Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 2 Хороший, черт его дери, день!

Псковская губерния, г. Энск…

А как хорошо начинался этот день…

К ярмарке, что традиционно в Энске проводилась за неделю до Святой Пасхи, дороги уже более или менее просохли. Местами, конечно, было самое натуральное болото и колеи в человеческий рост, но по большей части мест можно было проехать.

Ближе к сроку в город потянулись купеческие обозы с товаром, который после долгой зимы, как горячие пирожки разлетался. Везли зерно, цена на которое перед посевом завсегда к небу взлетала. Возами продавали капусту, морковь, репу, моченые яблоки. На прилавки все выставляли, даже подмоченное, подгнившее и порченное, потому что знали, что все, как метлою сметут. Ведь, рачительный хозяин и гнилье в дело пустит: одни господа берут для кормежки свиней, другие — для своих крестьян.

Пару телег с товаром собрали и в Михайловском. Пушкин как раз в Энск собрался, чтобы у местного городничего печатный станок арендовать для печати своего нового романа и азбуки с картинками. Заодно решил и рыночной спрос на свои придумки — кофейный ликер и косметички — проверить. Если их хорошо примут, то денег, вообще, море будет. Можно будет в селе и школу нормальную построить, и свою собственную типографию открыть.

— … Ты, Прошка, уши раскрой и слушай внимательно, как свои коробочки с пудрой и тушью продавать будешь, — Пушкин тронул поводья, заставляя жеребца идти рядом с повозкой. Среди коробов с товаром как раз сидел Прошка Сиплый, знатный умелец по дереву, который в Михайловском и делал шкатулочки косметички. — Твои шкатулки, конечно, огонь — красивые, глаз не отвести, но реклама еще никогда никому не мешала. Понимаешь?

Шкатулки, из которых решили сделать косметички, и правда, выглядели по особенному нарядно, и, главное, дорого. Коробочка аккуратная, ладная, без огрехов, так и просится в руки. Вся покрыта черной краской, настоянной на березовой саже. Яркие красочные рисунки — диковинные красные цветы и золотистые жар-птицы — словно живые проступают из под прозрачного лака. Крошечные петельки и небольшая застежка сверкают бронзой.

— Дык, барин, а чего тут понимать-то. Товар пригожий, точно возьмут. А бабы с нами на кой черт? — Прошка ткнул заскорузлым пальцем в сторону двух девицы, тихо, как мышки, сидевших на краю повозки. — Чаво они там забыли? От баб одно только разоренье. Как сороки, ей Богу. Чаво блестящее увидят, сразу же лезут тудыть…

Крестьянин с таким скорбным видом махнул рукой в сторону девиц, что Пушкин невольно улыбнулся. Получается, страсть к шопингу у женщин имела весьма и весьма глубокие корни, раз даже тут про это говорят.

— Проша, — повысил голос Александр, спрятав улыбку. С этим Прошкой Сиплым надо ухо востро держать. Кадр, конечно, ценный, но очень своевольный. — Твоя задача продавать, а девицы своим делом займутся. Будешь дурачка из себя строить, я тебе розгами ума быстро через задние ворота добавлю. Михаил, прошу тебя, проследи за тем, чтобы все было в порядке, пока я с городничим дела обсужу.

Скакавший рядом, Дорохов тут же показал крестьянину ручку плетки.

— А вы, красавицы, — Пушкин повернулся к девицам. — Делаете, как и договариваетесь. Если продажи пойдут, получите по новому сарафану и по колечку.

У девчонок тут же глазки заблестели. Обе живо засопели и стали так кивать, что чуть не с повозки не вылетели.

— Еще раз напоминаю, — хохотнув, глядя на такое усердие, Пушкин продолжил. Я вас взял с собой не просто так. Товар новый, никому еще не знакомый. Вот вы и поможете людям все увидеть…

Косметички, то есть удобные наборы самой простенькой косметики для повседневного использования, товар хороший, но и грамотный маркетинг никто не отменял.

