Нэпман 5. Дизель и танк

Глава 2 Испытательный стенд

Испытательный цех встретил меня промозглым холодом. Сквозь высокие окна пробивался тусклый январский свет, едва освещая огромное помещение. В дальнем углу рабочие заканчивали монтаж массивной стальной рамы будущего испытательного стенда.

Звонарев уже был здесь, как всегда взъерошенный, с блокнотом в руках. Он методично проверял установку каждого датчика, то и дело протирая запотевшие очки.

— Мирослав Аркадьевич, как продвигается монтаж измерительной системы? — спросил я, разворачивая чертежи на временном столе.

— Почти закончили установку тензодатчиков, — он показал на сложное переплетение проводов. — Циркулев настоял на тройном резервировании всех измерительных каналов. Говорит, без этого данные будут «статистически недостоверны».

В цех вошла Варвара, как всегда собранная, в рабочем халате поверх теплого свитера. За ней следовал Руднев, придирчиво осматривая каждую деталь стенда.

— Леонид Иванович, — Варвара подошла к столу с чертежами, — у нас проблема с системой подачи топлива. Насос высокого давления требует особой настройки, а стандартные измерительные приборы не дают нужной точности.

— Знаю, — я показал на схему топливной системы. — Поэтому я попросил Циркулева разработать специальный расходомер. Он должен…

Грохот со стороны стенда заставил нас обернуться. Один из рабочих уронил массивный кронштейн для крепления двигателя.

— Вот так всегда! — воскликнул Руднев, подбегая к месту происшествия. — Парни, да разве можно так обращаться с прецизионным оборудованием? Это же вам не бревна на лесопилке ворочать!

В этот момент в цех величественно вплыл Вороножский в неизменном черном халате, бережно прижимая к груди колбу с очередным «говорящим» катализатором.

— А я вам говорил! — торжественно произнес он. — Артур предупреждал, что сегодня Меркурий находится в неблагоприятном положении для монтажных работ!

Я тяжело вздохнул:

— Борис Ильич, давайте лучше обсудим систему охлаждения. Как продвигается работа над новым составом для уплотнений?

— О, это невероятно! — оживился Вороножский. — Мы с Артуром разработали совершенно новую формулу. Добавили немного серебряной пыли для улучшения теплопроводности и…

— А что с виброгасящими опорами? — перебил его Руднев, возвращаясь от стенда. — При таких нагрузках обычные резиновые демпферы долго не протянут.

— Именно об этом я и говорю! — Вороножский потряс колбой. — Новый состав резины обеспечит…

Звон разбитого стекла эхом прокатился по цеху. В порыве энтузиазма профессор слишком энергично взмахнул рукой, и многострадальный Артур разлетелся вдребезги.

— Ничего страшного! — быстро сказал я, видя, как Вороножский побледнел. — У вас же есть еще образцы новой резины?

— Да-да, конечно, — пробормотал профессор, с тоской глядя на осколки. — Но Артур был таким замечательным собеседником…

К вечеру основные работы по монтажу стенда были завершены. Я смотрел на внушительную конструкцию из стальных балок, утыканную датчиками и измерительными приборами. Завтра предстоит первый запуск прототипа. И тогда мы узнаем, насколько жизнеспособной окажется наша конструкция.

Варвара задержалась у чертежного стола, аккуратно сворачивая схемы.

— Завтра будет сложный день, — тихо сказала она. — Столько всего может пойти не так…

— Справимся, — уверенно ответил я, хотя в глубине души чувствовал тревогу. — У нас отличная команда.

Она улыбнулась и направилась к выходу. А я еще долго стоял в полутемном цехе, глядя на наше детище и мысленно перебирая все возможные проблемы, которые могут возникнуть завтра.

Утро началось с суматохи. Еще до официального начала рабочего дня в испытательный цех стали подтягиваться наши специалисты. Циркулев методично проверял все измерительные приборы, то и дело сверяясь с потрепанным блокнотом. Звонарев с бригадой монтажников заканчивал установку прототипа на стенд.

— Все системы откалиброваны с точностью до двух сотых процента, — отрапортовал Циркулев, поправляя пенсне на цепочке. — Хотя для полной достоверности результатов желательно было бы…

Его прервал грохот — это Руднев уронил ящик с инструментами. Все какие-то неуклюжие со вчерашнего дня. Видимо, нервничают.

— Потрясающе! — раздался голос Вороножского, который тут же метнулся поднимать инструменты. — Николаус говорит, что это прекрасное предзнаменование! Я специально подобрал для него колбу из йенского стекла, все-таки немецкое происхождение обязывает…

— Борис Ильич, опять вы со своими фантазиями? — проворчал Руднев. — Мало нам было Артура, так теперь еще и немецкого собеседника завели?

