Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 12 У каждого свой крест

Петербург, Дворцовая площадь

Площадь бурлила, ощетинившись примкнутыми штыками, остро заточенными палашами, наконечниками казачьих пик. В воздухе витали слухи, один страшнее другого. Одни говорили о повторении декабрьских событий двадцать пятого года, другие — о покушении на самого Государя, третьи — о крестьянских волнениях на манер Пугачевских.

Столичный гарнизон был только что поднят по тревоге. Первый и второй батальоны Преображенского полка уже занимали оборону на северной стороне Зимнего дворца, первый и второй батальоны Семеновского полка — с противоположной стороны. Росли укрепления-флеши для стрелков и пушкарей. Гвардейцы разбирали брусчатку, с уханьем вбивали в землю бревна, рядом укладывали мешки с песком и землей. В готовые флеши сразу же вкатывали орудия, складывали ядра и пороховые заряды.

— … Сам слышал от господ офицеров про это! — раздавался хриплый голос из компании пушкарей. — Сказывали, что опять переворот задумали, и хочут на престол нового Государя поставить!

— Врешь, как сивый мерин! Это все матросики бузят! Вроде грозились в залив на кораблях войти и прямой наводкой залп дать.

— Дурья башка, какие матросики⁈ То англичашки козни строят! Вот те крест, англичашки!

Прямо у здания Главного штаба устроила пост рота Финского гвардейского полка, солдаты которой начали повальную проверку документов у пассажиров карет и обычных прохожих. Причем, как многие отметили, проверяли не только документы, но и, что очень странно, руки. С особым пристрастием почему-то рассматривали кольца и персти у мужчин. Если же что-то им не нравилось, то тут же задержанным господам руки вязали и вели в особую палатку.

Словом, странностей во всем этом было столько, что голова кругом шла.

Петербург, Зимний дворец

Не меньший, а гораздо больший переполох царил во дворце. Слуги с выпученными глазами бегали по коридорам, не зная, куда приткнуться. У дверей стояли усиленные посты солдат из особой императорской охранной роты — усатые гренадеры под два метра роста, грозно глядевшие на каждого человека, независимо от его чина и богатства. Каждый из них прошел войну с Наполеоном, имел наградное оружие, и был отобран в роту лично самими императором.

И чем ближе к императорским покоям, тем больше встречалось солдат. У дверей Малого кабинета, где император любил заниматься государственными делами, расположилось аж целое отделение — десять здоровенный лбов вместе с рыжим капралом. Стоят злые, глазами буравят, недобро косятся, ружья гладят. Что точно происходит, не знают, но чувствуют, что ничего хорошего в этом нет.

Удивительно, но и сам император, что сейчас не находил себе места в кабинете, то же мало что понимал. Случившиеся происшествия приводили его в настоящее смятение.

Сегодня его разбудили в самый разгар ночи, напугав императрицу. Прибежал взмыленный вестовой из жандармского управления и через охрану доложил, что в самом центре столицы взорвался дворец французского посла. Причем доклад был настолько сумбурный, путанный, что ничего толком понятно не было. То ли сарай у дома загорелся, то ли полдома взорвалось, то ли весь дворец на воздух взлетел. Вдобавок, никто не знал, жив сам французский посол или нет.

Еще через час «пришли» новые известия об этом происшествии, от которых и вовсе худо стало. Как только сбежавшиеся на помощь люди начали тушить поднявшийся пожар и разбирать обгоревшие развалины, то начали погоревшие тела вытаскивать. Казалось бы, что в этом странного и диковинного? В доме французского посла были слуги, дворня их родные, числом десяток, может и чуть побольше, которые и могли погореть. Только из развалин стали доставать совсем не простой люд, а тела людей из благородного сословия. Что ни тело, то в богатой одежде, с золотыми медальонами, и перстнями с камнями.

