Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 7 Бежать некуда

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Пушкин вжимался в стену, крепко сжимая рукояти пистолетов. В горле адски пересохло, кровь билась в висках от возбуждения.

— Сейчас… Еще немного… — шептал он, выгадывая момент. — Вот…

Нарастая, скрип деревянной рамы казался невыносимым, невероятно громким. Хрустнуло стекло от неосторожного нажима. Вот-вот все должно было случиться.

— Ну, все, пора…

Выдохнув, Александр резко выскочил из-за стены и встал колом. В полуоткрытое окно лезла здоровенная туша в тулупе и мохнатой шапке.

— Умрите, с…и!

Рявкнув, выставив прямо перед собой пистолеты, и сразу же дернул за оба спусковых крючка. Тут же раздался оглушающий грохот от сдвоенного выстрела. В нос ударил горький запах от сгоревшего пороха. Сверкнувшая полуметровая вспышка огня осветила бородатую харю, перекошенную от боли. во все стороны полетели куски дерева, стекла, крови.

— А-а-а-а! — следом раздался рев раненного, которого сдвоенным выстрелом просто выбросило на улицу. — А-а-а-а! Вбил, сучонок! Каин⁉

А в окно уже лез новый бандит, размахивая ножом и шипя что-то от ярости. Ногу закинул на высокий подоконник, схватился пятерней за раскуроченную раму, и начал тянуться вверх. Еще мгновение, и здоровенный мужик окажется внутри, а вот тогда точно «пиши пропало»…

— Зарежу, как куренка, — сипел охрипшим голосом бандит, тыкая перед собой ножом. Отгонял, чтобы ему не мешали взбираться в окно. — Только сунься, выпотрошу…

Какой там сунься⁈ Ошарашенный Пушкин, как сайгак, отпрыгнул назад и стал иступлено дергать за спусковые крючки.

Бесполезно! Разряженные пистолеты только впустую щелкали спусковыми механизмами.

— Падла! — заорал в отчаянии Александр, с силой размахиваясь и швыряя в окно оба своих пистолета. — Получи, фашист, гранату!

Оба пистоля, тяжеленные дуры из дерева и металла, украшенные золотом и серебром, кувыркаясь, полетели вперед и попали прямо в лицо второму бандиту. Тот, ёкнув, осоловел и брякнулся назад, раскинув в сторону руки и ноги.

— Черт, черт! — бормотал Пушкин, бросаясь к стене, на которой висела сабля. Из оружия оставалась лишь сабля, на нее и была надежда. — В капусту, порублю!

Возбуждение достигло пика! Адреналин зашкалиливал! От дрожи не осталось и следа! Как это не редко и бывает весь страх уже растворился в адреналине! Пушкин уже рвался в бой, наплевал на все.

— В фарш! — завопил и прыгнул в окно. — Подходи, пидо…ы, всех порешу!

Орал, как умалишенный, размахивал по сторонам саблей, прыгал сайгаком. Только никого уже не было, сбежали. На снегу же лишь два тела валялись — один в крови, второй в беспамятстве.

Санкт-Петербург

Вообще-то, странные дела творились этой ночью в городской полиции. Если бы кто-то сторонний посмотрел бы на все это со стороны, точно бы схватился за голову.

Сначала вахмистр Коротеев самолично решил поменять маршрут патрулирования. Почти пять годков ничего не менялось, а тут поменялось. Всегда по набережной Мойки за ночь раза два, а то и три, конский и пеший патруль проходил. Гоняли городскую голытьбу, чтобы покой богатых горожан не беспокоили, чтобы драки не устраивали и к прохожим не приставали. Сегодня же все кувырком полетело: оба наряда, что по набережной Мойки ходили, на другой конец города отправили — к черту на кулички, словом.