— Не просто немецкого! — оживился Вороножский. — Николаус назван в честь великого Отто! Он гораздо глубже понимает термодинамические процессы.

— Борис Ильич, — мягко прервал я его. — Давайте сосредоточимся на испытаниях.

В этот момент появилась Варвара и сразу направилась к пульту управления, привычным движением проверяя все рукоятки и переключатели.

— Система топливоподачи готова, — доложила она. — Давление в магистрали сто шестьдесят атмосфер.

— Начинаем процедуру запуска, — скомандовал я, занимая место у главного пульта. — Звонарев, следите за оборотами. Руднев, контролируйте давление масла. Варвара…

Она уже была на месте, не сводя глаз с манометров топливной системы.

Первый поворот пусковой рукоятки. Стартер натужно завыл, провернул коленвал. Двигатель чихнул, выбросил облако сизого дыма, но не запустился.

— Давление топлива падает! — крикнула Варвара. — Похоже, форсунки не держат!

Вторая попытка. На этот раз двигатель поймал такт, но сразу застучал как пулемет.

— Коленвал бьет по коренным! — Руднев метнулся к смотровому люку. — Давление масла близко к нулю!

— Глушите! — скомандовал я, видя, как стрелки приборов уходят в красную зону.

Последний надсадный рев, и двигатель замолчал. В воздухе пахло горелым маслом и подгоревшей изоляцией.

— Игнатий Маркович, — я обратился к Циркулеву. — Что показывают приборы?

— Позвольте доложить, — он достал блокнот. — Максимальное давление в цилиндрах на сорок два и три десятых процента ниже расчетного. Вибрация коленвала превышает допустимую в три целых и семь десятых раза. Температура…

— Если позволите, — Руднев снял очки и устало протер глаза. — Дело в подшипниках коленвала. При таких нагрузках они просто не выдерживают. Нужна принципиально новая конструкция.

— А форсунки? — спросила Варвара, просматривая показания приборов. — Такое впечатление, что распыл топлива неравномерный. Отсюда и жесткая работа.

— Дело явно в системе смазки, — Руднев нервно протирал очки. — Масляный канал слишком узкий, отсюда и проблемы с подшипниками.

— Ничего подобного! — взорвался Звонарев. — Я трижды проверял расчеты! Дело в динамической неуравновешенности коленвала. Если бы вы внимательнее следили за допусками при изготовлении…

— Что вы понимаете в допусках, уважаемый? — Руднев побагровел. — Я делал прецизионные детали, когда ты еще пешком под стол ходил!

— Товарищи, — вмешался Циркулев, — прежде чем делать выводы, необходимо провести тщательные измерения. Мои приборы показывают…

— Ваши приборы врут! — отрезала Варвара. — Я собственными руками проверяла давление топлива. Оно падает еще до подшипников.

— Что значит «врут»? — Циркулев побледнел. — Я лично калибровал каждый манометр.

— С точностью до третьего знака после запятой, мы знаем, — устало махнул рукой Звонарев. — Но если вы хоть раз спустились бы с ваших теоретических высот к реальному железу…

Я мрачно разглядывал графики, выползающие из самописца. Все было плохо. Гораздо хуже, чем я ожидал. Нужны новые технические решения, а времени оставалось катастрофически мало.

— Есть идея, — медленно произнес я. — Профессор Тринклер сейчас преподает в нашем политехническом институте. У него огромный опыт в дизелестроении.

— Тринклер? — Звонарев оживился. — Тот самый, который создал первый бескомпрессорный дизель?

— Именно. Попробуем обратиться к нему за консультацией.

— Но я слышала, — осторожно сказала Варвара, — что он уже консультирует конструкторское бюро Коломенского завода.

— Тем не менее, нужно попытаться, — я свернул графики. — Завтра же с утра еду в политехнический.

Когда все разошлись, я еще долго стоял у неудачного прототипа. В свете тусклых ламп он казался каким-то понурым. Впереди нас ждал неприятный разговор с Тринклером, но другого выхода я не видел.

За окнами сгущались зимние сумерки. Где-то вдалеке тоскливо загудел заводской гудок, возвещая конец смены.

Остаток дня я разбирал текучку. Потом отправился спать. Утром встал пораньше и отправился искать Тринклера.

Политехнический институт встретил меня гулкими коридорами и запахом мела. После заводских цехов здесь казалось непривычно тихо. Только где-то вдалеке слышались приглушенные голоса студентов.

Кабинет Тринклера находился в конце длинного коридора. Тяжелая дубовая дверь с потускневшей медной табличкой: «Профессор Г. В. Тринклер. Кафедра тепловых двигателей».

Я помедлил секунду перед тем, как постучать. О Густаве Васильевиче ходили легенды. Создатель первого в мире бескомпрессорного дизеля, блестящий инженер старой школы, человек сложного характера.

