Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 4 Вот тебе и скелет в шкафу

Псковская губерния, с. Зайцево, поместье Вишневских

В небольшой комнатенке царил полумрак, едва разгоняемый светом от двух подсвечников со свечами. На вещах вокруг когда-то роскошных, богато украшенных сейчас лежал отпечаток затхлости и ветхости. Гобелен на стене выглядел серым, сцены охоты едва различимы. Кресло с фигурными ножками в виде львиных лап было откровенно потрепанным, парчовая сидушка потертой с многочисленными прорехами. Письменный стол в углу обезображен сколами, во многих местах прожжен.

На топчане лежал Вишневский, со стоном кутаясь в одеяло. От большой потери крови его вновь бил озноб, заставляя дрожать и стучать зубами.

— … Что за наивность? Никакая это не случайность… — бледный как смерть, Вишневский со страдальческим видом смотрел на Пушкина, сидевшего рядом.

Поэту, честно говоря, эта встреча с Вишневским, который хотел его убить на дуэли, казалась дико странной. Жутко неловко, да только некуда деваться. Лишь так он мог узнать все подробности этого «темного», как оказалось дела.

Облегчая душу перед смертью [ранение в живот — приговор, долгие мучения перед смертью], Вишневский начал такое рассказывать, что Пушкин тут же «сделал стойку», не хуже породистой гончей.

— … Только… Только сначала поклянись… поклянись на распятье, — умирающий поляк уже тянул руку со старинным крестом, на котором была резная фигурка Иисуса Христа. — Ты должен оплатить мои долги… Выкупи закладные на поместье… — говорил тяжело, едва выталкивая из себя слова. Чувствовалось, что ему не долго осталось: счет шел даже не на дни, а на часы. — Я не могу оставить дочь ни с чем…Агнешка не будет бесприданницей. Слышишь, поклянись на распятье, что оплатишь эти проклятые долги.

Пушкин со вздохом взял католическое распятье, поцеловал его и негромко проговорил:

— Клянусь Господом нашим Иисусом Христом, что оплачу долги господина Вишневского, и пусть Господь меня покарает, если я лгу.

Повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием умирающего.

Поляк с воспаленными глазами и бледной коже лица сейчас выглядел настоящим вампиром. Похоже, и чувствовал себя также.

— … Хорошо, слушай, — Вишневский все чаще делал продолжительные паузы, чтобы набраться сил перед каждой новой фразой. — Я игрок… Почти неделю назад снова играл, пытаясь отыграться… Проклятые долги уже горели. Я должен был все оплатить банку до конца этого месяца… После одной из партий ко мне подошел человек, которого раньше я никогда не видел. Он откуда-то все знал про меня, промои долги… Мы выпили, хорошо выпили, и тогда он предложил оплатить все мои долги за одну услугу… Я должен был спровоцировать дуэль и убить… тебя.

Пушкин затаил дыхание, наклоняясь вперед. Сейчас он, похоже, узнает имя того человека, который хочет его убить.

— … Он сказал, что возможно мне больше повезет…

От этих слов у Александра снова перехватило дыхание. Ведь, до него только-только сейчас дошло, что та дуэль с Дантесом, а потом и новое с ним происшествие, была специально подстроена. Это была первая попытка его убийства, которая в другой альтернативной истории полностью удалась.

— … Жаль, но мне не повезло… Черт, тогда бы все пошло совсем иначе…

Слушая его «в пол уха», Пушкин продолжал мучительно думать. Получается, кто-то очень и очень сильно желает его смерти, а для этого, как известно, нужны весьма веские причины. Из-за какой-нибудь глупости никто не станет три дуэли организовывать. Тут что-то очень серьезное, нехорошее, в которое и соваться не особо хочется. Кому же он так сильно перешел дорогу?

— Похоже, имя ждешь. Кхе-кхе-кхе, — согнулся в приступе кашля Вишневский. Повязка на его животе тут же намокла от крови. — Он же никак не назвался, все старался в тени держаться… А я ведь за ним проследил. Дурная мысль тогда в голову пришла, что после дела смогу его шантажировать и втройне всю сумму получить… Это Проспер… де Барант.

Последнее слово уже шептал. Силы его окончательно обставляли. Не нужно было быть врачом, чтобы видеть близкий конец Вишневского.