Другой, пусть и не столь заметной, странностью стало пьянство околоточного полицейского надзирателя Семена Зубова, что надзирал за третьим околотком, как раз по набережной Мойки. И странно было не само пьянство[кто у нас не пьет ее, родимую?], а то, что именно Зубов, никогда раньше и капли в рот не бравший, запил. Строго старой веры придерживался, двумя перстами крестился, никогда ни единого браного слова не говорил, пьяниц всегда укорял, а здесь запил. Как такое возможно?

Самой же главной странностью был ранний приход столичного обер-полицмейстера на службу. Генерал-майор Кокошкин, вообще, никогда не был замечен в особом служебном рвении. В обычные дни в полицейское управления, дай Бог, если к полудню приходил, да и то, чтобы через пол часа отобедать в одной из ближайших рестораций. Посетителей принимал ближе к вечеру под рюмочку анисовой водочки и красную рыбку.

Сегодня же обер-полицмейстер ни свет ни заря заявился, даже сторожа в управлении напугал своим явлением. Трезвый, как стеклышко, чисто выбритый, волосы напомажены, злой, правда, как сто чертей. Пришел и засел в своем кабинете, словно ждал чего-то.

Санкт-Петербург, полицейское управление

Приемная обер-полицмейстера Петербурга. Просторное помещение с огромными окнами, почти двумя десятками стульев у стены, предназначенных для многочисленных посетителей.

— Вот, возьмите, Александр Сергеевич, — секретарь обер-полицмейстера, высокий офицер в щегольском мундире и аккуратным пробором волос, протянул Пушкину чашку с водой. — Выпейте, здесь вода.

Александра после этих всех событий, и правда, немного потряхивало. Он быстро схватил чашку и залпом ее осушил. Не очень помогло, если честно. Сейчас бы чего-нибудь покрепче.

— Его высокопревосходительство готов вас принять, — наконец, проговорил секретарь после часа ожидания, определив нужное время по одному ему известному признаку. Подошел к дверям и распахнул их настежь. — Александр Сергеевич, прошу.

Пушкин, сделав над собой усилие, унял дрожь. Нападение оказалось неожиданным, хотя он и ожидал чего-то подобного, правда, позже.

— Но, ничего, ничего, — прошептал он, скрипнув зубами. Немного злости сейчас совсем не помешает. Ведь, он готовился не убегать и прятаться, а обвинять и наказывать. — Чья британская харя за всем этим стоит, я знаю, и молчать точно не буду. Все расскажу про этого урода и их чертов орден… Так их размалюю, что весь орден из России пинками погонят.

Тряхнул кудрями и решительно вошел.

— Ваше Высокопревосходительство! — приветствуя начальника городской полиции, Александр коротко поклонился, и прошел на середину кабинета. — Просил вашей аудиенции, чтобы заявить о вопиющем преступлении. Я все изложил в заявлении…

Столичный обер-полицейский генерал-майор Кокошкин, только что оторвавшийся от своих бумаг, имел весьма недовольный вид. Взгляд обвиняющий, усы торчком, брови сдвинуты. В своем черном мундире, на котором выделялись золотые эполеты, роскошное золотое шитье высокого воротника и до блеска начищенные пуговицы, сейчас напоминал судью, готового вынести приговор.

Сделав еще несколько шагов, поэт положил лист, исписанный неровным нервным почерком, на край стола.

— Значит, сами пожаловали, господин Пушкин, — генерал-майор, даже не взглянув на заявление, поднялся и, заложив руки за спину, медленно пошел вперед. — Решили во всем признаться?

— Конечно, явился, ваше высокопревосходительство, Ведь, вопрос первостепенной важнос… — кивнул Пушкин, не сразу вникая в вопрос. Но едва до него дошло, он «споткнулся». — Простите, что вы сказали? В чем я должен признаться?

Генерал-майор Кокошкин сузил глаза, словно целился в него из пистолета или ружья. Подошел почти вплотную и недовольно засопел.