Стук, и из-за двери раздалось негромкое:

— Войдите.

Просторный кабинет с высокими окнами заставлен книжными шкафами. На массивном столе — аккуратные стопки бумаг, логарифмическая линейка, старинный бронзовый письменный прибор. На стене — чертежи двигателей в простых деревянных рамах.

Сам профессор сидел за столом — высокий худощавый старик с аккуратно подстриженной седой бородкой и пронзительными голубыми глазами. На нем был безупречно отглаженный черный сюртук старомодного покроя.

— Чем обязан? — сухо спросил он, глядя на меня поверх очков в тонкой золотой оправе.

Я представился и коротко изложил суть проблемы с нашим дизелем.

— Любопытно, — Тринклер откинулся в кресле. — И вы полагаете, что я должен помочь конкурентам Коломенского завода?

— Мы готовы щедро оплатить консультации, — начал я, но профессор перебил меня резким жестом:

— Молодой человек, речь не о деньгах. Я уже дал слово Малиновскому. Это вопрос инженерной этики.

— Но ведь развитие отечественного дизелестроения…

— Не нужно громких слов, — поморщился Тринклер. — Я знаю эти новые веяния — «даешь пятилетку», «время требует». А где фундаментальные исследования? Где кропотливая работа над теорией?

Он встал и подошел к окну:

— Вы хотите за три месяца создать то, над чем я работал годами. Это несерьезно.

— Густав Васильевич, — я достал папку с расчетами. — Взгляните хотя бы на наши наработки. Возможно…

— Нет, — отрезал он. — Я уже сказал — я работаю с Коломенским заводом. И потом… — он слегка усмехнулся, — говорят, у вас там какой-то профессор общается с катализаторами через колбу?

Я почувствовал, как краска заливает лицо.

— Вороножский — талантливый химик, — сухо сказал я. — У каждого свои методы работы.

— Вот именно, — Тринклер вернулся к столу. — У каждого свои методы. Мои методы — это точный расчет и проверенные решения. А вы… — он выразительно посмотрел на часы, — вы ищете легких путей.

Я понял, что разговор окончен. Уже у двери я обернулся:

— Спасибо за уделенное время, Густав Васильевич. Но мы все равно создадим этот двигатель.

— Посмотрим, — донеслось мне вслед.

Выйдя из института, я медленно шел по заснеженной улице. В голове крутились обрывки разговора и смутный план.

Я заметил на столе у профессора папку с грифом «Коломенский завод. Расчеты системы впрыска». Если нельзя получить помощь официально, может, найти обходные пути?

Где-то в глубине души шевельнулась совесть, но я подавил ее. Слишком много поставлено на карту.

У нас нет времени на «фундаментальные исследования». Моих знаний недостаточно. А значит, придется действовать другими методами.

Я свернул в переулок и направился к телеграфу. Нужно срочно связаться с Рябчиковым из службы безопасности завода. У него наверняка найдутся люди, способные «позаимствовать» интересующие нас документы.

Кабинет Рябчикова находился в полуподвальном помещении заводоуправления. Маленькая комната с зарешеченным окном была заставлена железными шкафами для документов. На облупленных стенах — схемы охраны завода.

Сам Михаил Петрович Рябчиков, коренастый мужчина лет пятидесяти с военной выправкой, внимательно выслушал мою просьбу.

— Леонид Иванович, — он покачал головой, — это слишком рискованно. Профессор Тринклер — фигура известная. Если всплывет…

— А если мы потеряем контракт? — перебил я его. Я помнил, что мне наказал Сталин. Это конкурс с автопробегом — очередное напоминание от вождя, что надо поторапливаться. Особенно сейчас, когда на дворе 1930 год. — Если завод останется без оборонного заказа? Вы же понимаете, что тогда будет.

Рябчиков потер шрам на подбородке — память о Гражданской войне:

— Понимаю. Но проникнуть в институт…

— У вас же есть люди в институте?

— Есть один истопник, — неохотно признал он. — И уборщица на кафедре. Но…

— Этого достаточно, — я достал конверт. — Здесь список документов, которые нас интересуют. И схема кабинета.

Рябчиков взял конверт двумя пальцами, словно тот мог обжечь:

— А если нас поймают?

— Тогда я возьму всю ответственность на себя, — твердо сказал я. — Но нам нужны эти чертежи. Очень нужны.

Он долго молчал, разглядывая потертый портрет Ленина на стене. Потом тяжело вздохнул:

— Хорошо. Дайте мне три дня. Но учтите — если что-то пойдет не так…

— Не пойдет, — я поднялся. — Я в вас верю, Михаил Петрович.

Уже в дверях он окликнул меня:

— Леонид Иванович… Береженого бог бережет. Будьте осторожны с этими документами.

