Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 8 Бойся загнанной в угол крысы

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

В столовой собралось почти все семейство Пушкиных — Лев Пушкин в неизменном щеголеватом костюме английского кроя, Наталья Пушкина с сестрами Катериной и Александрой. Празднично сервирован овальный стол, много роскошной фарфоровой посуды. В воздухе витают соблазнительные ароматы пряного французского супа, жареной крольчатины, тушеного лосося, нежнейшего паштета из гусиной печени, ядреных соленых огурчиков и моченых яблок, пирогов с картошкой и грибами, и многой другой вкуснятины.

Но никаким праздником здесь «не пахло», скорее уж обратным — несчастьем или трагедией. Собравшиеся хранили упорное молчание, стараясь не смотреть друг на друга. На лицах застыла печаль, а у кого-то и страх. Никто не тянулся к закускам, вилки и ложки оставались строго на своих местах. Лишь Лев то и дело прикладывался к бокалу с красным вином, заглушая тяжесть внутри себя.

— Ситуация, прости Господи, — наконец, нарушил молчание Лев, опустошив очередной бокал. Услышав его возглас, женщины вздрогнули. — Что же теперь с нами будет?

Основания для беспокойства и тревоги, а то и страха, у них, и правда, имелись. Ведь, за какие-то сутки их вполне благополучное настоящее и сияющее будущее превратилось в ничто, разрушившись до самого основания. Женский салон модной одежды, в который было вложено много усилий, времени и средств, скомпрометирован и закрыт, и вряд ли теперь когда-то откроется. Отозвано разрешение на печатание газет, на которые семейство Пушкиных возлагало огромные надежды в деле улучшения своего благосостояния. Получено уведомление о запрете проведения в Санкт-Петербурге лотерей всех видов и наименований. Словом, был у них полноводный золотой ручей, а теперь, вообще, ничего не осталось.

— Как теперь жить-то будем?

Страшнее будущего безденежья было другое обстоятельство — немилость власти. По городу пошел страшный слух, что Александр Сергеевич вновь оказался в опале у императора и всего Двора. Даже поговаривали, что полицейские и жандармы особый приказ получили за всеми Пушкинами с особым пристрастием надзирать. После такого, ни у кого не было никаких сомнений, что их семейство станет изгоями в своем же собственном городе. Знакомые и друзья, опасаясь последствий, забудут к ним дорогу. Хорошо, если на улице здороваться не перестанут, а тои, как звать забудут.

— Спаси и помилуй, — еле слышно прошептала Наталья, с мольбой глядя на медальон с иконкой в своих руках. — Огради нас от всего плохого… Помоги Сашеньки что-нибудь придумать. Боженька, пожалуйста…

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Пушкин вышел из своего кабинета уверенным шагом с гордо поднятой головой, словно охотник, а не загнанный в угол зверь. Одному только Богу было известно, каких трудов ему стоило так держаться, и ничем себя не выдать.

— Держись, Санька, держись. Чтобы ладони в кулак, глаза наглые, на губах улыбка, — шептал Александр, шагая по коридору в сторону столовой, куда он попросил собраться своих близких. — Пусть видят, что есть выход, что все под контролем. Ведь, ты главный в этой стае…

Глубоко вздохнул и быстрым шагом прошел оставшуюся часть коридора, выйдя в столовую совсем другим человеком. Резко остановился у стола, громко притопнув ногой.

— Ну, чего траурные лица? Чего приуныли? — Пушкин на каждом остановил свой взгляд, а Наталье даже подмигнул. — Ничего же страшного не случилось. Подумаешь, разорвали аренду, и пришлось закрыть магазин. Через неделю или две откроете новый салон, ещё лучше прежнего. Лев, с твоими газетами дело ещё проще! Как всё поутихнет, совсем другие газеты делать начнём. Попомните, моё слово, всё именно так и будет.

Однако особенного эффекта его слова не произвели. Судя по лицам сидевших лучше им не стало, уверенности точно не прибавилось.

— Вы что, моим словам не верите⁈ — возмутился Александр, уставившись на сестер своей супруги. — Катя, Саша, я же сказал вам, что будете с богатым приданным? И сколько вы на своем дамском салоне успели заработать? Сколько, не слышу?

— Почти сорок… — тихо выдавила из себя старшая Катерина.

— Вот, сорокет! За неполных два месяца вы получили почти сорок тысяч рублей! Это уже небольшой капиталец, с которым не стыдно и в Свет выйти!

Александр подошел ближе, встал за их стульями, наклонившись вперед.

— Я Вам снова обещаю, что пройдет совсем немного времени и у вас будет еще больше денег! Сколько хотите? Пятьдесят тысяч хотите? Сто тысяч рублей хотите? — он говорил с таким напором, что его уверенность волей неволей передавалась и им. Глаза у молодых женщин заблестели, щеки заалели. — Будут вам сто тысяч рублей! Хотите на двоих, а хотите каждой! У меня еще идей целый вагон и маленькая тележка в придачу. Можно эксклюзивное мыло варить, делать особые травяные шампуни, бальзамы и мази, готовить шоколад, духи с неизвестными ранее ароматами…

И тут же развернулся в сторону младшего брата.

— Лев, ты ведь тоже хорошо заработал? Уверен, что газеты и лотереи дали двести, а то и триста тысяч рублей. Я ведь обещал тебе, что с деньгами не будет проблем? Тогда чего вы все головы повесили? Ничего страшного не случилось. Переживем и это…

— Но, Саш[А], дело ведь совсем в другом! –почти крикнул Лев, вскидывая голову. Выпитое вино уже ударило в голову, придавая смелости. По трезвому состоянию он вряд ли бы стал перечить старшему брату. — Ты хочешь против всех пойти? И против полиции, и против жандармов? А Сенат? Поговаривают, что ты еще и с Его Величеством сумел повздорить.

Вот теперь-то ясно в чем дело. Александр недовольно засопел. Оказалось, его близкие боялись совсем не потери денег. Гораздо сильнее их страшила месть со стороны власти.

— Хорошо, хорошо, я должен вам признаться…

Пушкин понял, что пришло время для его самой убойной «домашней» заготовки. Ничем слабее домашних, похоже, просто не пронять.

— Простите меня, мои хорошие, простите меня, мои дорогие…

Драматический артист, конечно, из него не очень хороший, но сейчас он выложился на все двести процентов. Его голос задрожал, наполнившись трагичными нотками. Искривились черты лица, показывая, как ему тяжело дается это самое признание. Мол, видите, на какие жертвы ему приходится идти.

— Я просто не мог вам признаться в этом раньше. Понимаете, не мог сказать ни слова. С меня взяли слово, что я буду хранить молчание обо всем этом.

Тишину за столом уже можно было смело ножом резать. Взять, и ломтями прорезать, как краковскую колбасу. А, значит, нужный ему настрой у близких был достигнут и можно было рассказывать дальше.

— И вы все тоже должны молчать. Слышите? То, что вы сейчас услышите, больше никто не должен знать, — поэт с нескрываемой тревогой оглядывался по сторонам — то в сторону окон, то в сторону коридора, то куда-то в потолок. — Это заговор…

После декабря двадцать пятого года произносить слово «заговор» в приличном обществе было не принято. Оно стало общепринятым табу, ибо еще свежи были те страшные события и их ужасные последствия для самых родовитых семейств империи.

— Сам государь просил держать язык за зубами, — продолжал говорить Александр, понизив голос до шепота. Внимательно всех оглядел и приложил указательный палец к губам. — Я не могу рассказать всего, но судьба империи висит на волоске…

У женщин глаза стали, как блюдца. У Льва челюсть едва стола не доставала. Явно были ошарашены до глубины души. Никто из них даже представить не мог, что когда-то окажется в центре самого настоящего заговора против императора.

— Измена пробралась в самое сердце империи, врагами оказались такие люди, на которые никто бы никогда и не подумал, — поэт выразительно поднял глаза к потолку, намекая о должностях этих серьезных и уважаемых людей. — И лишь немногие сохранили свою верность.

Еще немного женщины начнут валиться без чувств. Лев, хоть и мужчина, но явно был готов последовать за ними. Сидел бледный, как смерть, и боялся лишний раз вздохнуть.

— Государь надеется на нашу помощь. Поэтому буду вас просить о следующем…Ташенька, и вы, девочки, должны с детьми сидеть всю неделю дома. Никуда не выходите, ни с кем не говорите, — после этого повернулся к младшему брату. — А к тебе, Лев, особая просьба. Ты ведь собирался собственную типографию завести, чтобы самостоятельно печатать газеты? Так? — брат кивнул, смотря на него, как кролик на удава. — Уже что-то есть?

— Успел три немецких печатных барабана купить. Правда, пока в ящиках стоят.

— Отлично, Лева, — улыбнулся Александр. — Нужно все распаковать, собрать печатные станки и установить на место. Через два дня мы должны напечатать кое-что очень и очень важное для нас и для всей империи. Понял? Лева, это будет такая информационная бомба, что врага в унитаз смоет. Ведь, никто даже не догадывается, что это за враг.

Пушкину бы сейчас остановится, помолчать, но на него напало творческое вдохновение. Внутри все бурлило, кипело, требовало выхода. Обрывочные мысли, идеи, предположения, словно по мановению волшебной палочки, гармонично смешались и превратились в яркий образ истового врага Руси библейского масштаба.

— Вы понимаете, что никто из нас даже не представляет его ужасную силу, его мощь. Он само Зло, которое веками, снова и снова, пытается истребить наш народ, — его понесло, и вряд ли это можно было остановить. — Думаете, нападения немецких рыцарей в тринадцатом веке были исторической случайностью? В четырнадцатом — пятнадцатом века вторжения крымских татар, рейды отрядов польской шляхты тоже происходили сами по себе? А войны с Речью Посполитой, Швецией в шестнадцатом — семнадцатом веках так же обыденность? А Северная война, Семилетняя война, Отечественная? Не-ет! Их всех направляла рука нашего врага…

Ташины сестры уже лежали без чувств, не выдержав напряжения. Она сама, не сдерживаясь, рыдала. Лев, смотревший на брата во все глаза, до боли сжимал пальцами рукоять столового ножа.

— Это на руках врага кровь тысяч и тысяч православных душ, загубленных немцами, шляхтой, крымчаками, шведами. И имя этому Легиону Сатаны Орден Розы и Креста…

Умолкнув, Пушкин устало опустился на стул. Белоснежная сорочка была мокрой от пота. Лицо горело.

— Теперь, главное, именно так и написать историю Ордена.

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Александр со стоном разогнулся. Хребет хрустнул так, что уши заложило. Неудивительно, ведь всю ночь провел за письменным столом, скрипя гусиным пером.

— Ну, новоявленный Дэн Браун, смастрячил русский аналог романа «Ангелы и Демоны»? — спросил он сам себя, оглядывая внимательным взглядом получившуюся рукопись. Небольшая, чуть больше тридцати страниц, можно за один присест прочитать. — «Ангелы и Демоны» с его иллюминатами — фигня, сопливые дети! Я создал одну из крупнейших конспирологических теорий! Это же, действительно, информационная бомба…

Небольшая брошюрка рассказывала о могущественной тайной организаций масонов-иезуитов — ордене Розы и Креста, которые, как кукловоды, правили Европой за спинами правителей-марионеток. Тринадцать высших иерархов ордена — братья-магистры — определяли судьбы миллионов человек по всему миру. Они выбирали римских Пап, начинали и заканчивали Крестовые войны, давали добро на разграбление городов и стран, приговаривали к смерти неугодных им царей и султанов, снаряжали исследовательские экспедиции на поиски новых земель. Его члены повсюду — в церквях, торговых компания, пехотных полках и флоте, в магистратах и подле правителей, где ждут своего часа, чтобы исполнить повеление капитула Ордена, собрания тринадцати братьев-магистров.

— Неплохо, неплохо, очень свежо, завлекательно, тревожно и даже страшно. Присутствует даже не налет правдоподобности, а настоящая уверенность в том, что именно так все и есть.

Этим чрезвычайно и притягательны любые теории заговора. Они привносят в нашу обыденную серую жизнь нечто особое, щекочущее нервы и заставляющее озираться и вскрикивать в испуге от любого шороха.

— Я, Александр Сергеевич Пушкин, настоявший кудесник! — поэт принял величественную позу древнего героя, запахнув невидимую мантию или может быть плащ. — Я дам вам настоящего Врага, перед которым сам Сатана будет шаловливым подростком. Сразу будет ясно, с кем нужно сражаться, кого нужно ненавидеть.

Судя по его книге, после Великого раскола Христианской церкви на Римско-католическую церковь на Западе и на Православную церковь на Востоке Священный капитул ордена Розы и креста поклялся восстановить единство христианской Церкви. С тех пор на протяжении семи веков с Запада на Восток непрерывно тянулись орды жадных до денег иноязычных наемников — немцев, поляков, чехов, французов, англичан, итальянцев, норманнов и многих других западных варваров, прикрывавшихся католическим крестом. Каждое десятилетие у русских границ оказывался очередной царёк или хан, науськанный Орденом. Каждое столетие собиралась настоящая орда, всякий раз имевшая разное название, но одну нечеловеческую суть — уничтожение православной веры и русского государства.

— И главное, все получается очень и очень стройно, — Александр едва не хлопал в ладоши, интеллектуально наслаждаясь гармоничностью истории, ее увязанности с реальными историческими событиями. Каждый факт, каждое событие было строго на своем место, словно кирпич в кладке. — Честно говоря, не знай я раньше всего этого, мог бы даже поверить в существование такого мирового заговора. Прямо жидо-масонский заговор… Хотя приставка «жидо» еще не созрела, а вот к через сотню лет очень может быть…

Помимо вины за многовековые военные нападения на Россию Пушкин «повесил» на орден и вину за неустроенность нашей жизни. Тут он, вообще, «отвел душу», приписывая тайным агентам масонов все самые главные мерзости — мздоимство чиновников, жестокость обращения с крепостными, спекуляции на хлебных рынках и многое другое. Прямо так и писал, что посланники Ордена проникли почти во все органы власти и «пакостили» столетиями.

— А почему нет? Очень же красиво и, главное, привлекательно, когда ты ни в чем не виноват, а виноват кто-то совсем другой… Мы — белые и пушистые, а в коррупции, взятках, наглости, грубости и бессердечности виноват какой-то чужой дядя. Соблазнительно ведь? Соблазнительно! Еще и назвать нужно как-то очень внушительно, соответствующе моменту.

Задумавшись, начал перебираться варианты. В голове возникали и пропадали броские названия, но все они не очень ему нравились — «Русский катехизис», «Мой враг», «Имя ему Орден» и др. Наконец, удалось «нащупать» нечто подходящее.

— А если назвать «Кто виноват»? Герцен свой роман еще только пишет. Человек умный, уверен, придумает еще одно броское название. Решено, так и назову.

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Стуча шпорами, Дорохов быстро вошел в кабинет Пушкина. Увидев друга в добром здравии, просветлел лицом и крепок обнял.

— Александр Сергеевич, я отправился в путь, едва только получил известие о случившемся. С вами все в порядке? А с семьей? С детьми?

Видно было, что спешил. Теплый плащ, несмотря на мороз, мокрый от пота. Шапка и шарф покрыты инеем. С сапог стекает вода.

— Я корю себя, что в ту ночь не оказался рядом. Ведь, я поклялся, что враги не смогут к вам подобраться, — скрипнул зубами Дорохов, хватаясь за рукоять сабли на поясе. — Я же говорил, что должен всюду сопровождать вас. Злодеев уже нашли?

Пушкин в ответ криво усмехнулся, чем вызвал у товарища недоумением. Ведь, разбойное нападение на дворянскую семью, да еще в самом центре Петербурга, должны были расследовать в самую первую очередь. Тут шум до небес должен был стоять. В каждый подворотне, в каждой парадной должны были стоять жандармы, полицейские околоточные, солдаты, и проверять у всех подряд документы. В реальности же ничего такого не было.

— Как же так, Александр Сергеевич? — растерянно спросил Дорохов. — Куда смотрят полиция, жандармы?

— Присядь, Миша…

Михаил, подчиняясь жесту хозяина кабинета, сел на краешек диван, надеясь, что сейчас ему обо всем расскажут. У него, естественно, были на этот счет кое-какие соображения, но их он пока держал при себе.

— Миша, все очень плохо. Мои враги зашли очень далеко и, похоже, ни перед чем не остановятся, чтобы окончательно покончить со мной. Сейчас рядом со мной находится очень опасно. И поэтому, Миша, я не обижусь, если ты уйдешь, — поэт вытащил из секретера два внушительных бумажных свертка и кинул на диван рядом с ним. — Здесь довольно много денег и тебе хватит надолго. Я освобождаю тебя от твоего слова, Михаил. Уходи, пока они не добрались и до тебя.

Молчавший Дорохов пошел пятнами. Лицо быстро меняло цвет с красного на серы, и наоборот. Губы кривились, выдавая нехорошие гримасы.

— Если бы я хорошо вас не знал, Александр Сергеевич, то решил бы, что вы хотите меня оскорбить. Поэтому, не буду разводить церемоний, и скажу: я с вами до самого конца. Говорите, что нужно делать?

И вот тут Пушкин его снова удивил, чего в последнее время случалось поразительно часто.

— Значит, будем воевать, Миша? — Александр весело подмигнул товарищу. — Знаю, что у тебя остались в родном полку связи, — Дорохов, чуть подумав, кивнул. В бывшем полку у него, и правда, остались хорошие друзья и знакомые. Уходил он хорошо, поэтому и сам командир полка приглашал захаживать в гости. — Как думаешь, сколько нужно пороха, чтобы взорвать каменный дом?

— Взорвать? — не понял товарищ. — Ну, все зависит от многих условий — от толщины стены здания, от места закладки взрывчатки, от ее количества. Я бы сказал, что нужно от тридцати до пятидесяти бочонков с порохом, и то без особой гарантии.

Сказав, снова уставился на Пушкина.

— А скажи-ка мне, Мишаня, сможешь ли ты достать сто бочонков с порохом?

— Что? — Дорохов, как ракета, взвился в воздухе. — Как? Это же не мешок с мукой, чтобы его на рынке купить.

— А ты подумай, Миша, хорошенько подумай. С нашими пистолетиками до врага мы просто не доберемся. Будем взрывать дворец…

Бледный Дорохов пошатнулся. Ему даже пришлось схватиться за стену, чтобы не свалиться на пол.

— Господи помилуй…