Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 26 Почти святой

Санкт-Петербург

Думал ли Пушкин, что своим поступком «свернет горы»? Надеялся ли, что освобождение крестьян станет знаковым для думающей части высшего света и многие последуют его примеру. Честно говоря, ходили в его голове такие мысли.

Александр рассуждал просто: общество давным давно готово к этому, мысль о ненавистности крепостного права и противоестественности этого состояния десятилетия витает среди образованнейшей части дворянства. В стихотворных кружках и салонах столицы было очень модно рассуждать о гуманизме, о естественном праве человека на свободу, остро переживать за судьбу рабов в Североамериканских штатах, горячо приветствовать любые призывы к свободе к отмене крепостного права в России. Даже сам цесаревич и будущий император Александр не раз заявлял об этом, негодуя из-за бесправного положения крестьян в стране. Поэтому Пушкин и думал, что его поступок — освобождение всех своих крестьян — станет своеобразной первой ласточкой, за которой появятся другие. Верил, что с одного маленького камешка, брошенного с горы, начнется настоящая лавина.

Он, как и прежний Пушкин, верил в людей, верил в настоящего Человека внутри каждого из нас. Думал, что человек изначально хороший, добрый, плохое и страшное в нем — наносное, чуждое, пришлое. Нужно лишь немного подтолкнуть человека к хорошему, и пойдет по правильному пути. Это поэт и попытался сделать своим поступком.

К сожалению, все оказалось не так. Высший свет, где Александр видел ростки человечности, гуманизма и приверженности настоящим свободам, оказался фальшивкой, сверкающей обманкой, где была лишь нажива, глупость, жестокость и развращенность. И все эти великосветские разговоры роскошных дам и их блестящих кавалеров о естественном праве человека, их крокодильи слезы о бедных крестьянах оказались не более чем сверкающей мишурой, за которой ничего не стояло.

Лишь единицы последовали его примеру и освободили своих крестьян от крепостной зависимости. Одна из Петербургских газет даже подсчитала точное число таких крепостных крестьян, которых оказалось ровно сто двадцать восемь человек (не считая уже освобожденных Пушкиным). Капля в море, по-хорошему, если учитывать, что в это время в крепостной зависимости, то есть фактически на положении африканских рабов, находилось около двадцати трех миллионом человек.

Вот такие-то пирожки с котятками получались…

А самое страшное было то, что почти никак на это не отреагировали те, кого называли совестью нации, ее солью — поэтов, прозаиков, чьими произведениями зачитывались, цитировали, обсуждали в салонах и кружках. Все они при встречах сетовали на великую российскую несправедливость — владение человека человеком, а на деле все оставалось без всякого изменения. Это известные поэты своего времени Евгений Баратынский, Петр Вяземский, Иван Крылов и многие другие.

Хорошо много и красиво говорить, а ты попробуй сделать. Не можешь, не хочешь? Тогда, зачем попусту воздух сотрясать?

Санкт-Петербург.

Церковь Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове

С самого утра все семейство Пушкиных пошло в церковь Рождества Иоанна Предтечи. Церковь необычная, построенная в неоготическом стиле, в свое время так понравилась супругам, что они крестили здесь всех своих четверых деток. С той поры они только туда, к отцу Гермогену, что почти двадцать лет бессменно там служил, и ходили.

— … Сашенька, ты чего такой хмурый? — Наталья мягко коснулась плеча поэта, и с тревогой заглянула в глаза. — Не на панихиду ведь идет, а на благодарственный молебен за твое чудесное спасение.

— Ничего, ничего, мой дружочек, не беспокойся, — улыбнулся в ответ Александр, подтягивая ее ладошку в белоснежной узорчатой перчатке и нежно ее целуя.– Это я все про Адама думаю… До сих пор поверить не могу, что он на такую подлость решился. Ведь, мы его принимали в доме, он с нами шутил, играл с нашими детьми…

Она понимающе кивнул. История с этим покушением и для нее оказалась самым настоящим шоком. Она и думать не могла, что этот симпатичный и располагающий к себе человек мог решиться на такое страшное действо.

— И если бы не твоя иконка, мне бы уже не было на этом свете, –он снова жарко поцеловал ее ладошку, вгоняя женщину в краску.

— Сашенька, полноте, — осипшим от возбуждения голосом прошептала она. — Нас же увидят.

