачиться, бросаться в спор, а тут, к несказанному удивлению священника, смиренно слушал и грустно улыбался.

— По делу пришел, батюшка, по делу. Благословите…

— Ну-ну, посмотрим, — удивленно пожевал губами игумен, качая головой. — Посмотрим, по какому такому делу… Пошли в келью, там поговорим, коли не шутишь.

Уже в келье они сели за стол и с выжиданием уставились друг на друга.

— Ну? — Иона в нетерпении пристукнул посохом по деревянному полу. — Дел много, говори чего пришел.

— Э-э, отец Иона, с просьбой о помощи пришел.

— Что? — у игумена аж челюсть вниз поползла. Никак не ожидал от такого известного вольнодумца, как Пушкин, просьбу о помощи услышать. От поэта более привычно какую-нибудь нехорошую шутку услышать. — О чем просить хочешь?

Пушкин, чуть замявшись, продолжил:

— Хочу школу для крестьянских детей открыть, чтобы учить их грамотности, чтению и закону Божьему. Думаю, такая школа большую пользу может государству принести. Ведь, неграмотные люди темные, дремучие, падкие на всякое непотребство. В такой же школе можно с самого детства учить правильному, что единственно верным бывает. Вот…

Тут он снял с плеча сумку, и вытащил из нее небольшую пачку листков, скрепленных на манер рукописной книги.

— Я даже азбуку написал для деток и взрослых, которые грамоту не разумеют.

Опешивший от такого начала игумен осторожно принял книгу из рук гостя. Держал ее одними пальцами, словно так было что-то опасное, нехорошее.

— Азбука, говоришь?

Медленно открыл первую страницу, потом вторую, третью, и застыл. Такого он еще ни разу не видел.

— Это азбука для крестьянских детей? — переспросил он вдруг дрогнущим голосом, оглаживая красочную невероятно притягательную картинку. — Такого даже у цесаревича нету, а ты для крестьян…

Иона даже взгляда не отрывал от ярких картинок. Вот под большой буквой «Б» красовался угрюмый черный бык с крутыми роками и вывернутыми ноздрями, в которых было вдернуто кольцо. На другой странице, где стояла буква «В», было нарисовано самое обычное деревянное ведро с изогнутой ручкой. Перевернул еще одну страницу и увидел рисунок крупного гриба с толстой ножкой и бурой шляпкой.

Все было очень красочно, и главное, совершенно понятно. Один раз взглянул, и сразу же все стало ясно.

— Хорошее дело, отрок, хорошее, — наконец, выдал Иона, смотря на Пушкина совершенно другими глазами. Недавний вольнодумец, ярый атеист вдруг задумался об общественной пользе — не чудо разве? — Наверное, хочешь у нас свою школу делать? Хорошо, подумаю над этим. Дело очень хорошее, полезное. Думаю, можно разрешить. А с эту азбуку, уверен, нужно знающим людям показать, чтобы большим числом напечатать…

Выдав это, игумен кивнул гостю. Мол, доволен тобой.

— И у меня для церкви есть один подарок, — Пушкин вдруг снова полез в сумку. — Я тут подумал, что некоторые люди в силу разных причин не очень хорошо понимают православную веру. Темные, что тут говорить… Поэтому вот нарисовал библию в картинках…

В полной тишине положил новую книгу из пачки листов на стол и подвинул ее к игумену, раскрыв на середине.

— Что ты сказал? Библию? — возмутился Иона, зло сверкнув глазами. — Это же возмутите…

Но не договорил, замолчал, громко клацнув зубами.

— Иисус…

На большом листе был искусно изображен черноволосый молодой мужчина с длинными распущенными волосами в белоснежном одеянии, ниспадающем ниц волнами. Его лицо излучало такую доброту и всепрощение, что нельзя было оторвать глаз.

— Господь Всемогущий…

С благоговением игумен перевернул страницу и снова окаменел. Прямо на него смотрел мускулистый римский воин с чрезвычайно злым лицом, который копьем подгонял Христа с тяжеленным крестом.

— Это же Голгофа…

Иона медленно переворачивал одну страницу за другой, одну страницу за другой, а перед ним раскрывалась яркая живая летопись жизни и смерти Господа Иисуса Христа. Все очень живо и просто.

— Это же каждый поймет… даже дремучие горцы, лесная мордва… Вот она помощь для проповедника, для батюшки в сельской церкви… Очень нужная книга, отрок, очень нужная, — игумен говорил быстро-быстро, то и дело вытирая внезапно выступивший на лбу лоб. — Это нужно показать… нужно обязательно показать… его святейшеству.