— Сядете прямо тут, на особый стульчик. Рядом на раскладной столик постелите белую скатерть, на которой разложите пару наших шкатулок. Обязательно поставите то зеркальце, что я дал, — обе девицы жадно слушали, то и дело кивая головками в платочках. — Затем будете медленно, со вкусом прихорашиваться… Чего покраснели? Хотите сарафаны и бусики? — головки тут же синхронно дернулись.– Улыбайтесь, можете друг с другом разговаривать. Ведите себя просто, как будто на посиделки с подружками собираетесь. Смотрите в зеркальце, пудрите щеки, носики…

Пока ехали, Александр снова и снова проговаривал с ними то, что в будущем назовут продвинутым видом маркетинга — продавать, не продавая. Девицы должны были всем своим видом показывать, как удобно, хорошо пользоваться косметичками из Михайловского. Каждый, кто будет проходить мимо повозки, своими собственными глазами, увидит это сокровище, и, скорее всего, захочет купить.

— Прошка, а теперь твоя очередь… Повторим, о чем мы вчера говори. Здесь четыре вида шкатулок для разных покупателей, — Александр поочередно тыкал пальцами в ящики с товаром. — Это самые простые косметички, будешь продавать по рублю. Здесь лишь пудра и карандаш-контур. Шкатулки с пудрой, карандашом и тенями стоят уже по пять рублей. Вот эти по десять. А вон тот ящик даже не вытаскивай — там самый дорогой товар для особых покупателей… Миша, будь добр, проследи.

За этими наставлениями они не заметили, как и добрались до Энска, который, честно говоря, совсем не впечатлял.

Первыми показались неказистые крестьянские избенки с покосившимися изгородями. Кое-где стояли домишки посолиднее — из толстых бревен, с добротными сараями, крытыми свежей соломой. По извилистым тропам, протянувшимся между избами, бродили коровы с выпирающими от бескормицы боками, голодные псы [ весна — самое тяжелое голодное время для крестьянина и его скотины, когда от накопленных запасов уже мало что остается; даже корову, главную ценность в хозяйстве, уже нередко кормят соломой с крыш].

Вдалеке виднелись золоченые маковки Свято-Михайловского храма. Рядышком сверкали на мартовском солнышке черепичные крыши редких каменных зданий, образующих всего лишь пару улиц. Сами дороги, разбитые повозками и каретами, больше напоминали болото. Ближе к домам и заборам жались деревянные тротуары с хлипкими поручнями, по которым ловко пробирались горожане.

Повозки, что двигались перед ними, начали сворачивать вправо, к большому пустырю. Отсюда уже видны были громадные качели, на которых кто-то с радостными визгами раскачивался. Возвышались пара ярких шатров то ли заезжих циркачей, комедиантов, то ли цыган.

— Слав тя Господи, добрались, — Прошка поднялся и, посмотрев в сторону храма, истово перекрестился. — Думал, ужо утопнем тутась…

Со всех сторон тут же тянулись самые разные запахи, сплетаясь в нечто совершенно невообразимое. Справа тянуло ароматными пирожками с капустой, мясом, рыбой, отчего рот сразу же наполнялся слюной. Слева пахло пряными мочеными яблоками, красовавшимися желтыми боками прямо в дубовых бочках. Сзади догонял особо ядреный запах конского навоза, тут же перешибавший все остальные запахи и ароматы.

Причудливую картину ярмарки особенно дополняли разнообразные звуки, то и дело прорезавшие воздух.

— … Яблоки моченые, хрустящие, сочные! За гривенник два ведерка отдам, — зычно кричал румяный мужик в распахнутом полушубке и заячьей шапке набекрень. — Подходи, а то все раскупят!

— … Пирожки с мясом, с капустой, с грибами! — с другой стороны его старался перекричать другой торговец, тащивший в руках здоровенную корзину с пирожками. Накрытые свежей тряпицей они источали просто умопомрачительный аромат, заставляя тянуться людей живо принюхиваться и облизываться. — Копейка два пирога! Две копейки — четыре…

— … Подайте, люди добрыя! Подайте, Христа ради, увечному сиротинушке! — звенел тонкий голосок попрошайки, неопределенного возраста и пола, тянувшегося ко всем и каждому с грязной шапкой. — Цельную неделю и маковой росинки по рту не было! Кушать страсть, как хотца. Не дайте пропасть, люди добрыя…

— … А-а-а-а! Украли, украли! Ловите, паскуду! — ревел, как оглашенный какой-то купчина, мчавшийся через толпу за юрким пацаненком. — Убью, убью!