Она дернула ладошку, но сделала это неуверенно. Чувствовалось, что ей очень приятно, и хотелось, чтобы он продолжал.

— Пусть все видят! — Пушкин широко улыбнулся.– Пусть все видят, какой я счастливый человек! — он развел руки в стороны, словно хотел обнять весь свет. — Ведь, рядом со мной самая чудесная женщина на этом белом свете.

Тут Наталья, и вовсе, зарделась, как маков цвет. Опустила кружевной зонтик ниже, чтобы не было видно ее пылающего лица.

— Церковь же рядом, Саша…

У церковной ограды, где за деревьями показался купол с крестом, они остановились и дружно перекрестились. После пошли дальше.

— Смотри-ка, сам батюшка нас встречает,– Наталья поправляя ворот сюртука у Пушкина, стрельнула глазами в сторону церковного входа. Там, и правда, стоял высокий священник в черном одеянии — отец Гермоген, и внимательно следил за ними. Взгляд при этом был строгий, грозный. — Неужто злиться?

Обычно Пушкины стояли где-то в середке, стараясь не лезть в первые ряды. Кто-то, напротив, гнался за почетным местом, куда по обычаю ставили самых уважаемых гостей. Некоторые даже поговаривали, что у алтаря благодати для прихожан больше.

— Туда проходите, — глухо проговорил отец Гермоген, за локоток подталкивая Наталью в самый первый ряд, почти к алтарю. Та беспомощно обернулась к супругу, но он уже шел следом. За ними шли и слуги с детьми. — Там вам самое место.

Так они, ничего не понимая, и простояли почти всю проповедь. Отец Гермоген долго рассказывал о человеколюбии, по памяти цитирую библию. Младшенькие — Наташенька с Гришенькой, пригревшись на руках слуг, аж задремали. Пушкин с Натальей тоже украдкой зевали от духоты и монотонности голоса священника. Свою лепту вносила и сладковатый аромат ладана, откровенно склонявший ко сну.

Но в какой-то момент все изменилось.

— … ВОТ, БРАТЬЯ И СЕСТРЫ! ВОТ ОН! — вдруг громко зазвучал голос священника, многократно усиливаясь от особой акустикой церкви. Словно колокол ударил. — Он же среди нас!

Пушкин встрепенулся. Сон в один миг с него слетел, как его и не было. Расширившимися от удивления глазами он видел, что костлявый пале священника, словно наконечник копья, был направлен прямо на него.

— Он же среди нас!

Александр непроизвольно попытался сдвинуться в сторону, но палец дернулся вслед за ним. Отчего поэт тут же вспотел.

— Вот пример истинного смирения и настоящей добродетели!

И сейчас до Пушкина, наконец, дошло, что отец Гермоген говорил именно про него, а не про кого-то другого.

— Как некогда великие подвижник древности, он презрел соблазн богатства. Он безропотно отпустил всех своих крестьян на волю, все три тысячу христианских душ. Как велел Господь, он возлюбил своего ближнего, как самого себя. Потому что он…

Отец Гермоген вновь ткнул пальцем в его сторону. Причем это сделал так, словно хотел проткнуть его насквозь.

— ПОДВИЖНИК! За то Господь и даровал ему избавление от ран. Дважды раненный в самое сердце нечестивцами, он возрождался, как феникс. Не брал его метал, ибо Господь осенил его своей благодатью…

Поэт прямо кожей чувствовал, как на нем скрестились десятки и десятки взглядов прихожан. И в них читалось такое, что волосы дыбом вставали — массовое религиозное помешательство намечалось, не иначе.

— Он вернул православному миру великую святыню…

Пушкин увидел продолговатый ларец в руках у священника и еле слышно застонал. Понял уже, что там может быть лишь одно — тот самый наконечник копья, который по библейской легенде римский сотник Лонгин воткнул в живот распятого Христа.

— Православные, узрите! Это Копье Судьбы, одно из Орудий Страстей! — отец Гермоген поднял над собой обломок копья с длинным наконечником. — Оно еще хранит кровь Христову!

Чертыхнувшись, Александр резко развернулся и пошел к выходу. Не хватало еще святым при жизни стать.

Санкт-Петербург.