Я кивнул и вышел в темный коридор. Дело сделано. Теперь оставалось только ждать.

Сергей неслышно шел по гулкому коридору политехнического института. За окнами — серое утро, в здании пока пусто. Только где-то вдалеке слышны шаги истопника. В руках Сергей держал потертый портфель с пустой папкой, точной копией той, что лежит в кабинете Тринклера.

По расписанию, висевшему на доске объявлений, профессор сейчас должен читать лекцию в главном корпусе. Два часа чистого времени.

Возле нужной двери Сергей достал связку ключей, подобранных местным умельцем. Третий ключ подошел идеально — старые замки редко меняют. Быстрый взгляд по сторонам — коридор пуст.

В кабинете пахло пылью, мелом и старыми книгами. На массивном столе — идеальный порядок. Папка с грифом «Коломенский завод» лежала точно там, где описывал Рябчиков — в правом углу стола, под пресс-папье.

Сергей аккуратно, стараясь не нарушить порядок на столе, взял папку и положил на ее место заранее подготовленную копию. Со стороны они неотличимы — такой же потертый картон, такая же выцветшая надпись.

Оригинал отправился в портфель. Теперь главное — успеть. В соседнем здании, в маленькой фотолаборатории, уже ждал знакомый фотограф. Два часа на съемку, проявку и печать — должны управиться.

Сергей плотно прикрыл за собой дверь кабинета. Замок тихо щелкнул. В этот момент в дальнем конце коридора показалась фигура в черном сюртуке.

Сердце екнуло — неужели Тринклер? Нет, просто похожий силуэт другого профессора. Он прошел мимо, погруженный в свои мысли, даже не взглянув на Сергея.

Выйдя из здания, Сергей быстрым шагом направился к фотолаборатории. Времени в обрез, нужно успеть вернуть папку до окончания лекции.

Он усмехнулся про себя: сколько раз за годы работы в органах приходилось проворачивать подобные операции. Но чтобы выкрадывать чертежи дизельного двигателя… Впрочем, приказ есть приказ. А уж как этими документами распорядится Рябчиков — не его забота.

В фотолаборатории уже должны разогреть химикаты. Начиналась самая ответственная часть операции.

Фотолаборатория встретила Сергея резким запахом проявителя. Федор Кузьмич, пожилой фотограф с дореволюционным стажем, колдовал над ванночками с растворами.

— Давайте быстрее, — Федор Кузьмич протянул руки за папкой. — Времени в обрез.

Следующий час прошел как в тумане. Шелест страниц, тихое жужжание затвора фотоаппарата, красный свет фонаря. Федор Кузьмич работал молча, только изредка бормотал что-то себе под нос, проверяя экспозицию.

— Готово, — наконец выдохнул фотограф, протягивая еще влажные отпечатки. — Все сняли, можете возвращать оригинал.

Сергей глянул на часы — осталось сорок минут до конца лекции. Должен успеть.

В коридорах института стало оживленнее — начали подтягиваться студенты. Сергей нарочито медленно шел, делая вид, что изучает объявления на стенах. Никто не обращал внимания на немолодого человека в потертом пальто.

У дверей кабинета он снова достал ключи. Руки чуть подрагивали. Самый опасный момент. Если сейчас кто-нибудь…

— Вы к профессору? — раздался звонкий голос за спиной.

Сергей медленно обернулся. Молоденькая лаборантка с кипой тетрадей в руках.

— Да, — как можно спокойнее ответил он. — Мне назначено…

— Так он же на лекции, — удивилась девушка. — Подождите в коридоре, скоро должен прийти.

— Благодарю, — Сергей изобразил легкий поклон. — Я лучше зайду попозже.

Он неторопливо пошел к выходу, чувствуя спиной взгляд лаборантки. Завернул за угол, переждал пару минут и вернулся другим коридором.

На этот раз повезло — никого. Быстро открыл дверь, проскользнул в кабинет. Папка-пустышка лежала точно так же, как он ее оставил. Аккуратно заменил ее оригиналом, проверил, чтобы все лежало как прежде.

Уже у двери услышал шаги в коридоре и звучный голос Тринклера, объясняющий что-то студентам. Сердце екнуло. Запереть дверь он уже не успевал.

Сергей метнулся к окну. Первый этаж, внизу сугроб. Недолго думая, перемахнул через подоконник и прыгнул. Снег смягчил падение.

Отряхиваясь и прихрамывая, он поспешил к проходной. В портфеле грели душу драгоценные фотографии чертежей. Рябчиков будет доволен.

А вечером, отчитываясь перед шефом, Сергей как бы между прочим заметил:

— Михаил Петрович, что-то у меня поясница прихватила. Может, отпуск небольшой?

Рябчиков только хмыкнул, но по его взгляду было понятно — заслужил.