Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 20 Перепил…

г. Шверин

Трактир «Старый кабан»

Вывеска трактира «Старый кабан» выглядел внушительно. Из стены прямо под крышей торчала мощная дубовая балка, к которой цепями крепился деревянный щит с выжженым кабаньем рылом. Вдобавок, из приоткрытого закопченного окна оттуда тянуло чем-то жареным, приятно щекотавшим нос и заставлявшим их животы издавать недовольное бурчание.

— Очень даже неплохо выглядит, — Пушкин кивнул на вывеску, раскачивавшуюся на ветру. — Посмотрим, как там внутри…

Дорохов пожал плечами и толкнул дверь. Следом в трактир зашел и Александр.

— Сколько же тут жидов, — недовольно пробурчал Дорохов, с кислом лицом оглядываясь по сторонам. — Александр Сергеевич, может в другой пойдем?

Пушкин же покачал головой. Ему приглянулся трактир. Зал казался очень уютным, народу было не очень много, а значит можно было спокойно поговорить без опасения, что кто-то сторонний услышит лишнее.

— А чем они тебе не угодили-то? — хмыкнул Александр, заметив у большого камина шумную компанию молодых людей. На вскидку, человек десять — одиннадцать, большая часть из которых, и правда, имела характерные черты лица. — Сидят, пьют, шумят немного… Обычные посиделки.

Дорохов, промычав в ответ что-то неопределенное, направился в дальний конец зала. Как раз там нашлось свободное место — небольшой стол у окна и пара крепко сколоченных стульев рядом. Большего им и не нужно было.

— Похоже, это студентики, — пробормотал себе под нос Александр, когда до него донесся обрывок излишне энергичной речи одного из парней о философии Гегеля. Этот студент, смуглый, лобастый со всколоченными волосами, как раз стоял напротив приятелей и потрясал кулаками. — Точно евреи… Только они могут под пиво о мудрых мыслях мертвых философов спорить. Хм, хотя и русские похожим страдают. После хорошей стопки каждому дай порассуждать о смысле жизни и всего бытия на земле… Лишь бы только рожи друг другу бить не стали.

Сказал и забыл про них. Их спор где-то там на фоне шел, пока они с Дороховым смаковали местное пиво и вели неспешный разговор о своем.

— … Орешек, конечно, крепкий, но, не попробовав, нельзя уходить. Давайте, хотя бы разведку проведем, — крепкое пиво, похоже, начало действовать, и у Дорохова родился план. По заблестевшим глазам и энергичному ерзанью на стуле было заметно. Ему явно не терпелось все рассказать. — Мы на Кавказе так делали, Александр Сергеевич. Там много было крепких аулов, до которых просто так не добраться. Находились высоко в горах, дорога обычно одна, со всех сторон простреливается. В лоб пойдешь, обязательно кровью умоешься. Поэтому мы сначала про этот аул старались все разузнать от пленных, от местных, просто торговцев. Может быть, кто-то что-то слышал, что-то видел. Помяните мой опыт, но всегда что-то интересное находилось — стена в каком-нибудь месте обветшала или ворота на сторожевой башне старые или есть старая тайная тропка в обход аула. Неужели и здесь ничего такого не найдем?

Пушкин задумчиво почесал подбородок. Они с товарищем думали примерно об одном и том же. Конечно же, нахрапом в замок не войти, а уж тем более не забрать казну. Замок хорошо укреплен и многочисленна стража. Их сил точно не хватит, чтобы действовать в лоб.

— Согласен, Миша. Хорошо придумал. Нужно понаблюдать, что и как…

— Я ведь так думаю, — Дорохов раскраснелся, довольный, что его план похвалили. — Если там сам герцог со своей семьей живет, то там, наверное, кухарок, горничных и всяких служанок хоть пруд пруди. У нас же под рукой больше десятка молодых парней, орлов, которых хоть сейчас на парад. Вот пусть и поработают с бабами, вызнают то, что нам нужно.

Александр усмехнулся после этих слов. Идея, и впрямь, была неплохой. Какая девка устоит, когда ее начинает обхаживать статный парень с военной выправкой. Пройдется с ним пару раз окрестным улочкам, получит в подарок простенькое колечко с мелким камешком, и сам все, что знает и не знает, расскажет.