Как все это выяснилось, к императору нового вестового отправили. У него от таких известий, вообще, весь сон пропал. Шутка ли, дом посла иностранного государства сгорел, а с ним и десятка два, если не больше, знатных людей? Хуже того, среди сгоревших головешек, в которые превратились некогда живые люди, опознали тех, о которых и подумать страшно — первейшие люди империи! Это и два действительных тайных советника, министр просвещения и общественного призрения, генерал и глава жандармского отделения столицы, и военные из гвардии и флота! А ведь ещё были те, которых не нашли или опознать не смогли. Кто знает, что там ещё за люди были?

Последней каплей для императора стало то, что у сгоревших людей начали странные перстни находить. На них красовались искусно сделанные роза и крест, которые он уже видел и о которых совсем недавно слышал от митрополита Серафима. От всего этого государя совсем «накрыло» — дурная кровь в голову ударила, все «затопило» волной бешенства, жутко захотелось убивать. Сразу же вспомнился тот самый декабря двадцать пятого, когда было точно такое же ощущение растерянности, непонимания, страха, а потом злости и бешенства.

А о чем он еще должен был подумать⁈ Только вчера митрополит Серафим приходил, чтобы рассказать о странном масонском ордене и возможной измене. Сегодня же все в точности подтверждается — в столице зрела измена! Иначе, для чего еще ночью в доме французского посла собирались знатнейшие люди империи? Попить кофе с пирожными, обсудить новый художественный роман?

— Опять⁈ — только эта страшная мысль и билась в его голове, ввергая его в панику. Ведь, за его спиной была его семья, которую при восстании просто не станут щадить. — Господи…

Тогда, в декабре двадцать пятого, тоже никто толком ничего не знал. Кругом были одни лишь слухи. Одни говорили о перевороте, другие — о войне с Англией и Францией, третьи — о крестьянском бунте.

— Меня же предупреждали… Люди с перстнями, в черных сутанах… Заговорщики… Заговор, с трона сместить хотят, как и тогда, когда до батюшки добрались.

Вслед за декабрьскими событиями двадцать пятого года вспомнились и события далекого уже тысяча восемьсот первого года, когда группа высокопоставленных заговорщиков напала на императора Павла Первого и убила его.

— Батюшка, царствие ему небесное, тоже такое пережил, — рука сама собой совершила крестное знамение. — Исподтишка ударили…

Эти события — убийство отца, а потом и декабрьское восстание — оставили в его сердце неизгладимое впечатление, словно шрам, который всегда напоминал о те страшных событиях. С тех пор это липкое мерзкое чувство беспомощности, растерянности и непонимания всегда было с ним, хотя уже и прошло много времени. И вот сейчас на него снова все накатило. Что было делать? А главное, на кого можно опереться? Кого нужно было опасаться? С кем нужно было сражаться, ведь заговорщиком мог быть любой!

Оттого-то Николай Павлович и поднял армию и флот. Ведь, погибшие заговорщики были не одни, и оставшиеся в живых могли дать сигнал к началу восстания.

— Слишком мягок и милосерден, слишком добр к злу, — бурчал император, метаясь по своему кабинету. То хватался за пистолет, лежавший на столе, то подходил к дверям и с напряжением вслушивался в звуки, то вставал у окна и всматривался в творившееся на площади. — Вот, к чему вся эта доброта и довела! Вот, к чему пришли… Ничего, ничего, армия не поведет, гвардия верна присяге.

Картина бурных приготовлений к обороне, что он наблюдал за окном, успокаивала его. Гвардейцы ничуть не паниковали, строили укрепления, катили орудия, укладывали мешки с песком, тащили ядра и гранаты. Рядом командовали офицеры с обнаженными клинками. Ничего не напоминало заговор. Напротив, все говорило о том, что гвардия верна императору и готова лечь костьми на пути заговорщиков.

— Все железом и огнем выжгу, всех изменщиков прижму к ногтю, — шептал он, стоя у окна и не отрывая глаз от сотен и сотен солдат. Эта готовящаяся к бою сила вдохновляла, придавала сил, словно говоря, что ты не один, что за тобой неимоверная мощь. — Хватит со всем этим церемониться, как в двадцать пятом! Нечего было с ними возиться. Изменник, пошел против присяги, своего государя и Бога, отправляйся на виселицу и в ад! Там тебе самое место.

