Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 29 Опала

С того памятного дня, как в Санкт-Петербурге в стенах университета прошла первая Всероссийская олимпиада по арифметике, событие сверхнеобычное, прошло почти полгода, но последствия всего этого ощущались до сих пор. Тогда победил Мишка Синицын, двенадцати лет отроду, воспитанник Особой имперской гимназии для одаренных детей, в недавнем прошлом крестьянский сын, даже внешне не похожий на своих знатных и благородных соперников из Царскосельского лицея, университета и кадетского корпуса — среднего роста, коренастый, нос картошкой и взгляд затравленный, виноватый.

Синицын набрал максимальное количество баллов — триста из возможных триста, опередив почти на сто с лишним баллов своих ближайших преследователей — князя Оболенского и великого князя Константина, сына самого императора. Про остальных участников и говорить было нечего: двое набрали чуть больше сотни баллов, трое — едва-едва за шестьдесят баллов, а один, вообще, из десяти баллов не вышел. Вот такой на всю империю конфуз вышел с отпрысками знатнейших семейств, обучавшихся в самых престижных учебных заведениях и считавшихся весьма успешными в науках. Прямо настоящая пощечина всему Высшему свету.

Среди простого люда в городе, что каким-то чудом про все это прослышал, стали самые настоящие библейские легенды ходить об этом событии. О сути, конечно же, знали лишь единицы, кто умел читать и писать, да в руках газету держал. Остальные же, прослышавшие об этом из разговоров, слухов и всякой пьяной болтовни, чего только не болтали: и про «снизошедшего на Мишку Святого Духа», и про «его родство с одним самым наивысшим германским князем», и про «хитрованское лицедейство с чтением мыслей и отгадыванием правильных ответов».

Победе «свовочоловика» народ как никогда радовался, иногда даже слишком. Мишкиному отцу, что с девятью детишками один мыкался в крошечной избенке, настоящие хоромы отгрохали. С трех или четырех сел собрались казенные крестьяне, скинулись по паре копеек, на которые леса купили. После на месте курной избенки возвели здоровенный домину с сараем для скотины и баней для помывки. Сказали при этом, что это об «благодарного обчества за разумного сына, что не посрамил простой люд».

В Санкт-Петербурге какой-то купчина почти неделю в трактире всех желающих бесплатно поил: одних пивом, других, вином, третьим водки наливал. Собственноручно стоял у бочонка и наливал в бокалы, всякий раз громко крича, что «Мишка богатеям нос утер». За такие вопли его, конечно, околоточные и городовые полицейские ругали, пару раз даже дубинкой по хребту огрели, но потом втихаря сами же за здоровье Мишки пили.

Санкт-Петербург

Пушкина где-то через две недели после олимпиады «сняли» с поста министра просвещения. В этот день фельдъегерь прямо в кабинет принес ему письмо от императора, где было черным по белому написано, что «министерство просвещения больше не нуждается в услугах господина Пушкина». Снизу письма стояла характерная подпись императора Николая I с его хорошо узнаваемыми размашистыми вензелями. Естественно, вслух никто и слова не сказал, что дело было в победе «мужицкого сына» и посрамлении знатных семейств Петербурга. В кулуарах же императорского двора в открытую говорили, что Его Величество после олимпиады пришел в настоящее бешенство, кричал, лаялся матерным словами, грозился вновь отправить поэту в ссылку в Михайловское.

— Эх, жаль до конца реформы не довел. По верхам вроде прошелся, а до главного так и не добрался, — совершенно искренне тогда сокрушался Александр, жалея о нереализованных проектах, планах.– Хорошо, хоть моя гимназия работать останется. Все финансирование на себя возьму, денег точно хватит с запасом. Получается, буду, как частное лицо, просвещение и науку двигать.

С тех пор Пушкин и начал двигать просвещение с завидным усердием, не жалея денег, сил, времени. В каждой губернии нашел специального человека, который должен был следить за тратой его собственных денег на обустройство церковно-приходских школ. Что-то серьезно менять в высшем образовании у него все равно не получится, да и не дадут такой возможности, а вот на самом низу может получиться нечто интересное. С легкой руки Александра в «мелкие» школы при бедных приходах рекой потекли деньги, на которые закупались новые парты, стулья, тетради из хорошей бумаги, карандаши. В избытке появились красочные учебники, правда, не по всем предметам, а лишь по некоторым. Немного выдохнули учителя, до этого выживавшие на нищенскую зарплату и нередко занимавшиеся дополнительным промыслом, чтобы прокормить себя и свою семью. Теперь даже учитель церковно-приходской школы на зарплату мог справить себя добротный сюртук на тепло и на холод, две пару хороших сапог, и баловать каждое воскресенье семью настоящим мясом в щах, а не только пустой капустой.