Раздосадованный утренним происшествием в церкви, Пушкин решил немного развеяться и съездить на место своей будущей школы для одаренных детей. Здание — бывший особняк купца первой гильдии Захарова — был выкуплен и там уже заканчивали ремонт. Это было добротное трехэтажное здание из красного кирпича с крышей из дорогой голландской черепицы.

Александр задержался у ворот, любуясь большой мраморной табличкой, на которой была выгравирована золотая надпись: «Особый Санкт-Петербургский интернат». Смотрелось внушительно, богато. Сразу понимаешь, что здесь очень серьезное место, и посторонних с улицы здесь никто не ждет.

— Хорошее место, — он прошел через кованые ворота и оказался во дворе, образованным с одной стороны господским домом, с другой стороны — домом для слуг и здоровенным каменным сараем. — На первом этаже будут учебные классы и администрация, на втором и третьем этажах — жилые комнаты. В доме для слуг можно устроить столовую и кухню, в сарае — учебные мастерские, лаборатории. Получится полноценный интернат, настоящий инкубатор для юных гениев.

Пересек двор, толкнул дверь, входя в господский дом. В холе встретил плотников, сколачивающих необычные для этого времени парты и странные скошенные стулья. Стучали молотками и топорами, сверлили, то и дело сверяясь с чертежами.

— Здравия желаем Ваше Высокопревосходительство! — хором поздоровались мужики, вытянувшись по стойке смирна при виде Пушкина, которого знали не просто как своего заказчика, а прежде всего как целого министра. — Больно чудные столы получаются. Нежто ребятишки на них учится разным наукам будут?

Столы, стулья, и правда, здесь и сейчас выглядели чудно. В этом времени школяры пользуются совсем другой мебелью — топорные массивные столы, простые лавки. Пушкин неопределенно кивнул. А что? Не будешь же простым плотникам рассказывать про эргономичность школьной мебели — про соответствие ростовым группам учащихся, про угол наклона рабочей поверхности, про регулируемость рабочей поверхности, про равномерное распределение нагрузки на все части тела. Не нужно им ничего этого знать, им нужно просто следовать всему, что написано в чертежах.

— Все сделаем, Ваше Высокопревосходительство, как надоть! — кланялись мужики, держа шапки в руках. — Не сумлевайте, Ваше Высокопревосходительство! С божьей помощью…

Поэт вновь кивнул, и вышел на улицу. Теперь решил посмотреть на будущие мастерские помещения, где ребятишки будут на практике подкреплять свои теоретические знания.

— Смотри-ка, и здесь уже почти все сделали! — приятно удивился Александр, заходя в сарай. Когда-то купец здесь держал лошадей, часть товара, а сейчас его встретили белоснежные светлые стены и потолок, четыре больших верстака, станки у стен — сверлильный, точильный, камнерезный и другие. — Вот что большие деньги делают. Достаточно только пальцами щелкнуть, чтобы на месте развалин вырос настоящий дворец.

Походил, потрогал руками верстаки, задержался у станков, попробовал, как все работает, крутиться, вертится. Душа радовалась, глядя на все это. Все это ему чем-то напомнило то ощущение, с которым он приходил в школу первого сентября — с новыми надеждами, с новыми планами, и новыми ребятишками.

— Хорошо, очень хорошо. С этого и начнем, поработаем, ребят подтянем, они себя покажут, а там, глядишь, все и завертится совсем по-другому.

Улыбаясь этим мыслям, планам, Пушкин вышел за ворота и едва не столкнулся с куда-то спешившей парой — высоким мужчиной в адмиральском мундире и дородной дамой с кружевным зонтиком в руке.

— Прошу простить за мою неловкость! — первым поспешил извиниться Пушкин, раскланиваясь сначала с дамой, а потом и с ее кавалером. — Я задумался, и не заметил вас.

— И вы нас простите! — тут же отозвался адмирал, возвращая поклон. Его дама чуть склонила голову с улыбкой. — Мы спешили…

— Александр Сергеевич Пушкин, — представился поэт. — Осматриваю будущую гимназию с полным пансионом для одаренных детей.

— Александр Сергеевич! — ахнула дама, закатывая глаза.

