Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын!

Глава 28 Еще один шажок к светлому будущему

Санкт-Петербург

Июньское утро. Несмотря на ранее время, уже начало припекать. Совершавшие утренний променад дамы обзавелись белоснежными кружевными зонтиками, лукаво стреляя из-под них любопытствующими взглядами по сторонам. Господа, затянутые в мундиры и сюртуки, не могли себе позволить такой роскоши, как зонт, поэтому лишь вздыхали, стараясь держаться в тени домов. Мастеровые с подмастерьями, уже принявшиеся за работу, напротив, щеголяли в одних рубахах с открытым воротом.

Донимала занимавшаяся жара и Пушкина, бодро вышагивавшего по проспекту. День был рабочий, поэтому пришлось облачиться в министерский мундир, плотное сукно которого грело не хуже шубы. Приходилось то и дело утирать платком пот, обильно выступавший на лице. Только он почти не обращал на это — действительно, несущественные мелочи, в сравнении с недавними событиями.

Поэтому он шел и улыбался. Конечно, улыбался не во весь рот, как загулявший работяга, а в меру, немного — ровно столько, сколько нужно было.

— А все-таки меняется все вокруг… Понемногу, но меняется, вертятся колесики, пусть не шибко, но вертятся…

В последние дни поэт довольно часто думал о том, что останется после него, о своем «наследстве». И дело было не столько в его вкладе в русскую культуру, литературу, стихотворное искусство и тому подобное, сколько в его влиянии на развитие всей страны. Естественно, он не мифический атлант, державший на своих плечах мир, и уж тем более не Господь Бог, но в его силах было многое изменить в окружающей его действительности. Собственно, в последние месяцы именно этим он и занимался, решив, что больше нельзя, как и раньше, оставаться в стороне. Нельзя было оставаться просто хорошим человеком и добрым семьянином, и не замечать жутких вещей, которые творились вокруг.

— Зря я плакался, что это Сизифов труд, что все обязательно откатится назад, — бормотал он на ходу, то ли споря сам с собой, то ли просто ведя разговор. Причем, неспециально, но все выглядело так, словно очень занятый министр репетировал что-то очень серьезное, важное. Оттого во взглядах прохожих, попадавшихся на встречу, сквозило, уважение. Вот, мол, его высокопревосходительство идет, о важном думает, не то что мы–одни жареные рябчики с подливой, да котлеты на пару на уме. — Все меняется, меняется и сейчас этого уже никому не скрыть…

Конечно же, не все обращали внимание на эти не всегда заметные ростки нового, и вроде бы как не должные еще появиться вещи, явления, события. Но Пушкин при встрече с чем-то эдаким невольно обращали на это внимание. Выразительнее всего это проявлялось с журналами и газетами, буквально заполонившими уличные лотки.

— Лёва, братишка, конечно, развернулся… Такими темпами скоро бумагу из-за границы ввозить станет.

Полиграфии, и в самом деле, в последнее время стало столько, что фраза «СССР — самая читающая страна в мире», похоже, появиться гораздо раньше своего часа.

— Хм, к сожалению, до самой читающей нам еще далеко, а вот до самой смотрящей, пожалуй, уже очень близко… Очень уж сильно Лёва на комиксы для простого люда нажал…

Пушкин, конечно, в свое время, много раз встречал в литературе упоминания о том, что так называемые лубочные картинки очень нравились простому люду. Однако только здесь и сейчас он понял, насколько гигантский у них потенциал. Лубочная картина, лубок по-простому, представлял собой яркую красочную картинку, обычно на бытовую тему с простенькой «мудрой» надписью. Например, крестьянская или купеческая семья сидит за богатым столом у самовара и пьет чай, а по низу картинки написано — «жить богато, значит, иметь жену, детей, да хату». Или на картинке юнец в красном кафтане играет с собакой на поляне, подпись же под всем этим гласит: «Нет друга — так ищи, а нашел — так береги». Народ просто дуром, по-другому и не скажешь, раскупал эти комиксы с народными мудростями. Яркие картинки обязательно вешали в красном углу, рядом с иконами и любовались, как за стол садились.