— А вы не понимаете? — усмехнулся полицейский. — Вы, господин, Пушкин, опасный элемент. Подумать только, вольнодумец, находящийся под надзором полиции, сразу же после отбытия ссылки ввязался аж в три дуэли. Первая, в Михайловском, окончилась смертоубийством, две другие — слава Богу, нет. Что молчите? Двух дворян — князя Голицына и графа Салтыкова — обнаружили прямо у вашего дома в изрядном подпитии. Рядом лежала дуэльная пара. Это вы ведь все подстроили?

У Александра от удивления даже челюсть медленно поползла вниз. Стоял и хлопал глазами, пытаясь как-то уложить в голове то, что только что услышал.

— Что⁈

Получалось, Пушкина обвиняли даже не в нарушении дуэльного кодекса, а чуть ли не в организации умышленного двойного убийства.

— Подождите, ваше высокопревосходительство, здесь явно какая-то ошибка, — Александр еще пытался разобраться, искренне веря, что, и правда, между ними возникло недопонимание. Ведь, брошенные в его сторону обвинения, и правда, звучали в высшей степени бредово. Как, вообще, в них можно верить? Бред же, чистой воды! — На мой дом напали посреди ночи! Бандиты полезли прямо в спальню с ножами и пистолетами! О каких вы еще дуэлях говорите? — он с трудом сдерживался, чтобы не заорать или того хуже, чтобы не врезать этому напыщенному индюку в погонах. — Стоп! Там же один из бандитов живым остался. Точно, я его пистолетами прямо в лоб приложил! Вы его допросили? Это же натуральный бандюк, клейма негде ставить! Сказал уже кто его нанял? Хотя я и так знаю, что это все сделал магистр, граф Са…

В этот момент генерал-майор чуть не подпрыгнул. Его усы, вообще, торчком встали, а глаза кровью налились, словно у быка на случке!

— Молчать! — обер-полицмейстер рявкнул так, что стекла в окнах зазвенели. — Ни слова больше! Вы должны молчать, молчать и еще раз молчать, а не распускать сплетни! Вы из личной неприязни провоцировали молодых людей на участие в дуэли! Вы фактически готовили их убийство! Вот о чем нужно сейчас говорить!

У Пушкина в глазах все помутнело.

— Как же так? Как вы можете такое говорить? — голос у Александра задрожал от негодования. — Какая еще к черту дуэль? Вы с ума сошли? Я, вообще, там никаких дворян в глаза не видел! Понимаете, в глаза не видел! Почему вы не допросите свидетеля⁈ Тот бандит все видел и сможет все рассказать! Дайте мне с ним поговорить!

Обер-полицейский в ответ презрительно фыркнул. Мол, к чему эти бесполезные отговорки и придумки, если и так все совершенно ясно.

— А не получится ничего спросить, господин Пушкин. Говорите, вы какого-то там грабителя оглушили? Казаки привезли одного в тюрьму, а он возьми и умри. Доктор сказал, что от колик. Словом, некому ваши слова подтвердить. Вам понятно?

Поэт ошеломленно покачал головой. Это самое настоящее сумасшествие, по-другому и не сказать. На него прямо в доме напали бандиты, и он теперь во всем виноват. Что за бред⁈Как такое возможно?

— Свидетель умер? Как это так?

— Очень просто! — ухмыльнулся генерал-майор. — От колик, конечно же.

— Все равно, это даже в голове не укладывается…

С бормотаниями Александр опустил голову и взглядом наткнулся на ненавистный символ — гравированное изображение розы и креста на массивном персте на указательном пальце у обер-полицмейстера Санкт-Петербурга.

— А-а, понятно…

Все у него внутри опустилось. Теперь стала понятна причина этого странного спектакля, в котором преступник и жертва поменялись местами. Значит, руки у ордена Розы и креста, действительно, оказались длинными, а сторонников — великое множество.

— Я-то, дурень, здесь рассказываю о случившемся во всех подробностях. Лучше бы перед стеной так распинался, точно больше толку было бы…

Поэт поднял взгляд и внимательно оглядел генерал-губернатора. Медленно поворачивал голову, «цеплялся» за каждую деталь внешности.

— Что вы так смотрите, господин Пушкин? — хмыкнул полицмейстер, удивленный такой переменой в поведении поэта.

