Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 25 Поворот, куда?

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

Врач отошел от кровати с неподвижным телом поэта и остановился рядом с его родственниками. Наталья Пушкина со слезами на глазах шептала молитву, позади нее всхлипывали сестры, то и дело прикладывая к глазам платки. У самой стены стол бледный как смерть брат Лев, с тяжелым вздохом хватавшийся за сердце. Угрюмо молчал слуга Никита Козлов, кусая до крови губы. Хорошо детей не было, кухарка с самого начала увела их подальше, на кухню, где их отвлекала сказками.

— Наталья Николаевна, милочка, ваш муж прямо в рубашке родился. На моей памяти Александр Сергеевич первый, кто дважды за столь короткий срок счастливо избежал неминуемой смерти, — врач, благообразный дедушка с аккуратной седой бородкой, недовольно качал головой. — Вот, глядите на спасителя господина Пушкина.

Родные поэта зашевелились, подходя ближе. Всем хотелось посмотреть, что спасло великого поэта.

— Вот, дамы и господа, смотрите.

Врач протянул руку, на ладони лежал массивный серебряный образок с ликом Богородицы, в самом центре которого красовалась внушительная вмятина.

— Ой, это же образок, который я Саше образок на именины подарила, — ахнула Наталья, сразу же узнав иконку, которая в их семье передавалась по мужской линии и считалась чудодейственной. Именно поэтому она и подарила ее мужу, решив, что она его когда-то защитит. Выходит, не прогадала. — Божечки…

Иконка пошла по рукам. Ее касались осторожно, одними пальчиками, словно боялись что-то испортить или, не дай Бог, сломать.

— Сейчас, мои хорошие, Александру Сергеевичу нужен покой, покой и еще раз покой, — старичок кивнул в сторону кровати с телом.– На груди большой синяк, через неделю пройдет. Я мазью помазал, вы там рядом теплой водой помойте.

Едва услышав это, слуга Никита Козлов побежал за водой, а через несколько минут уже склонился над телом хозяина с тряпкой.

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

Миг выстрела — искаженное от ненависти лицо Мицкевича и полуметровый сноп пламени от выстрела — буквально впечатался в его память, и, похоже, теперь будет преследовать его до конца жизни. Вот и сейчас, Александр еще не успел толком проснуться, а перед его глазами уже стояла эта картинка.

— Стой, дурак, не стреляй!

Бормотал Пушкин, пытаясь отмахнуться от ужасного воспоминания. Но без толку! Обезумевший от животной ненависти поляк, тыкавший в него пистолетом, становился все ближе и ближе. К груди поэта тянулся сноп огня, в нос ударил горький запах пороха. Вот-вот пуля, как и в прошлый раз, ударит в его грудь.

— Пшек поганый.

Но удара не было, зато почувствовал, как по груди начало растекаться что-то теплое. Кровь! Теплая кровь! Значит, в брюхо ранили! Снова, опять! Не уйдешь, выходит, от судьбы.

— Сука, чертово племя.

… И тут его вдруг тормошить начали, и совсем рядом стал раздаваться чей-то до боли знакомый голос:

— Саше, Сашенька, я здесь! Я с тобой! Тебе больно? Ему же больно! Что же вы стоите, сделайте что-нибудь! Саша⁈

Александр с трудом разлепил века и после этого некоторое время приходил в себя, пытаясь сообразить, что с ним и где он находится. Только что увиденный кошмар — выстрел, сильный удар, боль и льющаяся по груди боль — казался настолько реальным, что Пушкин никак не мог поверить, что это был всего лишь сон.

— Черт… Вот же…Прямо передо мной стоял… Мицкевич, су… — бормотал поэт, сквозь зубы. До него уже дошло, что он живой и лежит в своей кровати, но кошмар еще не отпускал его. От пережитых эмоций его до сих пор потряхивало. — А кровь? Как же кровь-то? Я же чувствовал, как она по груди течет…

Он дернул головой и увидел своего слугу с тряпкой, с которой текла вода. Вот и ответ: Никитка его обтирал, смывая грязь и пот. Выходит, что не было никакой крови, ему спросонья почудилось.

— Ой, Сашенька! — вскрикнув, тут же бросилась ему на грудь Наталья.

— Ну ты и дал, Саш[А]! — громыхал голос брата Льва, грузная фигура которого мелькала где-то позади всех. — Вечно ты во всякие истории попадаешь!

— Александр Сергеевич, как же мы рады! — в два голоса кричали сестры Натальи — Александра и Екатерина, высовываясь из-за спины сестры и радостно размахивая руками.