— Так и сделаем. Миша, сам с ними переговори сегодня. Сделай внушение, чтобы одежду в порядок привели, помылись в конце концов. Деньги на все расходы я дам. Как говорится, приходи дам нужно оплачивать.

Дорохов понимающе ухмыльнулся. На баб, и правда, столько денег нужно, что можно без штанов остаться.

— Еще пару человек пошли на местный рынок. Пусть там потолкаются, поговорят, что-нибудь купят, а самое глав внимательно слушают все замковое сплетни,– Пушкину эта идея только что в голову пришла и сразу же понравилась. Нередко через сплетни можно узнать такие вещи, которые не каждый разведчик сможет добыть.–Ясно?

За разговором они и не заметили, как уговорили по две здоровенные кружки с пивом, опустошили большое блюдо с жареными карасями и съели по паре штук кровяных колбасок.

— А хорошо мы так поговорили, Миша, — рассмеялся Александр, показывая стол с многочисленными тарелками, плошками.–Все как-то само и разложилось по полочкам.

— Да-а, — негромко протянул его товарищ, потягивая оставшееся в кружке пиво. Допил, и поднялся. — Выйду я, пожалуй, освежиться. Зараза, крепкое у них пиво.

И чуть покачиваясь, пошел к двери. Похоже, его, и впрямь, развезло.

— Точно ядреное пиво. Помню в Чехословакию ездили, тоже пиво пробовал, — Александр улыбнулся, вспоминая давние времена. — Неплохое было, хотя и пожиже. Умеют же, черти заграничные, делать. Мы косорукие что ли? Делаем, делаем, а нормально не выходит…

Опьянение хорошо чувствовалось. От пива уже немного гудела голова, легкость в теле сменилась тяжестью. Состояние было ровно такое, когда все вокруг виделось в «розовом» или почти «розовом» свете. В голове, словно в улье, летали самые разные мысли, требуя к себе внимания. Как и всегда в такой кондиции, хотелось с кем-то поговорить «за жизнь». Пушкин тут же начал усиленно оглядываться, выбирая, с кем можно было бы завести разговор.

— … Камрады, я настаиваю, что рационализм и объективизм есть высшая степень развития человеческого сознания и человечества в целом!

Услышав, что-то очень знакомое из еще студенческого курса философии, Пушкин встрепенулся. И перестав буравить глазами какого-то розовощекого бургера с такой же пухленькой супругой за соседним столом, развернулся в другую сторону. Как он и думал, уже знакомая компания студентов попойку превратила в философский диспут. Александр сразу же себя вспомнил. Ведь, будучи студентами, они с друзьями точно также за бутылкой пива или портвейна начинали яростно спорить о каких-то высоких материях. До обсуждения девушек и их прелестей дело доходило чуть позже.

— … Что тут спорить⁈ История философии Гегеля — есть фундамент современной философии…

Так рьяно выступал перед товарищами тот самый смуглый студент, которого Александр приметил тогда, когда вошел в трактир. Вот сейчас ему и представилась прекрасная возможность получше рассмотреть этого неугомонного юношу.

— … Это нечто иное, как самое значительное, универсальное, возведенное в науку выражение немецкого политического и правового сознания! И любой, кто считает иначе, глубоко ошибается, камрады! Выпьем же за это! — и они дружно подняли бокалы с пивом, смотря на оратора восторженными глазами. — За Гегеля!

Молодой человек сейчас напоминал собой тех юных революционеров, борцов с самодержавием, которых так любили изображать в раннесоветских кинофильмах о Великой революции. Он был строен, черноволос. Глаза чуть навыкате, но смотрели вперед решительно, с вызовом. Высокий лоб, совсем неприкрытый волосами, выражал глубокий ум. С горбинкой нос открыто говорил о большой доли семитской крови, что текла в его жилах. Весьма интересный экземпляр, и тем удивительнее его встретить здесь, в трактире Шверина.

А поэта тем временем просто распирало от желания не просто поговорить, а именно поспорить. Студенческий багаж в виде сотен часов, проведенных за зубрежкой толстенных философских трактатов, буквально кричал о себе, буянил внутри. Словом, не выдержал он, за что впоследствии очень сильно раскаивался.