— Запоминаю, — еле слышно ответил Александр. — Запоминаю, чтобы ничего не забыть.

Санкт-Петербург, Зимний дворец

Из полицейского управления Пушкин вылетел, как пробка из бутылки. Красный, злой от бешенства, руки ходуном ходят. Материться так хотелось, что рот пришлось закрывать.

— Ах ты, сучо… пидо… усатый! — сорвался все-таки, едва только входные двери полицейского управления за ним захлопнулись. Встал прямо под окнами кабинета и начал, не сдерживаясь, крыть матом обер-полицмейстера. — Ты же, поросячье вымя, совсем охуе…! Думаешь, пизд… с ушами, я утрусь и заткнусь⁈

Теперь-то ему все стало ясно, как божий день. Получается, магистр не врал, орден Розы и креста все тут опутал своими сетями. Если уж столичный полицмейстер, то есть главный полицейский Санкт-Петербурга, работает на орден, то что тогда говорить об остальных.

— Ты, пизд…бол охуевш… всё и всех продал! Предатель, твою мать! Какого х… ты все на меня вешаешь? Глаза разуй! — все более вычурные и витиеватые ругательства с легкостью срывались с его языка. — У тебя под носом мразота окапалась, а ты ухом не ведешь! Все, пиз… тебе, как только до императора доберусь!

Чуть «выпустив пар», Александр выдохнул. Немного, но полегчало.

— Во дворец, живо во дворец! — крикнул он, подгоняя сам себя. — Извозчик! Извозчик, черт тебя дери! — вскинул вверх руку, подзывая карету или пролетку. — Сюда! Во дворец! Дай жару, борода, если рубль заработать хочет.

И бородатый дядька в тулупе, окинув жадным взглядом поэта, вмиг «дал жару». Cвистнула плетка, опускаясь на круп серого жеребца. Пролетка едва на дыбы не встала, рванувшись вперед с неимоверной скоростью. Возница же покрикивал на своего жеребца, оглушающее посвистывал, продолжая его нахлестывать от души.

— Держи, борода, заработал, — на дворцовой площади Пушкин кинул вознице рубль, а чуть подумав и еще один. — А я в гости… поговорить. Главное только пробиться к телу, а там, как кривая вывезет… Черт, реально же бред! Из самозащиты сделать покушение на убийство, каково? С ума сойти, в самом деле…

Широко шагая, добрался до сторожевой будки с молодцеватым гвардейцем-часовым. Хотел было пройти мимо, как прямо перед ним встало ружье со штыком.

— Не велено! — строго произнес часовой, сдвинув брови. — Не велено пускать, ваше благородие! –тряхнул ружьем, показывая, что не шутит. — Проходи мимо, ваше благородие.

— Ты чего? Я камер-юнкер императорской свиты! Ослеп что ли? — в момент взъярился Пушкин, отмахиваясь от штыка. — Ну-ка, прочь с дороги!

— Сказано же, ваше благородие, что не велено пускать, — еще раз повторил гвардеец, не сходя с мест. По виду было ясно, что часовой настроен весьма серьезно и никого пропускать не собирается. — Проходи.

Пушкин, уже зверея, схватился за ствол и со всей силы дернул на себя. Часовой устоял и в ответ дернул на себя. Прямо, тяги-перетяги.

— А ну, отставить! Я сказал, отставить! — донесся в этот момент громкий голос откуда-то сбоку. Раздался топот сапог по брусчатке. Похоже, командир бежал, судя по командирскому голосу. — Александр Сергеевич! Александр Сергеевич, успокойтесь!

Через мгновение к ним подбежал поручик, придерживая саблю. Совсем юнец, с легким пушком на верхней губе и восторженным блеском в глазах смотрел на поэта [поклонник его творчества, не иначе]

— Александр Сергеевич, какая честь для меня познакомиться с вами лично! У меня дома есть все ваши книги, стихотворения. Это все просто гениально, Александр Сергеевич! Какой слог, какая экспрессия! Восхитительно! — захлебываясь от восторга, он выплескивал из себя слова, словно ствол пулемета. — Ой…

Поручик словно споткнулся. Покраснел. Похоже, до него только что дошло, что он еще не представился.