— Батюшка, родненький! — хриплым голосом подвывал Никита Козлов, утирая на лице слезы. Трясется, того и гляди в ноги бросится. Бедолага, распереживался за барина, которого еще в пеленках нянчил. — Совсем спужал нас, милостивец.

И сразу же вокруг Пушкина началась та суета, которая всегда царила вокруг выздоравливающего больного в большой и дружной семье: его целовали, обнимали, похлопывали по плечу, заботливо поправляли подушку и подбивали одело, несли ароматный чай с малиной и всякую другую снедь, которой в другое время с лихвой бы хватило и на целое солдатское капральство.

— … Все! Все! Полноте! Как бы мне от вашей заботы только хуже не стало! — рассмеялся Александр, шутливо отстраняясь от всех. — Вы слышали, что сказал врач? Мне нужен покой и еще раз покой. Ранения нет, на груди пара синяков и на голове ссадина. Полежу немного, и все будет в полном порядке. Лев, разговор есть.

Когда в комнате остались лишь он и его брат, начался разговор.

— Что по поводу всего этого известно? — Пушкин показал на свою перевязанную голову.

— А ты не помнишь ничего? — присвистнул от удивления Лев. — Злодеем оказался тот самый Мицеквич, что пару недель назад к тебе в гости приходил. Представляешь, какой иуда оказался…

Как оказалось, в поднявшейся после выстрела суматохе поляку удалось скрыться. Кто-то из сердобольных горожан попытался было его задержать, да не смог — несостоявшийся террорист, пока бежал, ножом отмахивался. К счастью, его узнали и все рассказали охране дворца, что прибежали первыми на место.

— … Ищут сейчас этого лиходея и полиция, и жандармы. А как поймают, будь спокоен, этот Мицкевич свое сполна получит, — кровожадно бурчал Лев. — Никуда не денется.

— Пригрел на свою голову, — вздохнул поэт. — А, вообще, что обо всем этом говорят?– Пушкин неопределенно взмахнул рукой, имея ввиду то ли высший свет, то ли друзей и знакомых, то ли и вовсе простой люд.

— Да тут целое столпотворение! — Лев аж зажмурился. — Прямо со вчерашнего дня, как тебя привезли, идут и идут, идут и идут. Из многих домов слуг посылают, чтобы о твоем здоровье справится. Из дворца уже два раза вестовой прибегал, да так и убегал ни с чем.

Улыбнувшись, Пушкин кивнул. Чего тут говорить, приятно, когда переживают за твоей здоровье.

— С этим понятно, Лев. Я ведь, с тобой о другом хотел поговорить– помощь мне твоя нужна.

Брат удивленно вскинул голову, и тут же с готовностью наклонил голову. Мол, говорит, что делать, все исполню. Этой исполнительностью Лев и привлекал Пушкина.

— На окраине столицы мне срочно нужен хороший большой просторный дом — каменный, с пристройками, с землей. Плачу любые деньги, Лев. Школу для особых детей буду открывать, Его Величества дал свое согласие.

— Особливых? Это каких-таких особливых? Хромых что ли или беспризорных? — не понял Лев.– Так для этого отребья же дома призрения есть. Зачем им целый дом?

— В этой школе будут учиться самые талантливые дети со всей страны. У них будут лучшие учебники, лучшие условия и, главное, самые лучшие учителя.

Лев в ответ ухмыльнулся. Скептицизмом от него так и несло. Еще немного, и подумает, что после покушения брат головой тронулся.

— Так чего их искать? Все они наперечет, по гимназиям учатся. А с остальными только время да деньги терять, об заклад готов побиться в этом.

— Вот и побьемся. Когда проиграешь, прицепишь на голову гребешок и будешь кукарекать прямо на площади…

— Что? А ладно, по рукам! А ты, в случае проигрыша, тоже…

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

В ту ночь Наталья, сославшись на указания врача об полном покое для поэта, ушла к сестрам, предоставив его самому себе. Пушкин же долго не мог заснуть, ворочался в постели, то и дело вставал и садился за письменный стол, копался в своих записях. Вчерашнее происшествие сильно выбило его из привычной колеи, заставив посмотреть совсем иначе на многие из своих планов.

— … А может я не прав? Может зря отгородился, и стою в стороне?

В подсвечнике горели две толстые свечки, отбрасывающие на потолок и стены неровные, пугающие тени. Сам поэт, одетый в белую ночную рубаху и длинный колпак на голове, словно приведение бродил от стены к стене с тоскующим, задумчивым взглядом.