Если со школами было просто [«влил» денег и все более или менее оживилось], то с наукой все было не так. Тут лишь деньгами или даже большими деньгами делу было не помочь. Российская наука этого времени напоминала собой огромное одеяло в бесконечных прорехах и заплатках из разных тканей. Единой организации научного процесса нет и не было, многие научные направления развивались лишь за счет одиночек-энтузиастов, вкладывавших в исследования свои собственные средства. Отсутствовали сотни важнейших вещей, определяющих поступательное развитие науки и, собственно, прогресс: практически не было научных журналов, не проводились научные форумы со встречами и обменом опытом, почти не было ни государственного, ни частного финансирования научных исследований.

Наиболее выразительным примером того, что творилось в отечественной науке, выступала Российская академия наук. Учреждение, без всякого сомнения почетное, важное, переживало не самые лучшие дни, погрузившись в бесконечные свары и дрязги, подсиживание друг друга, пустые заседания и частую «говорильню» без всякого практического результата. За места академиков, имевших приличное содержание и льготы, велась самая настоящая война, в которой применялись не только доносы и оговоры, но и даже нападения с нанесением побоев. Хуже внешнего было внутреннее содержание академии — собственно, научная работа, которая велась, «скорее вопреки, чем благодаря». Чего уж тут говорить, если более половины всех академиков были иностранцами, а языком общения и бюрократии в учреждении был французский язык.

Собственно, поэтому Александр и не стал лезть в это «кубло», решив «двинуть» науку крошечными шажками, проектиками в тех направлениях и темах, которые были ему знакомы. Помня многие научные факты из своего прошлого [спасибо, советскому образованию из далеких 50-х гг.], Пушкин учредил гранты за конкретные открытия, которые могли бы принести быструю пользу для людей, для страны. Рассуждал, в связи с этим, просто: я знаю про будущие изобретения, дам денег и это открытие сделают раньше. Естественно, речь шла не про адронный коллайдер, не про космический корабль «Восток» и нечто подобное, а про более утилитарные изобретения и открытия. Например, поэт предложил выплатить сто рублей тому умельцу, который изготовит мясорубку, и еще десять тысяч тому промышленнику, который сможет наладить промышленный выпуск мясорубок. При всей незатейливости этого устройства его востребованность в стране была просто фантастически велика. Или целых двадцать тысяч рублей мог получить тот, кто продемонстрирует новый вид взрывчатого вещества, отличный от пороха. Были задачи помельче: пятьдесят рублей получал изобретатель мобильной зажигалки запального типа на керосине.

Про гранты Пушкин писал в небольших листовках, которые тысячами совершенно бесплатно распространялись на рынках, ярмарках. Особые коммивояжёры с листовками и расценками на открытия ездили по уральским заводам в надежде, что кто-то из местных мастеров заинтересуется. Активная работа велась среди студентов и преподавателей учебных заведений, среди которых раздавались свои листовки с описанием научных задач и наградами за их решение. Расчет был на то, что рано или поздно что-то «выстрелит». Россия богата на талантливых умельцев, нужно лишь вовремя найти их.

И ведь «стреляло», сначала, правда, редко, а потом, все чаще и чаще…

Санкт-Петербург

Волково поле, место для испытания вооружений, военной техники при Военно-ученом комитете Военного министерства

День был пасмурный, дул пронизывающий до костей ветер. Собравшиеся на поле члены Военно-ученого комитета кутались в шинели, втягивали головы, натягивали поглубже шапки. Хуже приходилось солдатам, стоявшим на вытяжку в оцеплении. Не дай Бог кто-то двинется, плечом поведет, командир за такое посрамление перед высшими чинами потом сгноит в казематах.

— … Все собрались, наконец-то, — статный военный в щегольском генеральском мундире, густо украшенным золотым шитьем, повернулся к собравшимся. На его лице читалось откровенное недовольство происходящим, что он и не думал скрывать. — Александр Сергеевич, надеюсь ваша новинка стоит того, чтоб отвлекать целого министра от его непосредственных обязанностей. Признаться, если бы за вас не просили, то…

Чернышев, военный министр империи, не закончил, но всем и так было ясно, что он хотел сказать этим.