— И правда, не знаешь, что и как выстрелит. Я-то ему советовал для крестьян иконки печатать или крошечные басни на листочках. Оказалось же, что им картинки нужны!

Начавшись с Петербурга, увлечение печатными картинками превратилось в настоящие сумасшествие, сильно напоминая нечто подобное в будущем. На ярмарках, куда обязательно выбирались крестьяне даже из самых глухих углов, раскупались целые возы картинок. Если же появлялись особо красочные картинки, то право купить их первым разворачивались целые баталии. Морды били так, что приходилось околоточных или даже солдат вызывать. Очень ценились картинки с пышногрудыми и крупнозадыми бабами в красных сарафанах, длинной черной косой и большими, анимешными глазами. Бешено разбирали картинки с дородными буренками, жеребцами, похоже, символизировавшими богатство, достаток.

— Молодец, ничего не скажешь. И, ведь, сам начал так крутиться, что не остановишь теперь. Похоже, волну поймал. Государь со своей монополией на печать для нас в самую точку попал… И в самом деле, Лёва, красавец. Ведь, двухслойную туалетную бумагу придумал, выпускает. Кто бы мог подумать пол года назад… Лева Пушкин, повеса, откровенный бабник, у которого ветер в голове и шило в том самом месте, стал не просто серьезным бизнесменом, но и вроде как изобретателем… Надо же двухслойная туалетная бумага⁈ Как теперь в будущих учебниках по литературе про биографию Пушкина рассказывать? Неужели расскажут, что его родной брат «подтер» всю Россию. Смешно…

Чего греха таить, Александр как этот первый рулон туалетной бумаги увидел, потрогал, аж прослезился. Может и глупо было, но не сдержался. Ведь, для него этот простенький с виду рулон мягкой бумаги был не просто изделием для нужника, а символом старого мира.

— Нужная вещь, хоть смейся, хоть плачь…

Действительно, нужная вещь. Сейчас даже аристократы для своих драгоценных поп не брезговали газетную бумагу использовать. Кстати, Александр еще в той жизни слышал об одном занимательном факте из жизни американского общества. Толстый журнал «Альманах старого фермера» там почти весь девятнадцатый век специально выпускался на мягкой бумаге и с круглым отверстием вверху, чтобы его удобнее было вешать на гвоздик в уборной. Мол, прочитал страницу, вырвал и употребил так, как следует.

— Лёва, Лёва, теперь точно на говне бизнес делать будет. Удивительно…

Потребность в туалетной бумаге сейчас была не просто большой, а колоссальной. Российской туалетной бумаги просто не было, а импортной откровенно не хватало, да и качество ее оставляло желать лучшего. Словом, Лев Пушкин уже вторую бумажную фабрику заложил, чтобы выпускать только туалетную бумагу. Орел, растет.

— Ладно, хватит. Что-то я не о том думаю.

Пушкин улыбнулся и прибавил шаг. Ведь, сегодня был особый день– не просто еще один рабочий день в министерстве просвещения с очередными инспекциями, корпением над бумагами, а день проведения ПЕРВОЙ в стране городской олимпиады по арифметике.

— Туалетная бумага, конечно, важна, но не нужнее арифметики. Ха-ха-ха!– не сдержался и хохотнул, поняв, что сболтнул. — В один ряд такое поставил…

Кто бы знал каких трудов ему стоило организовать все это, сколько седых волос появилось в его роскошной курчавой шевелюре, сколько ночей он не спал. Против олимпиады по арифметике да еще со свободным доступом разночинцев были практически все, за исключением может быть его семьи и кое-кого из друзей. Остальные же, возглавляемые самим государем, откровенно нос воротили от этого предложения. Кривя лица, говорили, по существу, одно и то же: «нонсенс, чтобы юноша из благородного сословия соревновался с босяком с улицы». Правда, на это Пушкин всякий раз то же задавал один и тот де вопрос: «Боитесь, что босяк выиграет?».