Наконец-то, страх отошел, спрятался, забрался в самые глухие уголки его сознания. Панические настроения первых часов растворились, словно их никогда и не было. На их смену пришла решимость и уверенность. Император был готов действовать незамедлительно, но случилось еще кое-что…

— Кто там еще? — рявкнул Николай Павлович, когда в дверь несколько раз настойчиво постучали. — Сказал же, что беспокоить только по важному делу. Если опять с обедом, то пошли прочь!

Но стук повторился. Почти сразу же дверь отворилась и в открывшемся проходе показалась знакомая ему фигура митрополита.

— Что лаешься, государь? Невместно тебе так вести себя, — пробасил внушительно священник, проходя в кабинет. — Вижу, ты не поддался пагубному страху и полон решимости в это тяжелое время, когда ересь и скверна пробралась в самое сердце последнего православного царства. Крепись, государь.

И так произнес эти слова, что у императора нехорошо «заныло под ложечкой». Значит, что-то еще нехорошее произошло. Он вскинул голову, смотря прямо в глаза священника.

— Эй! Заносите! — митрополит вдруг резко развернулся и громко крикнул в сторону двери. — Крепись, сын мой, — еще раз произнес он с тяжелым вздохом.

В дверях появились двое солдат, держа за ручки носилки. С другой стороны держалось за ручки еще двое.

— Сюда ложите, — митрополит показал на диван у стены. — Осторожнее, голову держите.

Император наблюдал на все это с недоумением. Кого это внесли в его кабинет? И, главное, зачем? Он внимательно разглядывал человека, закутанного в черный плащ. Отметил темную маску на его лице.

— Это один из них, из заговорщиков? — Николай Павлович кивнул на плащ, уже понимая, что в его кабинете один из заговорщиков. — Тоже с перстнем? Роза и крест?

Ничего не говоря, митрополит кивнул. При этом продолжал стоять рядом с лежавшим на диване человеком, то и дело поправляя на нем сползающий черный плащ.

— Тогда, какого черта он здесь делает? Его место в Третьем отделении! — скривившись, вспылил император. — Владыка, что здесь происходит?

— Не поминай Врага человеческого! — недовольно сверкнул глазами митрополит, и повелительно махнул рукой. — Подойди, государь.

Император нахмурился. Тон митрополита ему совсем не понравился. Никто к нему еще так не обращался.

— Ты, владыка, забыл, с кем разго…

В этот момент митрополит резко стянул маску с лица лежавшего человека, и у императора тут же все его заготовленные гневные слова застряли в горле.

— Господи… — ахнул император, сразу же узнав в этом человеке своего сына, наследника престола. — Александр… Александр, ты, ты…

Он опустился на корточки и схватил сына за руку, на которую тут же уставился с непередаваемым ужасом. На безымянном пальце его правой руки был надет перстень с узнаваемой гравировкой розы и креста.

— Ты, ты… тоже из них⁈ Александр, ты с ними?

Для него, как отца, это был страшный удар. Ведь, его сын был среди заговорщиков тайного общество Розы и креста. Теперь становилось совершенно ясным и понятным то, почему среди членов этого общества было так много знатных и высокопоставленных персон. Они все просто шли за будущим государем.

— Господи, мой сын клятвопреступник, заговорщик и будущий… отцеубийца, — зашептал бедный отец, с трудом касаясь лица сына. — Господи… Это же божья кара за батюшку…

Из его глаз скользнули слезы, оставив после себя влажные дорожки. Самое страшное, что может испытать отец — осознать, что твой сын, твоя кровь, готов тебя убить.

— Ведь, с ним все случилось точно также. Господи, все точь в точь.

Произошедшее много лет назад с императором Павлом Петровичем долгое время было запретной темой в семье. Ведь, на престоле тогда правил тот, кого многие за глаза называли главным виновником смерти государя.

— Кара, божья кара за батюшку. Господи, господи…

Он рухнул на колени, схватил руку сына и крепко прижал ее к своей груди.

— Сынок, почему? Скажи, почему ты с ними? Это же враги. Что они тебе пообещали? Власть? Ты же и так будущий император. После моей смерти, все это станет твоим. Слышишь?