Рынок, настоящий, без всяких прикрас, что тут сказать…

Пушкин дернул поводья, заставляя жеребца встать. Махнул рукой, подзывая товарища.

— Надеюсь на тебя, Миша. На этот товар я возлагаю большие надежды. Поэтому, пока я у городничего буду, бди.

Пригрозив пальцем остальным в обозе, Александр направил коня вверх, к храму. В той стороне был и дом городничего, где его как раз ждали к обеду.

— … Значит, городничего у нас зовут Воронов Илья Петрович, — бормотал он себе под нос, пока конь выбирал дорогу среди глубоких луж. — Отставной майор, коротает свой век городничим в захолустном уездном городке, звезд с неба никогда не хватал… Интересно, что ты за человек такой? Можно ли с тобой вести дела? Вдруг откажется печатать, испугается вести дело тем, кто в опале. Будет не хорошо.

К счастью, городничий, низенький плешивый старичок, оказался просто милейшим человеком. Вышел самолично встречать своего гостя, при этом еще смущался, краснел, бормотал про близкое знакомство с отцом Пушкина.

— Какая радость, дорогой Александр Сергеевич, что вы смогли к нам заглянуть. Молим Господа, чтобы государь-батюшка явил к вам милость, простил. Ведь, прегрешение-то и не сказать что большое, — городничий взял Пушкина за локоть и заговорщически прошептал. — Сказывают, что вы здорово этому лягушатнику поддали. Вроде все зубы ему выбили, до сих пор оклематься не может. Я ведь тоже, когда Наполеона гнали, французов в хвост и гриву…

Его супруга оказалась под стать городничему. Такого же роста, шустрая, улыбающаяся бабуся. В старинном платье с кружевными оборками, точно помнящими того самого Наполеона, она сразу же повела гостя к столу.

— Не слушайте вы его. Опять поди про французов разговор завел. Давайте лучше к столу пойдем… Вот рядом с нашим батюшкой отцом Гавриилом вас посажу… Батюшка, позвольте вам представить нашего гостя из Михайловского, а до этого из самого Петербурга. Господин Пушкин Александр Сергеевич, тот самый… — многозначительно добавила она, внимательно посмотрел на священника.

— Тот самый? — удивленно воскликнул батюшка, вставая из-за стола и оказываясь весьма высоким крупным мужчиной. Особой солидности и степенности ему добавляла окладистая темная борода, густые брови, и внушительный золотой крест на груди. Под стать почтенной внешности оказался и голос — густой бас, от которого мурашки по спине бежали. — Наслышан, сын мой, наслышан о твоем подарке отцу Ионе. Весьма похвальное, богоугодное дело ты сделал. С такой библией Слово Господне даже самому дремучему мордвину или татарину станет понятно. А, значит, много новых душ к Господу придет и спасется…

За сладкой наливкой и богатым столом хорошо посидели. И библию с картинками подробно обсудили, и новую азбуку, и сказку про Ивана-морехода, и его героический роман. В основном, конечно же, хвалили.

— … Скажу вам начистоту, Сашенька, — городничий, раскрасневшийся, довольный, уже хорошо принявший на грудь, близко наклонился к Пушкину и звал его по-простому, по-свойски. — Этого Ивана-морехода даже я теперь почитываю, оторваться не могу. Больно уж у него все ладно выходит: он и шашкой рубится, и лихо из пистолей палит, и говорить мастак, и по женскому делу ходок. Прямо, как я в молодости…

С другой стороны прямо в ухо басил отец Гавриил, нахваливая новый роман. Александр как раз только что рассказывал им о его содержании и выборочно зачитал несколько глав. С пробником, так сказать, познакомил.

— … Это правильно, сын мой, очень правильно про русское воинство писать. Пущай все знают, что у нашего государя храбрые, верные воины, которые любого ворога и в хвост и в гриву… Еще бы про веру нашего Господа написать, сын мой, что православной верой наши воины крепки. Напиши, напиши…

Священник, как и городничий, тоже не пропустил ни одного тоста и наливки себе наливал в рюмку до самых краев. Оттого уже очень «хорош».