— Вот и взял их, как говорится на слабо. Ха-ха!

Естественно, дело было не только в этом пресловутом «взять на слабо», но и во многом другом, о чем Пушкин терпеливо и подробно рассказывал всем нужным лицам. Говорил столько, что, казалось, язык стер, пока хоть в чем-то убедил.

— Закостенелые, конечно, очень закостенелые. Понятно теперь, чего они с отменой крепостного прав столько тянули. Ведь, даже мысль о равенстве допустить не могут, — чуть ли не по-стариковски бурчал Александр. — Мол, как в соревновании умов можно равнять благородного и простолюдина? Прямо взвыли от негодования! Вопили, что место кухаркиного сына на кухне, а еще лучше в сарае

С проспекта он свернул, направляясь скорым шагом в стороны бывшего здания Двенадцати коллегий. Теперь в этом громадном здании, некогда самом длинном в империи административном здании (почти 400 метров!), располагался Санкт-Петербургский университет, где, собственно, и должна была состояться Первая Всероссийская олимпиада по арифметики.

— Ну, ничего, ничего! Мои воспитанники им сегодня зададут перца. После этого посмотрим, кто будет смеяться последним… Я еще такие задания подготовил, что просто прелесть!

Санкт-Петербург

Здание Санкт-Петербургского университета

Все выглядело весьма и весьма внушительно.

Петровский зал, где сейчас проходили все важные события в жизни университета, поражал своим убранством. Белоснежная колоннада, опоясывавшая зал, создавала ощущение простора, причудливая золоченая лепнина на потолке прерывала строгие линии интерьера и придавала особое ощущение торжественности.

У окон стояли мягкие кресла, оббитые красным бархатом. Некоторые из кресел были уже заняты зрителями — несколько пожилых генералов со своими супругами, пара совсем юных девиц. Другие гости, особенно волнующиеся родители, стояли рядом и во все глаза следили за последними приготовлениями к прежде невиданному событию. Переговаривались, перешептывались, делились слухами. Тон разговоров был чаще натянутый, реже откровенно недовольный, и совсем редко хвалебный.

— … Вы не находите, что господин Пушкин перегибает палку? Это же порушение основ, как с его прошлой выходкой? Вы ведь слышали про рукоприкладство с его стороны? Разве человек благородного происхождения может опуститься до того, чтобы махать кулаками, как пьяный лавочник? — через губу бубнил невысокий мужичок в свитском мундире, обращаясь к небольшой кампании. Они стояли у одной из колон и с недовольным видом осматривались. — Как, вообще, можно допускать в эти священные стены лапотников с улицы?

— А как же Ломоносов? — иронично спросил кто-то из кампании, и мужичок, что только что с таким возмущением разглагольствовал о благородстве, вдруг густо покраснел. Казалось, вот-вот и он лопнет, как перезрелый томат. — Если мне не изменяет память, Михаил Васильевич был незнатного происхождения, так?

Мужичок буркнул в ответ что-то неразборчивое и бочком отошел в сторону. Вскоре его голос, вещавший почти все тоже самое, уже звучал с другой части зала.

— … Господа, господа, минутку вашего внимания! — а у входа в зал стояла веселая группа молодых франтов, одетых по самой последней моды, с многочисленными золотыми медальонами, перстнями, и со смехом делала ставки. Особенно выделялся черноволосый парень с наглым выражением лица, его голос звучал особенно громко и часто.– Бьюсь об заклад, что первыми будут наши юнцы из Царскосельского лицея!

— Хм, царскосельцы, конечно, сильны в науках, но и здесь, в университете, весьма недурно преподают арифметику. К тому же, говорят, из Пажеского корпуса пришли сильные ребята, — задумчиво проговорил его товарищ, высокий блондин, поправляя круглые очки. Судя по выбранному им меланхолическому образу, философствующий поэт, явно чиновник. — Думаю, Никита, ты рискуешь проиграть. Кстати, а что стоит на кону?