Министр встал в позу, словно памятник. Гордый профиль, благородная седина серебрит волосы, на губах застыла саркастические улыбка, ладонь лежит на эфесе клинка. Всем своим видом даёт понять, что ничего хорошего от сегодняшней встречи он не ждет.

— Прошу, Александр Сергеевич. Право слово, лучше бы вам заниматься своими стишками…

Что же Пушкин? Что он? А поэт был совершенно невозмутим — скала могла бы позавидовать его выдержке. Ему мелочные уколы, как слону дробина. Главное, сегодня Александр мог сделать что-то действительно важное для страны, что может спасти жизнь тысяч и тысяч русских солдат.

— Господа, не буду ходить далеко и около. Представляю вашему вниманию русскую осколочную наступательную гранату — РОНГ-1, — Пушкин подошел к грубо сколоченному столу, на котором стоял большой деревянный ящик. Откинул крышку, пучки соломы и вытащил оттуда нечто, напоминающий молоток. Находись здесь еще один его современник, выросший на советских фильмах о Великой Отечественной войне, непременно бы узнал в этих необычных штуках знаменитые немецкие гранаты-колотушки.

Да, благодаря его, казалось бы «пустой» задумке с грантами, удалось сконструировать очень даже неплохой образец осколочной гранаты с терочным запалом и аммиачной селитрой в виде взрывчатого вещества. Здесь не было ничего сверх технологичного и невероятно современного. Напротив, все детали были максимально упрощены, их в сарае пьяный в дупель мастеровой мог одной левой рукой собрать. Ручка гранаты из дерева, внутри нее терочный запал. Корпус из легкой жести с взрывчаткой и кусочками железа. Все.

— Вот, рядом лежит сегодняшняя граната французского производства, принятая на вооружение в современной российской армии.

Пушкин показал на неровный серый металлический шар с кончиком шнура для поджога.

— Настоящий гренадер может кинуть эту гранату в среднем на двенадцать — пятнадцать шагов. Мало, очень мало, учитывая, что дальность поражения из гладкоствольного ружья составляет около ста шагов. Моя же граната, благодаря длинной ручке и увесистости, может запросто улететь на тридцать пять — сорок шагов. Чувствуете разницу?

Поэт взял из ящика свою гранату, резко дернул за веревку и с силой швырнул ее от себя. Колотушка взлетела вверх, кувыркаясь в разных сторонам. Шагов на тридцать точно улетела, а через несколько секунд раздался взрыв и начал поднимать белесый дымок.

— Имея ящик таких гранат, гренадер на грамотной позиции может роту остановить.

Пушкин рассказывал, а перед его глазами стояли живые картинки из многочисленных военных фильмов. Вот немецкая пехота рассыпается в атаке на бетонный дот, в амбразуре которого захлебывается огнем станковой пулемет. Двое немцев подобрались с тыла и метнули гранаты. Раздался сдвоенный взрыв, и из амбразуры дота повали черный дым. В другом сюжете небольшая группа партизан с криками «Ура» закидали колотушками немецкий обоз, только что въехавший на деревянный мост.

— Хваткая ручка! Достал, дернул за веревку и сразу же кинул, — Александр схватил вторую гранату, споро дернул за веревку и тут же метнул ее в даль. Получилось все быстро, четко, любо-дорого смотреть. — Удобно, безопасно носить. Здесь есть специальный крючок. Вот, зацепил за пояс, повесил…

Честно говоря, он ни капли не сомневался, что Военно-ученая комиссия по главе с министром руками и ногами ухватятся за это изобретение. Ведь, не нужно было быть гением, чтобы видеть преимущества этой гранаты по сравнению с французской гранатой у русских солдат. Военным же, которыми и были члены комиссии, сам министр, все вообще должно было понятно без всяких слов. Словом, ни капли не сомневался в своем успехе, а зря.

Возбужденный, разгоряченный поэт повернулся к остальным и улыбка начала медленно «сползать» с его лица. Присутствующие, включая самого министра, смотрели холодно, с раздражением.

В этот самый момент военный министр демонстративно зевнул и громко бросил:

— Какая чушь! И за эти деревяшки с жестянками военное министерство должно платить деньги?

И вслед за ним, словно по единой команде, разразились возмущенными возгласами и члены Военно-ученого комитета:

— Просто возмутительно!

— Это потеря времени! Зачем нам еще гранаты⁈ У нас же есть французские…

— Пустое прожектерство и высасывание из бюджета денег!