Мужчина снова и снова звал сына, лежавшего без чувств.

— Что ты наделал…

— Крепись, государь, — на его плечо легла рука митрополита и крепко его сжала. — Господь дает нам только те испытания, которые мы можем перенести… Государь, цесаревича нашел верный человек. Он же тайно привез его ко мне в дом. Больше никто не знает, что ваш сын был в том доме. Это верный престолу человек, государь. Он будет молчать обо всем.

Император отпустил руку сына, и медленно поднялся. На его лице появилась горькая улыбка.

— Верный человек, владыка? Тебе самому не смешно это говорить? –печально рассмеялся. Смех прозвучал хрипло, как карканье ворона. — Меня предали знатнейшие люди империи. Меня предал мой собственный сын, мой кровь и плоть, моя опора. А ты говоришь, верный человек…

— Государь, говорю тебе, это преданный престолу человек, — твердо повторил митрополит. — От него никто ничего не узнает. Он сказал мне, что заговор обезглавлен. В пожаре погиб сам магистр и его ближники. Он, правда, верен тебе.

— Кто он? Я его знаю?

Митрополит кивнул.

— Это Пушкин.

У императора расширились глаза от удивления.

— Да, тот самый Пушкин. Орден тоже хотел его убить.

— Я хочу его видеть. Немедленно! Эй, кто там есть⁈ — Николай Павлович подбежал к двери и открыл ее пинком. — Живо доставить ко мне камер-юнкера Пушкина! За час управитесь, всех к следующему званию!

У капрала, что со своими солдатами стоял перед императором на вытяжку, аж усы торчком встали. В особой императорской придворной роте все новые звания на годы вперед расписаны, и получиться новое вне своей очереди просто никак не возможно. А тут такой шанс.

— Немедленно исполним, Ваше Величество! — гаркнул во все горло капрал. — Слушай мою команду…

Император закрыл дверь и вернулся обратно.

— Что теперь думаешь делать, государь? — митрополит Серафим показал на лежавшего цесаревича. Тот, по-прежнему, лежал в беспамятстве, не шевелился. И лишь медленно поднимавшаяся при дыхании грудь говорила, что он живой. — Это тяжелое испытание, которое не просто пройти. Твой великий предок Петр Алексеевич тоже оказался перед тяжелым выбором, когда узнал про своего сына…

Николай Павлович, не сводя печально взгляда с сына, неопределенно качнул головой. Конечно, он помнил про трагическую судьбу Алексей, сына Петра Великого, решившего пойти протии своего отца. Страшная судьба сына и отца. Страшная трагедия, которой ни кому не пожелаешь.

— Не знаю, владыка, — глухо произнес он, закрывая лицо руками. — Это станет настоящим ударом для Сашеньки [супруга Николая Павловича]… Она мне не простит, если с ним что-то случится.

Митрополит подошел к нему ближе.

— Тяжкая ноша на тебе лежит государь. С одной стороны к тебе взывает твоя семья, с другой — Отечество, — священник медленно перекрестил императора, прекрасно понимая, как ему сейчас тяжело. — И это твой крест, государь, как есть свой крест у каждого из нас. И мы должны с верой в душе нести его, как его нес наш Господь Иисус Христос на Голгофу.

— Да, у каждого из нас есть свой крест, — соглашаясь, кивнул император. — И, кажется, я знаю, как должен поступить. Сегодня же я пошлю депешу генералу Головину на Кавказ с приказом принять на довольствие нового офицера.

У митрополита при этих словах удивленно вытянулось лицо. Естественно, он сразу же догадался, о каком новом офицере шла речь. Даже голову в этот момент повернул в сторону цесаревича.

— Государь? — все же переспросил священник, надеясь, что ему послышалось или император оговорился. — Наследника престола на Кавказ, под пули?

— Да, на Кавказ, под пули! — сказал, как отрезал Николай Павлович. — Надеюсь, там вдали от Петербурга и соблазнов Александр поймет, кто он и в чем его предназначение. А если и Кавказ не выбьет из его головы эту масонскую дрянь, то я вспомню, как поступил Петр Алексеевич.