Остальные повесы тут же оживились. Похоже, намечалось пари, а с ним и новое развлечение. А что еще нужно в столь молодом возрасте, когда играет кровь и все вокруг кажется простым и доступным?

— Два, нет, лучше три ящика самого лучшего вина, устроит? Я ничуть не сомневаюсь в царскосельцах…

Где-то в самой середке зала жались друг к другу две совсем юные девицы, жадно разглядывая окружающих огромными глазами. Очень похожие друг на друга, держались за руки и тихо-тихо шептались о чем-то. Видно было, что сестер только-только вывели в свет.

— … Олечка, а кто вон там стоит? Нет, не туда смотришь! Вон тот! Что это за мальчик? — стесняясь, спрашивала та, что справа. При этом ее уши мило покраснели, а глаза на мгновение стыдливо уткнулись в пол. — Красивый очень…

— Этот, говоришь? Оболенский, кажется. Княжич, — ответила сестра, вглядываясь в одного из участников — статного подростка с гордо поднятым подбородком и уверенным взглядом. — Красивый, вроде. А вон того, видишь? Знаешь, кто это?

Теперь они уже рассматривали другого участника — худенького мальчишку лет одиннадцати — двенадцати в кадетском мундире. Лицо породистое, отменная осанка, и ни грамма волнения. Сразу видно, что не простой юнец, а отпрыск очень знатного семейства.

— Тоже красивый… И кто это?

— Ты что? Это же великий князь Константин! — закатила глаза одна из сестер, всем своим видом показывая, как она удивлена невежеством сестры. Этот худенький юнец второй сын самого императора — В кадетском корпусе учится.

— Ой, начинается…

Санкт-Петербург

Здание Санкт-Петербургского университета

Несмотря на подготовку, Пушкин все время Олимпиады сидел как на иголках. Приглашенные гости, а среди них были самые знатные люди империи — сенаторы, министры, генералы и адмиралы, сидели с таким непроницаемым видом, словно перед ним что-то непотребное происходило. На воспитанников его особой школы — девочку и мальчика — бросали просто испепеляющие взгляды, приводя их даже не в смущение, а в откровенный испуг. Император еще «подкузьмил» — свое второго сына прислал для участия, отчего к гостям присоединилась его супруга — императрица с десятком фрейлин. Словом, Петровский зал университета давно уже не видел такого представительного общества.

— … Уважаемые участники Первой Всероссийской олимпиады по арифметике, присутствующие гости, позвольте поприветствовать Вас в стенах одного из старейших университетов империи, этого храма науки, и поздравить с началом состязания! Без сомнения это знаковое событие для нашей страны, когда на манер древнегреческих Олимпиад талантливые ребята нашего необъятного Отечества сойдутся в дружеском состязании по одной из самых сложных наук — арифметике для того, чтобы выявить победителя, — гулко раздавался бархатный голос поэта, и по совместительству ведущего. Эти слова, несмотря на волнение, легко срывались с языка, на какое-то мгновение, перенося его в то уже далекое время, когда он вел точно такие же Олимпиады, правда, по литературе. — Уверен, что в самое скорое время подобные состязания перестанут быть редкостью, а станут неотъемлемой частью жизни любого учебного заведения — наших университетов, кадетских и пажеских корпусов, гимназий, губернских и приходских училищ, выявляя самых талантливых учеников и учениц.

Пушкин еще долго и красиво рассказывал о значении и перспективах подобных состязаний, описывая картину невероятного будущего, в котором будут проводиться не только всероссийские, но и международные соревнования между учениками самых разных стран.

— Прошу прощения, что начало чуть затянулось, и я столь подобного рассказал о перспективах Олимпиад. Давайте скорее, приступим к состязанию, которое выявит сильнейших в арифметике участников. Для начала позвольте мне начать с небольшой разминки — шутливых заданий на смекалку, чтобы дать наших участникам прийти в себя и немного освоится в столь непривычной для них обстановке. Итак…

Поэт широко улыбнулся, глядя на притихших участников. Они сидели за одинаковыми партами с карандашами и листками. Спины неестественно выпрямлены, лица бледные, особенно у его воспитанников. Отпрыски знатных семейств, судя по лицам, тоже чувствовали себя не в своей тарелке, хотя и скрывали это, кому как удавалось.