— Федор Петрович Можайский, моя супруга — Юлианна Ивановна Можайская. Между прочим, ваша большая поклонница, Александр Сергеевич, — посмеиваясь, моряк взял супругу за руку. — Представляете, вечерами читаем ваши сказки про Садко. Очень даже оригинально. Правда, вот про море вы несколько…

— Федя, как можно⁈ — с укоризной пробормотала женщина. — Оставь свой морской юмор.

Они так мило беседовали, пока Можайский не спохватился и не вспомнил о сыне, что все это время скромно держался позади них.

— Совсем забыл, — адмирал легонько шлепнул себя по лбу, сделав шаг в сторону и показывая на худенького подростка лет десяти. — Александр Сергеевич, позвольте представить вам нашего сына — Александра, вашего тезку. Александр, поздоровайся с Александром Сергеевичем.

Мальчик поклонился и пожал Пушкину руку, а потом также молча застыл рядом, демонстрируя отменного воспитание.

— Мы ведь с супругой ради Сашеньки и прибыли в Санкт-Петербург, — адмирал ласково взъерошил волосы на голове сына. — Хотим определить его в гимназию, и подыскиваем место, а то совсем от рук отбился. Одни шалости на уме, ни дня спокойно не проходит. То смастерит повозку на рессорах и станет кататься с пригорка, то для лодки в озере какой-то особый парус сделает. А на той неделе, знаете что учудил?

Голова подростка с каждым новым словом отца опускалась все ниже и ниже.

— Представляете, Чуть ли не у всех гусей со двора собрал перья, приклеил их на воск к веткам на манер крыльев, и собрался с дерева спрыгнуть. Хорошо, Спирька, конюх наш, его заприметил…

Пушкин, видя недовольства Можайска, конечно, тоже хмурился, но больше для вида. В душе же откровенно сочувствовал мальчишке, у которого, по всей видимости, было огроменное шило в одном месте или просто на просто изобретательский склад ума… И тут поэта осенило!

— Что? –встрепенулся Пушкин, перебивая адмирала. — Что вы там сказали про крылья? Федор Петрович, говорите, он хотел полететь?

Адмирал со вздохом кивнул, а мальчишка при этом виновато шмыгнул носом.

— Александр… Его зовут Александр Можайский, — Пушкин, забыв обо всем на свете, снова и снова повторял имя мальчишки. Он пытался вспомнить, откуда ему было так знакомо это имя и фамилия. — Подождите! Это же тот самый Александр Федорович Можайский, которы…

И Пушкин вовремя прикусил язык, к счастью, не успев сказать, что прямо перед ним стоял, виновато ковыряясь в носу, будущий пионер российской авиации, одним из первых в мире построивших полномасштабный рабочий летательный аппарат тяжелее воздуха.

Поэт понял, что этого мальчишку ему никак нельзя было упускать. Это был не просто талант, это был настоящий алмаз, который нужно было лишь грамотно огранить, чтобы он засиял, как следует.

— Федор Петрович, не нужно искать никакой гимназии! Вы уже нашли ее! — Пушкин театрально взмахнул руками, показывая на роскошную вывеску с названием интерната. — Вот, образовательное заведение будущего, которое даст вашему сыну все необходимые ему знания. Здесь полный пансион, отличные жилые комнаты, строгие воспитатели и опытные педагоги, новаторский учебный процесс, одобренный самим государем и председателем Правительствующего Синода митрополитом Серафимом.

Не давая никому опомнится, сразу же увлек супружескую чету с ребенком во двор. Начал громко рассказывать о школе, в красках расписывая новые учебные классы, особую учебную программу, строгую, почти армейскую дисциплину, и, конечно же, пристальный надзор со стороны Его Императорского Величества.

— … Прямо сам Государь? — удивлялся адмирал, растерянно косясь в сторону раскрасневшейся супруги. Та, видно было, уже на все согласилась. — Как это все неожиданно…

Конечно же, они дали свое согласие. Магическое слово «расположение Государя-императора» сделало свое дело — Особый Санкт-Петербургский интернат для одаренных детей получил своего первого, но далеко не последнего ученика. Уже на следующей неделе ему компанию составили белобрысый постреленок Ваня Сеченов, будущий отец отечественной физиологии и основоположник медицинской психологии, Коля Чернышевский, будущий публицист и писатель, философ-материалист и ученый. Потом были другие ребятишки, из мещан, крестьян, духовного сословия, которых роднило только одно — все они отличались особой любознательностью и тягой к знаниям