— … Благодаря вере наш русский люд и живет в благости, в человеколюбие и справедливости, — гремел его голос. — Возьми вот француза и погляди на него. Скотина ведь, шаромыжник. Мошенник на мошеннике сидит да мошенником погоняет. А на германца погляди? Как зверье живет друг с другом, грызутся по любому делу…

Задерживаться за столом Пушкин особо не стал. С делами, к счастью, удалось разобраться — городничий дал добро на печать в своей типографии, а отец Гавриил выкупил весь запас кофейного бейлиса. Еще хотел на ярмарку успеть и самолично посмотреть на то, как люди его новый товар воспринимают. Словом, совсем не было времени за столом рассиживаться.

— Вынужден откланяться, Илья Петрович, — Александр с печальным видом встал из-за стола. — Мое почтение, Ефросинья Николаевна, — он поклонился супруге городничего, которая, похоже, надеялась, что он останется до вечера, а может и заночует. — Неотложные дела требует моего присутствия. Да и, как человек, находящийся под надзором полиции, не должен надолго отлучаться от Михайловского. Вы извините меня.

— Какая жалость, Сашенька, какая жалость, что тебе уже пора уезжать. Но понимаю, ссылка… — совершенно искренне опечалился подвыпивший городничий, бросаясь к нему обниматься. — Сашенька, дай слово, что вскорости непременно снова приедешь к нам в гости! Мы хорошенько подготовимся, пригласим еще больше гостей… А про свои книги не изволь беспокоиться, — старичок то и дело кивал своему гостю. — Все сделаем в лучшем виде, напечатаем. Я ведь в твои годы тоже писал стихи. Да, да, Сашенька, писал и много…

— Сын мой, я сегодня же буду ждать сей чудесный напиток, которым ты нас изволил угостить, — с другой стороны Пушкина провожал священник, которому уж больно сильно понравился бейлис. — Я ведь очень кофею уважаю, особенно по утрам. Поэтому, изволь, все ко мне в обитель доставить. По цене не обижу, все возьму, сколько есть и будет. Никому больше не отдавай на сторону. Мне ведь много потребно. Знаешь, в обитель, сколько знатных гостей приезжает? Не сосчитать, — отец Гавриил тяжело вздохнул и вскинул руки. Мол, просто толпами ездят. — И каждого нужно потчевать чем-то особенным…

Раскланявшись и приняв коробку с ароматными гостинцами, Пушкин, наконец, покинул гостеприимный дом городничего. Время было чуть больше двух часов дня, и он как раз успевал на ярмарку, к самому ее разгару.

— Дела-то складываются, как нельзя лучше, — улыбался он, направляя коня вслед очередной скрипучей повозке. — А я переживал из-за плохого предчувствия. Глупости, суеверия эти плохие сны…

Действительно, все очень хорошо, а главное, вовремя устраивалось. В один день удалось пристроить весь запас кофейного ликера, и, какая удача, все будущие запасы! Отец Гавриил, судя по обуявшей его решительности, был готов еще больше ликера скупить и сразу же расплатиться наличными деньгами. Также решился вопрос с типографией. Благодаря доброй воле городничего [просто премилейший старичок] печать его нового романа, второй части Ивана-морехода и библии ему встанет в сущие копейки. Как такой удаче не радоваться?

— Теперь ещё косметички бы пошли, вообще, хорошо было бы. Я бы уж тогда развернулся…

На ярмарке оказалось людно. Пришлось спешиться и вести коня в поводу.

— Красота… Всё бурлит, движется, кипит, — по пути Пушкин любовался развернувшейся во всю силу ярмаркой. — Настоящая стихия.

Подбираясь к месту, где заканчивались ряды, и велась торговля с возов, он замедлил шаг. Нужно было свое «хозяйство» высматривать, а то и пропустить немудрено. Сотни повозок, телег образовывали самый настоящий лабиринт, где с лёгкостью можно заблудиться.

— Хм, интересно. Уж не мои ли так кричат? — в ярмарочном гуле, к своему собственному удивлению, Александр вдруг разобрал весьма любопытные призывы, в которых отчетливо разбирались слова «красивиШный» и «косметиСка». — Точно мои, — аж поморщился, так резали слух исковерканные слова. — Креативят, молодцы.

И пошёл на голос.