— Все… Теперь уходи… — его глаза жутко сверкнули, он выбросил в сторону Пушкина руку. — Помни, ты поклялся на распятье. Помни об этом, иначе Христос придет за тобой и покарает… А-а-а, демоны, проклятые демоны, пошли прочь.

Поляк откинулся на подушку, судорожно отмахиваясь от сумеречных порождений умирающего мозга. Пушкин же встал и, бросив последний взгляд на Вишневского, вышел из комнаты.

Псковская губерния, с. Михайловское

Вчера пришло известие о даровании Пушкину монаршей милости и разрешении вернуться в столицу, а сегодня он уже собирался в дорогу.

Провожали его всем селом. Мужики, бабы с детками собрались у барского дома и кланялись в сторону доброго барина и милостивца, как уже успели прозвать поэта. Шамкали что-то беззубые старики со старухами, гревшие старые кости на апрельском солнышке. Кто из дворни, то ли горничная, то ли кухарка, даже всплакнула. Следом покраснели глаза и других женщин.

— Александр Сергеевич, вы совершаете огромную ошибку отправляясь в Петербург сейчас и в одиночестве, — рядом с немногочисленной поклажей и уже взнузданным жеребцом, стоял Дорохов с очень недовольным лицом. Он с самого утра безуспешно пытался отговорить Пушкина от столь скоропалительной поездки, но безуспешно. — Смотрите, дорога еще как следует не просохла. Местами, по-прежнему, самое настоящее болото, в котором можно с конем увязнуть. Подождите немного, хоть с пол месяца, а потом вместе в путь отправимся.

Поэт, проверяя поклажу, отрицательно качнул головой. К сожалению, откладывать поездку никак нельзя было. Нутром чувствовал, что этими дуэлями дело не закончится. Обязательно должно еще что-то нехорошее случится. Он же так и не в курсе причины всей этой непонятной вендетты.

— Вы, Александр Сергеевич, самый настоящий упрямец. Уперлись, словно в стену, никак вас не сдвинуть, — хмурился товарищ, не понимая, что еще сказать. — Если все-таки едите, то я просто обязан с вами отправиться. Вдруг опять какой-нибудь сумасшедший гусар начнет лупцевать своего слугу, а вы снова ринетесь всех спасать?

Видно было, что Дорохов до сих пор себя винил в той дуэли. Считал, что не уследил, вовремя не вмешался. Оттого сейчас и скрипел зубами.

— Миша, Миша, угомонись, — Пушкин улыбнулся, прекрасно «читая» все эмоции товарища. За то недолгое время, что они приятельствовали, поэт довольно неплохо изучил Михаила. — Поверь на слова, мне очень нужно быть в Петербурге. Тебе же следует некоторое время присматривать за моими делами в Михайловском. Сам же видишь, что за всеми новыми задумками нужен глаз да глаз.

Дорохов же в ответ недовольно скрипнул зубами. Присматривать за теми производствами, что развернулись в селе, желания особого не было. Сюда бы толкового управляющего, чтобы он следил за всем и в придачу не воровал. Только взять не откуда было.

— Я очень на тебя надеюсь, Михаил. Во все это вложены хорошие деньги, которые должны принести еще большие деньги. Нужно лишь первое время проследить, чтобы механизм заработал. Со временем все наладится и будет гораздо проще. Я прошу тебя, Миша, займись этим и не спорь, пожалуйста. Слышишь?

Тот кивнул. Похоже, деваться ему, действительно некуда. Пушкин не раз ему рассказывал о своих планах по развитию просвещения для крестьян и детей ремесленников, по поиску талантов среди самых простых людей, на что нужно было очень и очень много денег. Поэтому Дорохов понимал важность этих производств.

В дороге

Как поэт добирался, лучше и не вспоминать. Проклял всех и вся, вспомнил всевозможные ругательства на доброй дюжине языков и обложил ими каждую версту этого пути.

— … Я вертел эти ямы, эти колдобины, эти выбоины…

— … На х… эту дорогу, на х… эту погоду, на х… этих уродов, из-за которых я в дерьме по самые брови…

— … Б…ь, дай только добраться до тебя, хитровыделанный мудила. Я тебя тоже в эту чёртову грязь…

— Как же, мать вашу, так происходит, какой век не идёт, а дороги — откровенное дерьмо!

Лишь на очередной почтовой станции Пушкин мог перевести дух, часами отмокая в бане и потягивая душистый чай. Здесь, в тепле, завернувшись в махровый халат и обувшись в мохнатые чуни, он, наконец, вспоминал, что-то великий русский поэт, а не какой-нибудь портовый грузчик или просоленный морем боцман с рыбацкой шаланды.

— Что же ты, Александр Сергеевич, себя позоришь перед путниками? — корил он себя, правда, без особой строгости. Ведь, прекрасно понимал, что на следующий день в пути всё с завидной регулярностью повторится вновь. — Разве нельзя обойтись без мата? Ты же сам Пушкин, светило русской поэзии! Как же тебе не стыдно?

Но приступ благодушия и самокопания проходил, и он вновь шёл в «наступление»:

— А без мата сегодня, любезный, никуда не денешься! Ответственно заявляю, никуда не денешься. Куда ни ткнись, он, мат, значит, и строить и жить помогает. С матом и грузчику легче, и крестьянину справней… И, вообще, не написать ли мне о русском мате книгу? — пришедшая в голову идея, его немало повеселила. Улыбнулся, а потом призадумался. Ведь, в будущем пушкинисты не раз говорили, что великий поэт использовал мат со смаком и присущим ему талантом. Уж не он ли, человек из будущего, стал тому причиной? Вот и думай теперь, мучайся. — Пушкин я, в самом деле, или не Пушкин⁈ А ведь, напишу, обязательно напишу, чтобы всякий про силу и самость нашего мата знал…

В голове тут стал план новой книги проявляться.

— Наш же мат это нечто совершенно особенное, уникальное, ни на что иноязычное непохожее. Другие оскорбления перед ним, как младенцы перед взрослым дядькой. На нашем мате разговаривать можно, выдавая законченные предложения и полноценные тексты. Это же настоящий язык… — он, и правда, как-то сам свидетелем был, как один забулдыга целую речь на десяток минут двинул без единого связного слова. — Постой-ка, так и назову свою новую книгу-исследование — «Тайный русский язык».

Сказал-сделал, чем и дорогу чуть скрасил. Пока ехал, в уме набрасывал очертания будущих глав. На каждой почтовой станции начинал хозяина «пытать» на предмет новых матерных слов, выяснять их значение и происхождение.

В последний раз, вообще, решил среди постояльцев соревнование-конкурс устроить, кто сможет дольше, витиеватее и, главное, складнее, ругаться. Даже приз в пятьдесят рублей установил для победителя.

Думал, всё скромненько, тихо пройдёт, а тут такое развернулось, что просто держись. Прослышав про награду, народ на почтовую станцию просто валом повалил. В большую комнату почтовой станции столько людей набилось, что не продохнуть было. В воздухе повис настоящий плотный «духан» из жуткой смеси вони от пота, навоза, перегара и гари из кухни.

— … Да, я такое смогу, что держись! — орал краснорожий купчина в собольей шубе нараспашку. В комнате жарко натоплено, а он, жутко потеющий, все равно шубу не снимал. Перед остальными хвалился. — Никто шибче меня здесь по матушке не обложит. Тоже пятьдесят рублей на то ставлю…

— … Кто сказал, что он лучше всех лаяться может? Лжа все это! Чистая, что ни на есть лжа! — через толпу пробирался решительно настроенный здоровяк в потрепанном пехотном военном мундире, бывший служака, похоже. — Я за такую похвальбу в кунью дырку засуну…

— Что⁈ Ты, сучий потрох! Я твою…

Словом, соревнование без всякого сигнала началось. Зрители, изрядно возбужденные, хорошо «подогретые» ядреным пивом, уже начали болеть за своего претендента на победу. На станции такой ор и топот поднялся, что хоть топор вешай.

— Боже, какой язык, какой слог! — вооружившись блокнотом и карандашом, Пушкин шустро записывал наиболее соленые словечки и словосочетания. Купец и военный, судя по их красным злым лицам, только-только разгонялись и совсем не думали останавливаться. Оставалось лишь молить Бога, чтобы чистые листы в блокноте раньше не кончились. — Сколько экспрессии, жизни! Это нечто невообразимое, по-другому и не скажешь… Эй, друзья-товарищи, вы чего?

