Другая жизнь. Назад в СССР.

Глава 1

Я не помню, когда ЭТО началось, но чётко помню тот момент, когда я вдруг резко понял, что помню то, что помнить не должен и знаю то, что никогда не изучал и даже не читал. Это произошло в тот день, когда декабрьским вечером одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года к нам домой пришли незнакомые люди (худощавый, представительный мужчина лет сорока, одетая в драповое пальто с лисьим воротником и такой же шапке женщина и девочка лет пятнадцати.

Они пришли покупать у нас «Большую советскую энциклопедию». Это было собрание из множества томов от "А" до "Я". Хотя нет, до буквы «я» мы их ещё не выкупили. Каждый том стоил по два с половиной рубля, а мы были ещё подписаны на приложения к журналам: «Вокруг света» - «Искатель», «Сельская жизнь» - «Подвиг», «Юный техник» - «Для умелых рук», «Работница» - «Выкройки».

Родители выписывали много журналов, а это стоило не малых денег. Плюс были подписки на настоящие книги-многотомники. У нас уже стояли на полках и Агния Барто, и Леонид Пантелеев, и Шолохов, и Корней Чуковский. Папа даже полки для них сделал из досок и трёх нержавеющих трубок. В досках из ДСП просверлил отверстия под диаметр трубок, покрыл из лаком. В трубках он просверлил отверстия для фиксаторов, сделанных из электродов по нержавейке. Папа работал сварщиком… Трубки крепились к потолку и полу путём винтовых распорок, наподобие домкратов. А проще сказать –гаек, приваренных к торцам трубок и вставленных в них болтов. Удобная была конструкция.

Книги сейчас ценились на вес золота. Это был, своего рода, золотой семьи запас, который можно было легко продать, если вдруг стали нужны деньги. Видимо деньги нашей семье стали нужны и мы продали и книги, и саму подписку на них.

Мне Большая Советская Энциклопедия нравилась. Из неё можно было списать доклад на любую тему, что я и успешно делал в восьмом классе. Была у меня ещё и «Детская энциклопедия» из которой тоже можно было почерпнуть многое, но «БСЭ» – есть «БСЭ». Были у нас ещё «Химическая энциклопедия» и «Краткая медицинская». Последний трёхтомник был вообще «бомбой» для неизбалованного сексуальным «просвещением» советского подростка.

Чтобы помочь покупателям унести все книги сразу, мы сложили их стопками, завернули в газеты, перевязали проволокой – проволоки на свалке, что когда-то находилась прямо перед нашим домом было завались, а папа был ещё когда-то и радистом, поэтому к ней относился с пониманием её нужности - оделись и пошли провожать, ожив большую часть книг на детские санки. Ещё в том году я катался на них, а в этом как-то уже было неудобно.

- Одевайся, поможешь, - сказал отец и я моментально собрался.

Вот когда мы вышли на улицу и я увидел в свете фонарей падающий пушистый снег, тогда-то я и понял, что это со мной уже происходило. Когда-то очень давно. Я даже вспомнил имя этой девочки, имя её матери и имя её отца. Хотя они себя не называли. Мало того, я даже знал, где они живут, потому что точно помнил, что не раз бывал у них дома. Бывал в какой-то другой жизни. Осознал я всё это тогда, когда мои родители перевязывали книги, а я смотрел на девочку и по моей спине вдруг потекли струйки холодного пота. Я сильно испугался, что у меня вдруг «поехала крыша».

Девочке, как я сказал, было, и это я знал точно, пятнадцать лет и звали эту девочку Света. Она на мой взгляд была очень симпатичной. И на тот взгляд, и на этот. Но теперь я вдруг оценил её не как «ни разу не целованный мальчишка», а как зрелый мужчина, видавший, как говорится, «виды».

Её светлые, как выжженный на солнце песок, волосы были прикрыты вязаной из красного мохера шапочкой, лежали вьющимися локонами на цегейковом воротнике короткого драпового пальтишка в серо-красную клетку с поясом и красной пластмассовой пряжкой. Я знал эту пряжку «как облупленную», ведь не раз расстёгивал этот пояс. Знал и воротник, с которого не раз стряхивал снег.

Видимо на моём лице, пока я её рассматривал, что-то было такое, что она молча, внимательно и чуть нахмурившись наблюдала за мной до того времени пока все вышли на улицу.

- Куда идти? – спросил отец.

- На Сахалинскую сорок пять.

И я, как и когда-то давно, подумал:

- Это, где Городецкие живут.

Я и сейчас так подумал, и когда-то давно так подумал.

- Блин, что за фигня? - подумал я и скривился, как от зубной боли. – Откуда эти воспоминания?

Городецкие: мой тренер по самбо Георгий Григрьевич, его жена и два сына - Колька и Валерка – жили в пятьдесят девятом доме в первом подъезде, а эти, э-э-э, Чарусовы - в последнем, но впереди стоящем, доме. То есть рядом.

Взяв две связки книг, сваливающихся с санок и развернувшись в сторону улицы я подумал:

- Тяжёлые, блин, связки.

И прикинул, что идти далеко, а верёвка уже режет пальцы. Хотел было вернуться в квартиру, но тут мама подала мне тряпку и сказала:

- Давай обмотаем верёвку. Далеко ведь нести.

И тут я вспомнил, что и это уже было. Я стоял и смотрел, как мама наматывает тряпку на верёвку, делая удобной «ручку» и мне вдруг стало ещё страшнее. Мне показалось, что я точно сошёл с ума. Ведь мне вдруг открылась вся перспектива и история наших со Светланой отношений. Отношений, мать их, которых ещё не было.

Чтобы унять дрожь в ногах, я двинулся вперёд вверх от нашего дома на Космонавтов тринадцать до остановки «Энерготехникум». Так получилось, что шли мы парами. