Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 33 Точка

Зимний дворец, малый императорский кабинет

В приемной перед императорским кабинетом было непривычно тихо, скучал секретарь, считая кружащих мух и время от времени отчаянно зевая. В последние дни Его Величество часто пребывал в отвратительное расположение духа, отчего поток просителей сильно иссяк.

Николай Павлович, и правда, позавчера, вчера, да и сегодня то же, имел весьма скверное настроение. Много и заковыристо ругался, на посетителей с просьбами смотрел так, что у них тут же язык отнимался. Пару раз даже кинул в сторону просителей тяжёлое мраморное пресс-папье, только чудом никого не задев.

— … Навалилось, изрядно все навалилось, — несколько раз повторил император, застыв у окна. — Все один к одному, словно специально…

Вокруг, действительно, творилось такое, что поневоле задаешься вопросом, а не в сумасшедший ли дом я угодил? Вокруг империи все, если не горело, то тлело точно. На востоке полным ходом бушевали опиумные войны: Китай пылал, англичане во славу британской короны бомбили из орудий дворец китайского императора. На юге хитрили османы, пытаясь за спиной России договориться с французами и закрыть русским кораблям проход через проливы. Французский король Луи-Филипп угрожал разорвать союзный договор, выпрашивая торговых преференций.

Да и внутри, до спокойствия и порядка было весьма далеко. На западных границах империи в австрийских и германских землях началось мощное восстание польских крестьян, грозившее перекинуться и на русские пограничные территории. В Варшаве, по донесениям генерал-губернатора, уже было неспокойно: в открытую ругали русских, нападали на имперских чиновников, поджигали дома. Центральные губернии вдобавок охватили картофельные бунты, сотни тысяч крестьян восстали против насильственной посадки картофеля на своих землях. В леса уходили целыми селами, не желая слушать увещевания царских чиновников. Кое-где уже пришлось вводить войска.

На востоке империи продолжал «гореть» Кавказ. Длившаяся уже больше двух десятилетий война мощным насосом выкачивала из страны финансы, оружие, людей. Многочисленные горские отряды почти каждый месяц нападали на крепости, раскинутые по Кавказской оборонительной линии. Только на этой неделе случилось два крупных сражения, в которых участвовало более сорока тысяч горцев.

— Горячее получается лето, чересчур горячее, — не отходя от окна, продолжал бормотать император. — Такое просто так не затушишь… Ладно, хватит бездельничать, пора и поработать.

Он развернулся и со вздохом окинул взглядом письменный стол, заваленный бумагами. Дел, требующих его личного внимания, и правда накопилось.

— Так…

Ближе к нему на столе лежала пухлая серая папка с документами, куда секретарь складывал донесения, адресованные лично императору. Скажем просто, это были доносы, нередко даже на очень известных лиц, которые император всегда рассматривал особенно внимательно.

— Ого-го, довольно много за неделю набралось, — удивился он, оценив значительную толщину папки. За всеми заботами на границе и внутри империи Николай Павлович давно уже не заглядывал сюда. — Слишком даже много. Обычно ведь гораздо меньше получается.

И правда, в другое время за неделю и десятка доносов и доношений не набиралось, а тут, даже на первый взгляд, их было больше пяти десятков. Слишком много.

— Посмотрим, посмотрим, и кто же у нас тут главный возмутитель спокойствия.

Открыл папку, взял первый лист с большим двуглавым орлом на макушке.

— Хм, на Пушкина…

Отложив бумагу в сторону, взял следующую.

— Тоже на Пушкина.

Третья ничему не отличалась от предыдущих.

— Та-а-ак, — протянул он голосом, не предвещающим ничего хорошего. — Получается, наш пострел — везде поспел.

Перебрав всю папку с доносами, Николай Павлович удивленно покачал головой. Все пятьдесят шесть доносов за исключением одного на какого-то Анисимова, Костромского помещика, касались персоны Александра Сергеевича Пушкина.

— Давно такого не бывало. Хм, пожалуй, никогда не бывало. Так, посмотрим, что же там пишут.

Вновь вернулся к первому доносу, отложил остальные в сторону и погрузился в чтение.

— … Оскорбил честь дамы, прочитав скабрезный стишок, и поработать посмотрев на неё… Бабник, значит. Ну, и так было известно, к чему на это гербовую бумагу изводить?

Второй донос был тоже об этом. Мол, Пушкин писал замужней даме письма очень фривольного содержания, и та ушла из семьи.

— Бабник, — со вздохом опять приговорил император и взялся за третье. — А что тут у нас?

В третьем доносе было иное. Помещик Троекуров, сосед Пушкина по поместью, жаловался, что его крестьяне совсем распоясались, все поголовно стали обзаводиться ремёслами, вести торговлю, отчего в их местности теперь не пройти от купцов.

— Так что же в этом плохого? — не понял император. — Доходы растут, налоги множатся. Странно… Жалуется, и денег на гербовую бумагу не жалко.

Улыбнулся. Откровенная глупость, недалекость помещика не могла не веселить.

Но взяв следующий лист, нахмурился. Написанное здесь уже совсем не напоминало баловство, чем грешили многие молодые и не очень повесы.

— Церковь хулить совсем не хорошо. Если это правда…

Пушкин обвинялся в написании хулительных стишков, в которых насмехался и над православием и над главой Синода. Верилось в это, конечно, не очень, но кто знает. Раньше ведь он позволял себе и не такое. Император прекрасно помнил его стихи про самодержавный гнёт и бесплатный народ.

— Надо в этом разобраться, как следует разобраться, чтобы другим неповадно было.

Отвернувшись в сторону окна, Николай Павлович некоторое время бездумно смотрел на площадь. Как успокоился, подкинул папку с доносами ближе. Ведь ещё и половины не разобрал.

— Так и это про церковь, про стишки.

Схватился за новый лист, в котором тоже кто-то жаловался на вольности поэта по отношению церкви.

— Один может соврать, двое ошибиться, но сразу пятеро? Вряд ли. Дыма без огня не бывает… Хм, в этих наверное тоже про церковь?

Но первый же, брошенный на оставшиеся бумаги взгляд, показал, что император ошибся. Последние семь листов доносили о ещё более страшном преступлении, чем оскорбление церкви и веры.

— Что! В якобинца решил поиграть?

Подогретый предыдущими доносами, он моментально «вспыхнул». Обвинение в оскорблении царствующей фамилии было для него, словно красная тряпка для быка.

— … Сомневался в правильности монарших решений, называл размер ежегодного денежного содержания членов монаршей фамилии слишком большим, и призвал его, вообще, отменить…

И как вишенка на торте: в последнем доносе Пушкина обвинили в том, что плохо влияет на цесаревича. Мол, его система воспитания делает из наследника престола откровенного неуча, бездаря. Говорится, что все педагоги из санкт-петербургского университета выражают недоумением, как такому человеку было доверено воспитание наследника престола. В конце документа, и правда, располагалось чуть больше десятка подписей, по-видимому, преподавателей из вуза.

— Так, значит.

Императору сразу же вспомнились свои собственные сомнения, когда Пушкин рассказывал ему о новой системе воспитания.

— А я ведь говорил…

Тревога и неудовольствие уже переросло в откровенную злость. У мужчины играли желваки на лице — первейший признак того, что император вот-вот начнет «метать гром и молнии».

И он уже не видел ненормальность всей этой ситуации, когда всего лишь за несколько недель появилось невероятное количество доносов на одного человека. В любое другое время это обстоятельство непременно бы заинтересовало императора. Но в такой сложной обстановке все, напротив, казалось совершенно верным.

Санкт-Петербург

Александр стукнул тростью по стенке экипажа, давая вознице сигнал остановиться. Они как раз проезжали по набережной, из окошка экипажа уже были видны мачты кораблей у причала, слышался шум прибоя. У него это было излюбленное место, где Пушкин мог часами прогуливаться, сочиняя очередное стихотворение или обдумывая сюжет поэмы.

— Держи, — он кинул вознице несколько монет, который тут же исчезли у того за пазухой. — Меня не жди, я здесь надолго.

В последнее время поэт старался почаще выбираться набережную, где прогуливался, пока окончательно не продрогнет или не заноют от усталости ноги.

— … Ох, не нравится мне все это спокойствие, — задумчиво проговорил Александр, облокотившись на каменные перила. — Слишком все хорошо.

Последнее время он остро чувствовал, что вокруг него постепенно затягивается петля. Ощущение было прямо физическим, аж холодком потянуло у шеи.

— Слишком хорошо…

За какие-то полгода Пушкин взлетел так, как никому не снилось. Казалось бы, еще немного он был всего лишь камер-юнкером и опальным поэтом. Сегодня же Александр не просто обласкан обществом, как великий поэт, но и осыпан многочисленными милостями от государства. Пушкин стал бароном, получил богатое поместье, множество торговых привилегий, стал наставником цесаревича, наследника престола Российского. Его разве только с Александром Даниловичем Меньшиковым сравнить можно, стремительно взлетевшего от босоного коробейника и до светлейшего князя, а после и до соправителя Российского государства.

— Слишком хорошо — то же плохо.

Александр лишь недавно осознал, что из-за своего высокого положения и большого богатства стал восприниматься угрозой для многих «сильных мира сего». Раньше для высшей аристократии он был всего лишь жалким поэтишкой и бабником, имевшим к тому же красавицу-жену. Сейчас же Пушкин — жирная добыча, богатству которой можно было лишь позавидовать.

— Не думал, что так получится. Слишком сильно стартанул, а они, черти, завидуют…

И паранойей здесь и не пахло, как могло было показаться.

При каждом посещении Зимнего дворца придворные на него так смотрели, что у него все дыбом вставало, как у зверя во время опасности. В лицо улыбаются, а, как отвернешься, последними словами крыть начинают. Не глухой, прекрасно все слышал. Говорили, что обнаглел, все лакомые куски себе захапал; что к государю, как уж пролез; что простое быдло превыше дворянства ставит. И много другого рассказывали, отчего натуральным образом сердце перехватывало.

— Завидуют, аж ядом исходят.

А завидовать, честно говоря, было чему. Говоря современным языком, Пушкин был не просто чертовски богатым человеком, а полноценным олигархом, владевшим множеством самых разных активов. Он был медиамагнатом, владевшим совместно с братом Львом большей частью газет и журналов в Российской империи. Только в столице империи выходили в свет три десятка газет, доход от продажи которых шел именно в его кошелек. Одновременно, им был основан Первый крестьянский банк, аналогов которого, вообще, не было. Никто до него не давал ссуды простым крестьянам на организацию ремесел, а он давал, пытаясь развить так называемый мелкий бизнес. Он же был изобретателем, «выдававшим на гора» такие вещи, которые никто до него не делал. Одна только передвижная кухня для военных чего стоит. Про гранаты-колотушки и говорить было нечего.

— Черт, и не знаешь, откуда удара ждать… Почитай, каждый второй во дворец спит и видит, как бы мне под зад коленкой дать, и мое барахло поделить.

Словом, врагов, явных и скрытых тьма. Бывший наставник цесаревича ненавидит его просто лютой ненавистью. Был бы посмелей, точно бы на дуэль вызвал. Новый министр образования, сменивший Пушкина, всем рассказывает о завалах, которые ему достались на новом месте работы. Военный министр в открытую называет поэта пустым прожектером, и последними словами ругает изобретенные Александром гранаты и передвижную кухню. Еще были десятки других, которые он не знал.

— А не пойти ли вам на х…

Задумавшись, Александр громко выругался, отчего прогуливавшая рядом барышня испуганно дернула головой и густо покраснела. Удивленно посмотрела на Пушкина, а после, стуча каблучками, побежала прочь. Ее кавалер — бледный студент с горящим взором — несколько мгновение буравил злющим взглядом Пушкина, похоже, что-то сказать хотел, но так и не сказал. Прошипел что-то еле слышно и рванул за девушкой. Вот теперь пойдут новые разговоры.

— Да, и вы тоже идите на х… Чего мнетесь, краснеете, схватили друг друга в охапку и погнали наших городских.

Эта сценка так развеселила поэта, что он немного выдохнул. Почувствовал, что отпустило. Как-то сразу ушло напряжение, что до этого его мучило.

— А чего я мучаюсь? Как говориться, делай, что должен, и будь, что будет.

Пушкин осмотрел по сторонам, убедился, что никого рядом нет, и снова с чувством выругался:

— А пошли вы все на х… еще раз! Не уйду никуда, не буду прятаться. Пока есть возможность, буду рядом с Константином. Человека из него буду делать…

Зимний дворец

Император уже несколько минут сидел в полном молчании. Бледный, с плотно сжатыми губами, он с трудом сдерживался, чтобы не сорваться.

— Это уже ни в какие ворота не лезет, — прошипел он, медленно выдавливая из себя слова. — Каждый сверчок, знай свой шесток…

У него только что был великий князь Михаил, его двоюродный брат, занимавший должность военного министра. И гость не пожалел «острых» слов, чтобы обвинить Пушкина во вмешательстве в дела армии и флота. Мол, этот поэтишка совсем с ума сошел, решил, что он лучше всех разбирается в военном и морском деле. Каждую неделю пишет многостраничные записки про то как, улучшить армию и флот. То какие-то странные гранаты придумал, то просил всех солдат в окопы закопать, то про какой-то танк говорит.

— Прожектёр…

До этого заходил новый министр образования, сменивший Пушкина на его посту, и то же жаловался. Говорил, что прошлый министр всю работу министерства развалил, завел любимчиков, какую-то странную школу открыл, где учатся только дети кухарок и мастеровых.

— Все, хватит! Пожалуй, я ошибся, когда допустил его до сына. Поспешил.

Николай Павлович нахмурился, и уверенным шагов вышел из кабинета.

— Ваше Величество! — в приемной перед ним тут же вытянулся его личный секретарь.

— Где сейчас мой сын? Господин Пушкин с ним?

— По распорядку дня у Его Высочества свободное время. Насколько я знаю, сейчас он в библиотеке.

Император кивнул и пошел в сторону библиотеки. Прежде чем распрощаться с новым наставником, решил поговорить с сыном, чтобы тот то же «сказал свое слово».

— Ну, если какую-нибудь дурь в голову сына вбивает, в Сибири сгною.

Накрученный, шел с таким злым видом, что придворные, как тараканы, в стороны разбегались.

— Где сейчас Константин? — в одном из закутков он схватил за рукав фрейлину, которая не успела спрятаться.

Та съежилась и, стараясь не встречаться взглядом с императором, показала рукой в сторону. После, еле слышно, выдавила из себя:

— У лестницы, где караул, видела. С солдатами разговаривал…

Император отпустил ее, и пошел к лестнице. Караул стоял у выхода из дворца, куда, значит, ему и нужно было.

— Что ему еще от солдат понадобилось? — бормотал он. — Никогда к ним не подходил. Странно.

Спустился с лестницы. Осталось свернуть направо, караул всегда там стоит.

— А это что еще за представление? — недоуменно пробормотал Николай Павлович, услышав непонятный шум. — Не понимаю.

Везде тишина, а тут какое-то собрание.

— Хм, Константин?

В любое другое время он бы сразу вышел, но сейчас, почему-то, остановился и стал слушать. Ведь, его сын стоял в окружении солдат и что-то рассказывал⁈ Когда такое было возможно, он же нелюдимый, из него лишнего слова не вытянешь!

— … Рассуди, Ваше Высочество, по-божески, — император широко раскрытыми от удивления глазами смотрел, как один из солдат, здоровенный детина с веснушками, с его сыном разговаривает. — Мы с Михаем, два родных брата. Нас пятеро прежде было, да лихоманка брата и двух сеструх унесла. Как родители Богу душу отдали, дом остался с вещами, да конягой Сивкой. Я вот говорю Михаю: мол, давай по справедливости делить, поровну. Он же уперся, и ни в какую. Говорит, что ты солдат, на всем казенном живешь, а мне дом и Сивка нужнее. Как же по правде-то, Ваше Высочество, подскажи.

Император даже дыхание затаил, стараясь ничего не пропустить. Таким сына он еще ни разу не видел. Подумать только, у Константина, несмышленого мальчишки, просили совета⁈ Как такое, вообще, возможно⁉

— … Если по-человечески, то ты, Федор прав — делить имущество вашего батюшки нужно поровну.

Цесаревич, стоя в окружении солдат, был невероятно серьезен. Казался даже выше ростом, и, что еще более удивительно, старше. Николай Павлович с трудом верил тому, что видел.

— Если же по-божески, то иначе должно быть. — Константин уверенно продолжил, словно был не мальчишкой, а умудренным опытом аксакалом, привыкшим решать вопросы своих односельчан. — Твой брат ведь из казенных крестьян, так? Ему, сам Бог велел, землю пахать, хлеб растить. Ты же, Федор, служивый человек, нашему Отечеству служишь. Вот тебе и ответ: дом и лошадь нужно брату отдать, а тебе небольшую толику денег выпла…

Больше император не стал слушать. Еще немного постоял, потом развернулся и пошел обратно в свой кабинет. Он уже услышал достаточно.

— Да-а, чудны твои дела Господи. Кто бы про такое рассказал, никогда бы не поверил. Вот тебе и Пушкин, вот тебе и с… сын.

УВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ, НА ЭТОЙ НОТЕ ИСТОРИЯ ПРО НАШЕГО СОВРЕМЕННИКА В ЛИЧИНЕ АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВИЧА ПУШКИНА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ.

Надеюсь, чтение доставило вам удовольствием…