— Хлам, никчемушный хлам эта ваша философия Гегеля!– произнес Пушкин. Причем это прозвучало так четко и громко, что за тем столом мгновенно все затихло — стихло чавканье, бульканье, хруст, чей-то негромкий говорок. — Его время прошло, и скоро это станет понятно даже самому последнему школяру.

От стола, где сидели студенты послышалось дружное шарканье стульями — молодые гегельянцы шустро поворачивались в его сторону. При этом их недовольные лица совсем ничего хорошего не обещали, скорее очень и очень плохое.

Встретившись с ними взглядами, Александр запоздало подумал, а не переборщил ли он. Ведь, всем была известность невероятная драчливость и сумасбродность школяров и студентов. В городах, где были старейшие университеты Европы, во время попоек студенты могли запросто разнести трактир, а потом его еще и поджечь. Про драки, кровавый мордобой и говорить было нечего. Одним из развлечений было отловить студентов с другого факультета и хорошенько его отдубасить, а на отобранные деньги весело шикануть в ближайшем кабаке. Вот именно это все Пушкин и читал в злых взглядах, которые на него бросали.

— Мавр, ты слышал⁈ — полный парень с такой силой брякнул кружкой по столу, что разнес ее вдребезги. Причем смотрел при этом на того самого смуглого студента с всколоченной черной шевелюрой, явно, предводителя в их студенческой компании. Сразу же стало понятно, что столь необычное прозвище — Мавр — было связано с цветом его кожи. — Не проучить ли этого остолопа?

Смуглый поднял руку, останавливая чересчур активных и обидчивых товарищей. Встал в позу, воткнув руки в бока, и стал буравить удивленным взглядом Пушкина. Похоже, поверить не мог, что кто-то решил им слово поперек сказать.

— Чего смотрите? Я отвечаю за свои слова. Я докажу, что время Гегеля прошло и сейчас многие его посылы просто устарели и не значимы, –твердо проговорил Пушкин, взывая о помощи к своим студенческим и учительским знаниям. Сейчас они ой как пригодятся, иначе его запросто отдубасят. Револьвер за пазухой даже не поможет, вытащить просто не успеешь. — Ну что, поговорим… о философии Гегеля?

Александр широко улыбнулся. Ему вдруг стало так смешно, что он с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться во весь голос. Ведь, если посмотреть на все происходящее со стороны, то это напоминало самый настоящий сюр! По-другому просто и не сказать. Он с целой командой, вооруженных до зубов отставников, уже около недели рыщет по Европе в поисках сокровищ масонского ордена, и вдруг оказывается на философском диспуте с пьяными студентами. Готовился стрелять, возможно, даже убивать, а тут приходится вспоминать университетский курс классической философии.

— Поговорим, — с угрозой проговорил смуглый студент, сдвигая стул ближе. Рядом уже ставили лавку его товарищи. — И если будешь нести бред… — он недвусмысленно хрустнул кулаками, открыто намекая на последствия. — То мои камрады буду очень недовольны.

Пушкин кивнул, давя внутри себя веселость. Ему предстояло весьма непростое испытание. Вести спор со студентами, да еще Берлинского университета, одного из старейших учебных заведений Европы, это не пиво в трактире хлестать и девок на сеновале щупать. Тут думать нужно, а то потом не сможешь делать ни первого, ни второго.

Он вскинул голову и улыбнулся еще шире. Чего он беспокоится? Перед ним всего лишь студентики, начитавшиеся умных книжек и возомнившие о себе, черт знает что. Да у него в запасе такой багаж философских знаний, причем еще советской закваски, что любого можно так заговорить, что маму родную забудешь, как звать. И начать можно сразу с тяжелой артиллерии — с классика коммунизма, самого бородатого дедушки Маркса. Он-то, как нам рассказывала преподавательница марксизма-ленинизма, просто ненавидел философские выкладки Гегеля.

— Итак, начнем с простенького — с идеалистического метода познания, который вы тут отстаиваете с упрямством самого упертого барана… Гегель сделал продуктом идеи, ее предикатом, то, что является ее субъектом. Он развивает свою мысль не из предмета, а конструирует свой предмет по образцу закончившегося свое дело мышления…

Несколько мгновений студенты «пережевывали» только что услышанное, а потом в один момент все разом загалдели. Перебивали друг друга, махали руками. Пара самых рьяных парней, вообще, в драку полезли, начав кулаками размахивать. Еле-еле все устаканилось, разъяснилось.