— Черт, ощущаю себя самым настоящим предателем. Бабки, бабки, одни бабки на уме. За что ни возьмусь, все равно к этим чертовым бабкам прихожу…

Все его спокойствие последних месяцев разнесла в пух и прах одна простая мысль, пришедшая в голову сразу же после пробуждения — оказавшись здесь, он так и не сделал ничего по-настоящему «большого», правильного. Он, великий русский поэт, символ эпохи и авторитет для всех мыслящих людей страны, разменял выпавший ему шанс на свое личное, маленькое эгоистическое счастье.

— И правда, ведь, а чего я сделал? Бабки наколотил — раз! Дантесу в морду дал — два! Пару сказок написал — три! Сжег бывший дворец князя Волконского с масонами– четыре! Организовал первую развлекательную лотерею — пять! Все⁈ А, еще придумал КРУЖЕВНЫЕ ТРУСЫ! Кружевные, мать их, ТРУСЕЛЯ подарил миру! Вот я какой БЛАГОДЕТЕЛЬ!

И такой пошлостью от всего этого несло, что Александр сел на в кресло, обхватил голову руками и тихо застонал. Горько и погано стало на душе.

— Похоже, Пушкина тогда все-таки убили, — Александр выдавил из себя это жуткое признание и застыл в кресле.– Я ведь ни на грамм не Пушкин…

Он снова и снова вспоминал события последних месяцев, как оказался в этом времени. Перед глазами проносились громкие фразы, образы людей, предметы. Он все больше и больше убеждался в том, что большая часть его прошлых поступков — это поступки мелкого человечка, мещанского карлика, а не как не великого поэта.

— Почему так получилось? Где я ошибся, где я свернул не туда? — Александр вскочил с кресла и вновь стал мерить комнату шагами. — Почему я решил, что не должен никуда вмешиваться? Чего испугался?

И правда, почему он поставил во главу всего свое личное благополучие? Почему решил строить свой маленький мирок с красивой женой, розовощекими детишками, домиком с резными ставнями и небольшим садиком, забыв обо всем на свете? Почему? Ведь, он совсем другой закваски, еще советской, добротной, еще не мерящий все на свете на деньги, шмотки и удовольствия.

Да, его совсем чуть-чуть извиняют, но никак не оправдывают полностью, его планы по реформированию образования. Но это ведь капля в море!

— Как же я до всего этого докатился? Я же отвернулся от всего, где мог что-то исправить– от крепостного права, от повального воровства и мздоимства по власти, от разрухи в сельском хозяйстве и армии. Я ведь столько знаю, что никаким пророкам и не снилось.

Устав метаться по комнате, Пушкин буквально свалился в кресло.

— … Скоро Крымская война, потом полыхнет Польша, начнутся крестьянские бунты, за ними поднимут головы доморощенные террористы из Земли и воли. Я же про все это знаю.

Сердце в груди колотило так, что готово было выпрыгнуть наружу. Обида на себя медленно, но неуклонно, перерастала в презрение к себе.

— … А хорошо ты устроился, братишка, очень хорошо, — презрительно ухмыльнулся Александра, до хруста сжимая кулаки. — Деньги текут рекой, дом полная чаша, министерские погоны на плечах, жена в кружевном белье… Черт, опять эти кружевные трусы вылезли! А все вокруг, значит, пусть в задницу идет, так? Пушкин, конечно, не герой с обложки, но точно бы не стал стоять в стороне.

Был ли это момент психологического надлома, эдакий ценностный кризис, не понятно. Может был, а может и нет. Главное, парень понял, что так больше продолжаться не может. Он больше не может оставаться в стороне и спокойно строить свое собственное уютное сытенькое и закрытое от всех гнездышко. Не может, не должен и не будет.

— Получится — не получится, правильно — неправильно, но я, по крайней мере, попытаюсь что-то изменить в этом мире, попытаюсь сделать что-то, действительно, важное.

Он поднял голову, наткнулся на зеркало, и едва узнал себя в отражении. Лицо изнеможенное с впавшими глазницами и заострившимся носом, как у покойника.

— А потянешь, старина? Сейчас хорошо, сытно, всем нравишься, а потом? В кусты не спрячешься?

Шептал и внимательно вглядывался в свое отражение, словно ждал из зазеркалья ответа.

— Потяни, все потяну… А начну с крестьян.

Отодвинувшись от зеркала, Пушкин решительно схватился за перо.

Санкт-Петербург.

Уже на следующее утро разразился грандиозный переполох, как ни странно, связанный с газетой «Копейка». Уже ставшая обыденной, знакомой для людей, она вдруг вновь прогремела на весь Петербург. За какой-то час был до самой последней газеты раскуплен десятитысячный тираж, потом следующий, и следующий, и следующий. У мальчишек-разносчиков происходили целые сражения, когда за пару последних экземпляров люди в кровь били друг друга, матерились так, что уши у прохожих уши от стыда в трубочку сворачивались. У типографии, где печаталась «Копейка», и вовсе, целая демонстрация случилась, на разгон которой со страху целый эскадрон казаков прискакал. Думали, что беспорядки начались.