— Прошу меня извинить, что не представился. Поручик Михаил Викторович Воротынский, честь имею, — коротко поклонился. — Александр Сергеевич, позвольте говорить откровенно…

Пушкин, отпустив ружье часового, кивнул.

— Солдат ни в чем не виноват. Нам дали такой приказ, Александр Сергеевич, — виновато помялся Воротынский, похоже, совсем не понимая, что происходит. — Это все Танеев… Около полу часа назад он появился у нас и строго настрого приказал, чтобы вас не пускали во дворец.

Александр заметно помрачнел. Кто такой Танеев, ему было прекрасно известно. Александр Сергеевич Танеев уже почти два десятка лет бессменно являлся статс-секретарем императора, который ему безмерно доверял. Именно Танеев отвечал за то, кого допускать, а кого не допускать к «императорскому телу». Очень серьезный человек, от неприязни которого просто так не отмахнешься.

— Александр Сергеевич, прошу вас, не пытайтесь пройти, — жалобным тоном проговорил поручик с тяжелым вздохом. — Давайте, я попробую поговорить со своим командиром — полковником Зильберманом. Может быть что-то проясниться, и тогда сообщу вам.

— Государь знает об этом? — глухо спросил Александр, боясь получить утвердительный ответ. Ведь, такой ответ станет ему смертельным приговором, и будет означать, что влияние ордена проникло очень глубоко в государственный аппарат империи. — Это он отдал приказ не пускать меня во дворец?

Воротынский, чуть помедлив, в ответ покачал головой.

— Вряд ли, Александр Сергеевич, — осторожно проговорил тот, тщательно подбирая слова. — Я не думаю, что это сделал сам государь. О таком бы сразу же стало известно.

— Это дает надежду, — Пушкин похлопал поручика по плечу. — Тогда мне пора…

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Пушкин в полной прострации слез с пролетки. До крыльца дома осталось не больше десяти шагов, но он больше не сдвинулся с места. Александр больше не знал, что ему делать дальше. Все его тщательно разработанные планы пошли прахом.

— Не врал, с… Получается, орден везде окопался — сначала обер-полицмейстер, теперь уже статс-секретарь императора. На самом верху сидят. Б…ь!

Выругавшись, поднял голову и увидел людей на крыльце. Впереди стоял его брат — Лев Пушкин, бледный, растерянный. По правую руку от него — Таша, выглядевшая еще бледнее и потеряннее. За ними виднелись две женские головки Ташины сестер.

— Сашенька! Саша! — крикнули едва ли не все вместе, привлекая его внимание. — Сашенька!

Устало улыбнувшись, поэт тоже махнул рукой. Ему сейчас никак нельзя было выглядеть растерянным, не знающим, что делать. Они, его семья, должны видеть в нем несокрушимую скалу, защитника, который не даст случиться ничему плохому.

— Ничего, Сашка, пробьемся, — пробормотал он, пытаясь хоть чуть взбодриться. — Проиграно лишь сражение, но никак не война.

Вскинул голову, расправил плечи.

— Все будет хорошо.

Как же он жестоко ошибался…

— Саша, наконец-то, ты вернулся! — первым бросился к нему Лев. — Я уже сам хотел ехать к обер-полицмейстеру, проситься на прием. Вот, у меня уже готовы прошения… Подожди, ты ведь еще ничего не знаешь!

У Пушкина при этих словах нехорошо «заныло под ложечкой». Похоже, еще какая-то гадость произошла.

— Что еще случилось?

— Саша, у нас отозвали разрешение на издательство всех наших газет и журналов, а еще разорван договор на аренду нашего салона, — говоря это, Лев тряс пачкой каких-то бумаг. — У нас же больше ничего осталось. Мы опять остались с голым задом…