Министр с презрительной усмешкой подошел к Александру вплотную.

— Вы гражданский человек, а позволяете себя совать нос в дела, в которых совершенно не разбираетесь, господин Пушкин! Пороху не нюхали, а беретесь рассуждать о военном искусстве. Все это чушь, самая настающая чушь!

Генерал бросал презрительные слова так, словно гвозди забивал: резко, безапелляционно. При этом лицо кривилось в усмешке, а на гранаты смотрел так, словно это были детские игрушки.

— Война — это вам не кидание ваших деревяшек! Война — это сабельная сшибка, это драгунская или казачья лава, несущаяся вскачь так, что земля дрожит под копытами лошадей! Это не ваши гранатки, и не всякие там новомодные револьверы, и даже не нарезные штуцеры, а которые не напасешься патрон, это добрый клинок и верный конь! — генерал раскраснелся, правая рука то и дело дергала эфес клинка, словно хотела его вытащить. Сразу было видно, что он сабельный рубака и не раз участвовал в конной схватке. — Вот это настоящая война! Когда ты лицом к лицу, когда видишь перед собой оскалившегося врага, когда в тебя летят брызги крови! А вы мне тут свои игрушки суете…

За его спиной одобрительно гудели остальные члены Военно-ученого комитета, тоже заслуженные седовласые генералы с саблями у пояса. И они возбужденно сверкали глазами, с угрозой сжимали пальцы в кулаках, явно вспоминали о былых схватках, в которых участвовали.

— Намотайте на свой ус, господин Пушкин, пусть его даже у вас нет, — министр припечатал поэта уничижительным взглядом. — Война — это дело военных, а не гражданских штафирок! И ради Бога, занимайтесь своими стишками. Вы поняли меня?

Стоявший все это время молча, Пушкин спокойно кивнул головой. И одному Богу только было известно, как ему далось это каменное выражение лица и внешнее спокойствие. Ведь, внутри него все бурлило от жуткого ощущения, от сильно желания взять одну из гранат и, используя ее в качестве дубины, расквасить рожи этих возбудившихся от воспоминаний генералов. Взять, и хлестать со всей силы по самодовольным рожам — раз — два, раз — два, раз — два, раз — два! Хлестать, пока граната не превратиться в размочаленный веник, пока не превратиться в щепки!

— Понял, Ваше Высокопревосходительство, все понял, — тихо ответил Александр, начиная медленно собирать гранаты и складывать их обратно в ящик. — Благодарю вас за уделенное время и прошу извинить, что оторвал вас от несомненно важных дел на благо Отечества. Ваше Высокопревосходительство, господа члены Военно-ученого комитета.

Поэт поклонился и, не оборачиваясь, пошел прочь, к своей карете, что стояла в паре десятков шагов, у самой кромки поля. Сразу же за ним тащили ящик с гранатами двое его людей, последним шел его товарищ Миша Дорохов с хмурым каменным лицом.

В таком составе они добрались до экипажа, молча прикрепили ящик позади, расселись сами.

— … Хм, Александр Сергеевич, а что это было? — Дорохов, всегда сдержанный, и казалось, совсем не прошибаемый мужчина, выглядел совершенно растерянным. — Как же так?

Точно такими же пришибленными выглядели и двое других. Все трое бывшие военные, вышедшие в отставку прямо с Кавказской войны, прекрасно понимали, какие уникальные возможности для солдат дает эта граната в условиях горного боя. Это была просто палочка-выручалочка, способная спасти множество жизней, и не понимать этого для военного человека было просто никак не возможно.

— Может кто-то просто хорошо заплатил, чтобы ваши гранаты не прошли комитет? — предположил кто-то. — Это же государственные заказы, это огромные деньги для того, кто выиграет.

— Или это из-за вашей опалы, Александр Сергеевич…

Но Александр грустно покачал головой.

— Нет, тысячу раз нет, друзья, — вздохнул поэт. — К сожалению, причинами всего этого стали не подкуп и не моя опала. К сожалению, господа, и я вынужден это сказать со всей очевидностью, это самая банальная глупость, точнее недалекость. Как говорили мудрецы, генералы готовятся к прошедшим войнам… К сожалению, это именно так. Они до сих пор еще живут временами своей молодости, временами наполеоновских войск.

Уважаемый читатель, история про нашего современника в личине Пушкина продолжается к финалу, хотя и не быстрому, но все же финалу…

Благодарю за внимание к этой истории