Всласть наругавшись, оба спорщика смерили друг друга презрительными взглядами и бросились в драку. Стали раздаваться смачные удары, стоны, новые ругательства. В разные стороны полетели клочья волос, оторванные с мясом куски ткани. Через мгновение в драку влезли и их сторонники, подняв еще больший гвалт.

К счастью, все закончилось без серьезных увечий. Хозяин почтовой станции на радостях от счастливого завершения поставил целое ведро водки. Пушкин от себя еще два ведра добавил, чтобы ни у кого обиды не осталось.

— Вот тебе и русский мат… грозный и беспощадный.

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

В квартиру Пушкин влетел, как ядро, выпущенное из пушки. За время дороги он о многом передумал, и сейчас как нельзя остро чувствовал, что у него заканчивается время. Неведомый враг, организовавший эти три дуэли, наверняка, постарается нанести новый удар, который может и увенчаться успехом. Ведь, неизвестно, когда это случится, кто это сделает, и как этому противостоять.

— … Черт, черт, где-то же я должен был хранить тайные записи! — злился поэт, снова и снова начиная рыться в секретере с документами. — А здесь одни амурные списки… Вот же ты какой неугомонный, Саня. Целых два списка с покоренными красавицами ведешь… Осталось лишь надеяться, что нет точно такого же мужского…

Хохотнул, конечно, но как-то с опаской и не уверенно. Кто знает, какие еще скелеты хранились в шкафу у великого поэта? Не зря же говорят, от тюрьмы и сумы не зарекайся.

— Не дай Бог… Так, возвращаемся к нашим баранам. Саня, где у тебя тут самое секретное место, тайник? Где ты прячешь бумаги про этих чертовых масонов?

Осмотрев беспорядок в кабинете — кругом разложенные бумаги, перевернутый вверх дном секретер, вытащенные полки, валявшиеся книги с полок, Пушкин задумался. Тайник, определенно был, в этом не было ни грамма сомнения.

— Масоны, масоны… Все время думал, что это какие-то средневековые игры в тайные общества со своими красочными ритуалами. Получается же, что никакие это не игры. Тут, похоже, человека прирезать, как высморкаться. Эх, Саня, что же ты наделал…

Он стал вышагивать по кабинету, гадая, где бы ему еще посмотреть. Прошелся в одну сторону, в другую, потом обратно вернулся. Получалось, что везде посмотрел, а толку от этого никакого не было.

— А если… — тут его взгляд опускается вниз, и его осеняет. — В полу тайник⁈ Ведь, про пол-то у меня из головы совершенно вылетело.

Окрыленный этой идеей, Пушкин заново обошел комнату. Простукивая ботинком каждый доску, поэт, наконец, наткнулся на что-то интересное. В самом дальнем углу комнаты, за книжными шкафами, куда редко кто заходит, одна из досок пола была излишне потрепанной. Было очень похож на, что доску довольно часто вынимали, а затем ставили на место.

— Посмотрим.

Подцепил кончиком ножа доску, вытаскивая ее со своего места.

— А вот и пропажа нашлась, — обрадовался Пушкин, хватая плотную пачку бумаг, перемотанных тонкой бечевкой. — Кажется, сейчас я все и узнаю.

В нетерпении подскочил к письменному столу, как и обычно, заваленному разными документами и книги. Одним смахнул со стола все на пол.

— Письмо, письмо, письмо, снова письмо. Значит, активно переписываемся… Поглядим…

По письмам поэт пока только взглядом махнул, решив все обстоятельно изучить чуть позже. Сейчас же он хотел сразу получить ответы на все свои вопросы.

— Ага, вот и размышления самого Пушкина о масонах, — Пушкин схватил три прошитых вместе листка и начал читать. — Так, так… понятно, здесь тоже все ясно… А вот здесь вопрос? Так… Ни хрена себе!

Вдруг Пушкин наткнулся взглядом на такое, что даже рот разинул от удивления:

— Ни х… себе! Саня, ты, вообще, оху?!. Ты оказывается самый настоящий предатель!