— … Ну и на закуску получите самое вкусное! Ваш дорогой Гегель своими трудами поддерживал то, что вы ненавидите больше всего, — Пушкин едва не лучился от радости, понимая, что уже почти победил в этом споре. Студентики выглядели растерянными, явно не зная, как парировать его аргументы. — Весь идеализм Гегеля неизбежно введет к религии и мистике в объяснении общественных явлений, формирует консервативные политические взгляды на прусскую монархию, веете к мистификации феодальных атрибутов государства. Понимаете, идеи Гегеля фактически укрепляют абсолютизм, всеволие правителей.

И это оказался очень сильный удар. Студенты во все времена мнили себя вольнодумцами и ненавидели правителей, власть во всех ее проявлениях. Они постоянно бузили, возмущались запретами, цензурой. В любых волнениях школяры и студенты были, как рыба в воде. А тут вон как оказалось…

Вой, вообще, до небес поднялся. Студентики между собой бучу затеяли. С одной стороны орали те, кто принял сторону Пушкина, с другой стороны — те, кто не поменял своего мнения. Еще немного и точно бы мордобой начался.

— А ну, хватит! Успокоились все! — заорал Мавр, вставая между спорщиками. — Что разорались? Выпить нужно, на сухую плохо думается…

Испуганный хозяин трактира, услышав про пиво, уже несся к ним с кружками, полными пенящегося напитка. Как говорится, пусть лучше упьются вусмерть, чем по трезвости зубоскалят.

— Камрады! — смуглый поднял высокого над собой кружку с пивом. — Как говорили в древности, In vino veritas — истина в вине! Наша истина в пиве! Выпьем же за истину! Камрад Александр, ты с нами? Выпьем и продолжим наш увлекательный спор! Так ведь, камрады?

— Да! — тут же дружно взревели десять здоровых глоток. — Да здравствует, истина! Да!

Что еще нужно студентам? Здоровым молодым парням, у которых кровь играет в жилах? Конечно же, не хватает доброй попойки, задушевного разговора и хорошей драки!

— Да! — заревел и изрядно захмелевший Александр, громко стукаясь кружками с Мавром. — Выпьем за истину!

Опустошив по кружке, они дружно потребовали еще, а потом еще. Вскоре два стола были сдвинуты вместе, на них появились новые блюда с закусками, на полу прибавилось мусора, а компания студиозов в открытую браталась в Пушкиным.

— Только настоящий студент Берлинского университета имени Гумбольта может так знать философию Гегеля! Камрад, признавайся, ты из наших?

— Когда учился в университете?

— С кем учился? — засыпали Александра вопросами.

— Трактирщик, еще пива! Живо сюда тащи! Камрады, выпьем за нашего нового камрада! Держи пиво! Выпьем за нас, за студиозов!

И как не выпить за свою студенческую жизнь⁈ Кто учился, помнит это чудесное время, полное счастливых бессонных ночей, дружеских попоек. Естественно, Пушкин не мог, да и не имел права отказаться.

— … Камрады, выпьем за материализм, который есть и будет основой новой настоящей философии свободного мира! — после очередной кружки орал свой тост Александр, забравшись на стул и вытянув руку с кружкой к потолку. — Материализм есть оружие угнетенных, сирых и страдающих! Камрады, хватит заниматься идеалистикой, долой Гегеля!

Крепкое пиво, хорошо в голову дает, особенно без хорошей закуски. А откуда у бедных студентов деньги на хорошую закуску?

— … Что вы молчите, камрады⁈ Вы же сила! Вы же проводники новой, более счастливой, жизни! — Пушкина уже несло по «бурной горной реке» воспоминаний, где все смешалось в какую-то дикую смесь. Стоя уже на столе и потрясая кулаками, он представлял себя революционным оратором в комиссарской кожаной куртке с наганов в руке. Перед ним толпа вооруженных матросов с самой Авроры, а за спиной тот самый Зимний. — Вы боевой отряд пролетариата!

— Да! — взревели разгоряченные студенты во главе с Мавром. — Веди нас!

Что случилось дальше, Александр уже и не помнил. Вроде бы снова «бахнули» по кружке пива, по второй, а потом куда-то пошли. В голове остались обрывки каких-то совершенно безумных воспоминаний о беготне, драках и даже стрельбе.