Возмутителем спокойствия оказалась не сама газета, а лишь заметка в ней с невероятным названием «Не могу молчать». А вот, собственно, и сама статья.

«Пишу не по чей-то прихоти или развлечения ради, а по зову души, ибо не могу больше молчать. Нас, дворян, называют благородным сословием, солью земли Русской, ее честью и совестью, приносящим обществу наибольшую пользу и обладающим выдающимися талантами! Но дает ли это нам право владеть людьми, как бессловесной скотиной? Кто нам дал это право? Лично Господь Бог? Богородица? Пришло время твердо сказать, не может и не должен один человек владеть другим человеком! Я, Александр Сергеевич Пушкин, готов это сказать. В течение этого месяца все крепостные крестьяне, принадлежащие Пушкиным, получать вольные, и дальше смогут сами определять свою судьбу, как и определено самим Господом. А вы готовы последовать моему примеру?».

с. Михайловское, Псковская губерния

Над сельской дорогой клубилась пыль, кавалькада всадников — четверо драгун во главе с капралом и мужчина в чиновничьем вицмундире — скакала в сторону Михайловского.

— … Господин становой пристав, разрешите вопрос? — скакавший первым капрал потянул на себя вожжи, заставляя своего жеребца поравняться с лошадью чиновника.

— Ну? — недовольно буркнул пристав, даже не поворачивая головы. Видно было, что, покрытый с ног и до головы пылью, он по горло сыт всей этой поездкой. — Чего надо?

Капрал сочувственно покачал головой. Он-то привычный скакать верхом, по службе целыми сутками приходилось скакать то с важным пакетом, то в сопровождении особой персоны. Становой пристав же, как пить дать, больше в присутственном месте сидит да бумажки перебирает.

— Вот, хлебните, — служивый протянул небольшую фляжку, которую только что вытащил из под плаща. — Отвар, бодрительный, сам на травах настаиваю по еще батюшкиному рецепту. Один глоток, и сразу отпустит.

Взяв фляжку, чиновник сделал глоток, чуть помедлив сделал еще один. Зажмурился и медленно выдохнул. Похоже, и впрямь, полегчало.

— Хорош отвар, — благодарно кивнул пристав, возвращая фляжку. — Ты, чего спросить хотел?

— Так в полку болтали, что господин Пушкин решил всех своих крестьян на волю отпустить. Врут, поди, — скептически скривился капрал. — Кто в здравом уме решится от своего отказаться? Это же какие деньжищи…

— Не врут. По этому делу мы и едем в Михайловское, — чиновник похлопал по большой кожаной сумке, что висела на его плече. — Здесь сто восемьдесят шесть вольных грамот для всех крестьян Михайловского. Это еще ничего страшного, капрал. Вот мой товарищ поехал в Болдино, а там, прошу заметить, почти две тысячи крестьян, которым господин Пушкин также выписал вольные грамоты. Вот так-то…

От удивления капрал едва не свалился с жеребца. Но справился с минутной слабостью, выпрямился и с выпученными глазами уставился на ту самую кожаную сумку с вольными.

— Это же целое состояние…

К полудню они прибыли на место, и не откладывая дело в долгий ящик собрали крестьянский сход. Возле господского дома столпились все сто восемьдесят пять крестьян [только Витька Ахромеев сын пару дней назад скончался, оттого общее число и не сходилось], которым становой пристав и зачитал извещение об освобождении.

— … Сим следует считать вас свободными сельскими обывателями. Вот ваши вольные грамоты, — чиновник вытащил пачку бумаг и с силой тряхнул ими перед собой.

Толпа некоторое время стояла молча, едва дыша. А в какой-то момент, словно прорвало. Первым рухнул на колени какой-то древний дедушка и начал истово креститься. Следом за ним свалился длинный как жердь мужик в прокопченном кузнечном фартуке, и стал с воем кататься по земле.

— Шподобилась, гошподи, шподобилась… — плакала беззубая старуха, смотря на золотой купол церквушки выцветшими глазами. — Дошдалась…

ОБЫЧНАЯ РЕКЛАМА

Книга "Всемогучий!

Наивный парень получил от инопланетян Силу и решил осчастливить простых людей. Одним бесплатно давал продукты, другим закрывал кредиты, третьим просто отдавал деньги, четвертых лечил, пятых защищал от бандитов. А дальше…

https://author.today/reader/404122/3740575