— Напоминаю, на каждое задание дается десять секунд на обдумывание. Для этого прямо перед вами стоя специальные часы. Свой ответ вы пишете на листочке и сразу же передаете его, а мы проверяем. Внимание! Первый разминочный вопрос: сколько яиц можно съесть натощак?

В зале натурально воцарилась мертвая тишина, правда, продержавшаяся не более нескольких секунд. Первым не выдержал кто-то их гостей, громким, едва сдерживающим шепотом, пробурчавшим с места:

— Сколько, сколько, я вот, слава Богу, и десяток могу выкушать, коли голоден. А мой сынок, пожалуй, и трех не осилит…

На него, конечно, шикнули, но остальных гостей было уже не остановить.

— Ха, десяток яиц! Вот на моем корабле «Святом Михаиле» боцман служил, так он и три десятка запросто осилил, — старался всех перекричать глуховатый на ухо адмирал. Седой, густое золотое шитье на мундире, аж глазам больно смотреть, вертел головой по сторонам и смотрел на всех выпученными глазами. — А вот страусиных только пяток у него получалось. Слушали, чай, что это за чудо-юдо? Не то зверь, не то птица. На морду образина, увидишь, до тошноты испужаешся…

Шумно спорили и другие гости. Раскраснелись, руками машут, как мельницы. Только государыня сидела молча, напряженно, хотя и с её стороны ощущалось удивление и нетерпение. Но держалась, чего не скажешь о её фрейлинах — те раскудахтались, вылитые курочки в курятнике.

Еле-еле Пушкин весь этот бардак успокоил.

— Уважаемые гости, напоминаю, что мы с вами присутствуем на особом мероприятии — Олимпиаде, которая требует от её участников собранности, внимательность. Поэтому, прошу, уважать друг друга и соблюдать тишину.

С трудом, но тишина в зале все же установилась. Красные, насупленные, взъерошенные гости уставились на поэта.

— А теперь, когда наши участники сдали свои ответы, правильный ответ… Натощак можно съесть… — Пушкин сделал паузу, а через мгновение продолжил. — Правильно, лишь одно яйцо, так как каждое следующее будет уже не натощак.

Вновь со стороны гостей грянула буря — выкрики, возгласы. К счастью, все, как и в прошлый раз, продлилось недолго.

— Внимание, следующий вопрос: каким гребнем голову не расчешешь? — задал вопрос Пушкин, улыбнулся и подмигнул одному из задумавшихся ребят, сидевшему с открытым ртом. Мол, не тушуйся, дерзай. — И ни в коем разе не волнуйтесь, успокойте, и ответ обязательно найдется.

Поэт внимательно наблюдал за ребятами, за гостями, удивляясь, какую бурю эмоций вызывают эти простые вопросы на смекалку. Подростки морщили лбы, в отчаянии смотрели на родителей. Гости тоже пытались найти ответы на эти вопросы.

— Раз все сдали свои отгадки, я зачитаю правильный вариант — голову не получится расчесать петушиным гребнем!

Тут со стороны гостей раздался смачный удар, какой-то дородный мужчина залепил соседу оглушительную затрещину.

— Дурень! Каким еще стеклянным гребнем⁈ — шикнул он на товарища, тараща выпученные глаза. — Коли не знаешь, чего говоришь⁈ Я из-за тебя, дурака, об заклад побился…

Еще после нескольких точно таких же шутливых вопросов началась, собственно, само состязание по арифметике, где все было устроено точно также, как на обычной школьной олимпиаде. Были судьи, в качестве которых Пушкин попросил выступить педагогов Санкт-Петербургского университета и Царскосельского лицея; были споры и апелляции, и конечно, были призы.