г. Шверин

Отделение жандармерии Великого герцога Мекленбургского.

— … Ад⁈ Камрад, слышишь⁈ Подымайся, нас выпускают! Камрад, Александр⁈

Пушкин со стоном отмахнулся от этого хриплого назойливого голоса. Голова и так гудела, словно улей с пчелами. Хотелось просто валяться без всякого движения, никак не двигаться. Больно уж бурной оказалась ночь.

— Вставай, говорю тебе! Жандармы нас выпускают! Хватит, и так всю ночь уже здесь провалялись…

Кто-то вцепился в плечо Александра, и с силой начал его тормошить. Дергал так, что поэта шатало из стороны в сторону.

— Отвали! Голова раскалывается, аж мочи нет…

Но тормошить его так и не перестали.

— Черт! Что же вы за черти такие⁈ Видите, плохо мне, страдаю я. Отстаньте от меня, черт вас дери…

С трудом, но глаза Александр все же смог открыть. Несколько минут сосредотачивался, растирал глаза, пока, наконец, картинка не прояснилась.

— Мавр⁈ — Пушкин увидел, что рядом с ним сидел его недавний знакомец по прозвищу Мавр. — У меня голова так болит, что дышать сложно… И, вообще, где-то мы? Что еще за решетки такие?

Они, и правда, находились в небольшой комнатушке с двумя лавками и крошечным окошком с решеткой. Очень уж на тюремную камеру похоже.

— Ты чего, камрад, правда ничего не помнишь⁈ — у студента лицо от удивления аж вытянулось. — Ну, ты дал вчера! Знатно мы покуролесили. Пол города на уши поставили, а в конце концов подрались с жандармами и за решетку «загремели».

— Вообще, ничего не помню, — мотнул головой Александр, и тут же сморщился от сильного приступа головной боли. — Перепил, похоже.

Студент неожиданно схватил его за руку и крепко ее пожал. Выглядел при этом как-то странно — одновременно проникновенно и загадочно.

— Александр, ты открыл мне глаза. Вчера… Понимаешь, вчера, ты все правильно сказал. Идеализм — это путь в никуда. Это полнейшая близорукость, которая скрывает истину. Ты абсолютно прав! Познание возможно лишь через диалектический материализм! Как же я ошибался⁈ Диалектика объясняет все — и прогресс технологий, и общественные изменения, и неравенство классов! Ты настоящий гений!

Так ничего толком и не поняв из этих сумбурных объяснений, Пушкин буркнул в ответ что-то неопределенное:

— М-м-м…

Почти вся вчерашняя ночь, словно вылетела из его головы. Вообще, ничего не понял. Все мысли были лишь об одном — подлечиться бы, чтобы головная боль прошла.

— Знай, камрад Александр, у тебя теперь есть настоящий друг! — студент снова протянул свою руку. — Карл Маркс!

Пушкин пожал его руку, молясь про себя, чтобы его, наконец, оставили в покое.

— Твои идеи невероятны…

И тут до Пушкина дошло, что он только что услышал. Волосы на его голове начали шевелиться, по спине «побежали» мурашки размером с кулак.

— Что? Что, б…ь, ты сказал? — прохрипел Александр, вцепившись в рукав студента. — Повтори, черт побери, что ты только что сказал! Слышишь⁈ Как тебя зовут?

Студент вскинул голову, явно не понимая причину такого удивления.

— Я же сказал — Карл Маркс, студент Берлинского университета имени Гумбольта. Мы же вчера с то…

Но договорить не смог, так как Пушкин из-за всех сил тряхнул его.

— Ты Маркс? Б…ь, ты тот самый Маркс⁈ Но ты же бородатый должен быть, — растерянно бормотал Пушкин, перед глазами которого стоял самый известный портрет одного из создателей коммунистической идеологии. — Черт, какая борода? Ты же молодой еще… Черт, точно. Ведь, знакомые звали молодого Маркса Мавров за его смуглую кожу и курчавые волосы… Мать твою-ю-ю…

Он схватился за голову и громко застонал.

— Опять! Опять! Черт побери! Это какой-то злой рок…

И тут резко вскинул голову с выпученными, как у безумного, глазами.

— Получается, я придумал коммунизм⁈ Б…ь…