— А вот и мои, красавцы… Смотри-ка, толпа какая, — Александр не сдержался и присвистнул, заметив бурление людей рядом со своими повозками. Десятки людей с разинутыми ртами галдели, размахивали руками, тыкая пальцами. — Видно, понравилось, раз такой ажиотаж поднялся…

Выставив в сторону локти, начал пробираться ближе. С каждым шагом толпа становилось все плотнее и плотнее, отчего приходилось еще энергичнее «работать» локтями. Естественно, на него «лаялись», тоже пытались ткнуть локтем или того хуже, ногой лягнуть.

— Куды прешь, как бык?

— Все ноги людям отдавил…

— Я тобе чичас…

Но едва увидев его дворянскую физиономию и богатое платье, быстро сникали и тут же исчезали в толпе.

— Ляксадра Сяргеич, Ляксандра Сяргеич! — заметив пробирающегося барина, Прошка подскочил на месте. — А мы уж вас обыскались. Товару-то почти не осталось…

Александр, сделав шаг, встал, как вкопанный. Лицо при этом вытянулось от искреннего удивления. Как это почти не осталось⁈ Там же товара было почти на десять тысяч рублей, и это по самым скромным подсчетами. Если же по нескромным подсчетам, то общий доход мог превысить и двадцать тысяч рублей. Они, что там перепились что ли?

Растолкав пару дюжих приказчиков, Пушкин оказался у своей повозки и первым делом стал высматривать ящики с товаром.

— Ни хрена себе, пусто! — не выдержав, ругнулся. В ближайшем ящике шкатулок с косметикой может две — три осталось, никак не больше. В двух других, вообще, ничего не осталось. — И по десять рублей купили? Это же большие деньги! Кто?

И неудивительно, что он сильно удивился. За десять рублей можно было хорошую дойную корову купить, да еще на теленка останется. Кого это так косметичка впечатлила?

— Все купили, Ляксандра Сяргеич! Только вот и осталось, — улыбающийся Прошка тряс парой шкатулок, что только что достал из коробки.

— Прошка не врет, Александр Сергеич, — рядом появился Дорохов с небольшим мешочком в руке. — Вы только уехали, к товару стал прицениваться один купец. По всему видно, что из староверов.

Выделив голосом слово «староверы» и одновременно многозначительно зыркнув глазами, товарищ замолчал. Похоже, намекал на что-то.

— Александр Сергеевич, вы что, про купцов из староверов совсем ничего не слышали? — с укоризной проговорил Дорохов. Лицо при этом такое «сделал», словно говорил о чем-то элементарном и известном всякому. — Про их капиталы, вообще, настоящие легенды ходят. Поговаривают, что в Сибири, куда их в свое время Петр Великий выселил, они тайно золотом промышляют, а потом его в торговлю и промышленность вкладывают…

Пушкин медленно качнул головой. Кажется, он что-то подобное припоминал. Вроде бы в свое время читал, что большая часть известных русских промышленников и купцов вышла из семей староверов. Кажется, старообрядческое происхождение имели такие известные купеческие семьи, как Морозовы, Рябушинские, Прохоровы, Марковы, Гучковы, Трятьковы [ главный герой также немного запамятовал, что в конце двадцатого века более половины российского капитала находилось в руках представителей старообрядчества, а примерно две трети всех миллионеров-предпринимателей были выходцами из старообрядческих семей].

— Вот, Александр Сергеевич, вам передали. Этот купец сразу все, что осталось взял, — Дорохов протянул Пушкину небольшой кожаный мешочек, оказавшийся при этом довольно увесистым. — Здесь золото…

Александр осторожно развязал завязки мешочка и заглянул туда. Изнутри сверкнуло желтым цветом.

— Не сомневайтесь, Александр Сергеевич, это настоящий золотой песок. На Кавказе я много такого повидал, разбираюсь. Здесь золота почти на десять с лишним тысяч рублей… Он сказал, что у него есть хорошее предложение для вас. Мол, в накладе точно не останетесь.

Дорохов кивнул в сторону торговых рядов.

— Ждет вас у менялы Абрамки-жида.

Пушкин кивнул, пряча мешочек за пазуху. Похоже, намечалось неплохое торговое сотрудничество. У купца оказался хороший нюх на товары, которые могут стать очень и очень популярными.

— Хорошо, Мишка. Оставайся здесь и продолжай бдить, а я пойду поговорю с этим золотым мешком…

Махнув рукой, нырнул в толпу. До торговых рядов, где с товарами стояли купцы посолиднее, было рукой подать. Где-то там, значит, стоял и прилавок этого самого Абрамки-жида, промышлявшего разменом денег.

— Определенно, удачный день. Почти двадцать тысяч заработали, — мысленно потирал руки Александр, вышагивая вперед. — Причем на будущее уже есть договор с батюшкой Гавриилом на поставку кофейного ликера. Очень хорошо…

Когда до первого прилавка оставалось с десяток шагов, Пушкин внезапно стал свидетелем весьма безобразной сцены, с чем он еще ни разу не встречался.

— Обмануть решила, сучка⁈ — до него донесся сочащийся злобой голос. — Думала, не пойму, какого ты черта на ярмарку стала проситься? Хозяин, значит, тебе не по нраву, тварь?

Александр поморщился от этих воплей и решил свернуть, чтобы не портить себе настроение. Догадывался, что сейчас может увидеть что-то мерзкое, нехорошее. Тяжело вздохнул, повернулся и уже занес ногу, как воздух прорезал женский крик:

— Не подходи! Не подходи-и! Я убью себя! Слышишь, убью!

И столько в этом крике было отчаяния, жуткой безнадеги, что у Пушкина мурашки по спине побежали. Его шаг замедлился, а потом, и вовсе, остановился.

— Уйди, ирод! Не подходи-и…

Замерев на мгновение, Александр боднул головой воздух и решительно шагнул вперед. Отодвинув в сторону одного человека, второго, выйдя вперед толпы.

— Живо брось нож! Живо, я сказал!

В небольшом круге, образованном глазеющими на бесплатное зрелище людьми, друг против друга застыли двое. Один, здоровенный, кровь с молоком, мужчина в расстегнутом гусарском доломане на плечах. Явно дворянин, на поясе в ножнах сабля. Рыжая лохматая шевелюра и лихо закрученные усы довершали образ отставного военного, решившего заняться хозяйствованием в своем поместье. Второй была статная женщина с распущенными черными волосами, в смуглой коже и глубоком пронзительном взгляде которой явно угадывалась цыганская кровь. Она занесла над собой руку с ножом и уже готовилась вонзить его в грудь.

— Не бросишь нож, я твоего ублюдка на ремни порежу. Знаешь, как он визжать станет? — откровенно глумился гусар, даже не сомневаясь, что все равно его возьмет. — Как порося резать буду. Ну? Живо бросай нож! Я сейчас его приведу и…

После этих слов из женщины, словно стержень вынули. Только что сверкавшие безумием черные глаза потускнели. Руки, как плети, опали. Из ослабевших пальцев выпал нож.

— Не надо… хозяин, — глухо выдавила из себя женщина, опуская низко голову. — Не трогай сына, я все сделаю.

Широко улыбаясь и демонстрируя крупные желтые зубы заядлого курильщика, гусар медленно подошел к ней, схватил за волосы и с силой дернул на себя.

— Ты заплатишь за это, сучка.

Размахнувшись, с оттяжкой хлестанул ее по щеке. В сторону брызнула кровь.

— И это только начало. Ты меня перед всеми унизила, показала, что я плохой, слабый хозяин. Такое нельзя простить… Поэтому сегодня босой домой пойдешь…

Не дослушав, она начала снимать сапожки. Аккуратно поставила сапожки рядом, ступая в ледяную грязь изящными ножками.

— И без полушубка.

Не поднимая глаз, женщина скинула с плеч овчинный полушубок, и осталась в простом черном платье.

— И без пла…

Вздрогнув, Пушкин уже понял, что сейчас произойдет. Крестьянка была полностью сломлена и, без всякого сомнения, сделает то, что ей прикажет хозяин. Можно ли было как-то ей помочь? Или нет, следовало пройти мимо? Что у него, дел было мало? В конце концов, гусар в своем праве и никто слова ему не может сказать против. Ведь, он хозяин, а она его крепостная крестьянка.

Александр скрипнул зубами, почувствовав солоноватую кровь от прикушенной губы. От вопросов едва не кипела голова.

Что он должен был сделать? Пройти мимо и уже завтра забыть обо всем, или сделать шаг вперед? Кто он, в конце концов, тварь дрожащая или право имеет?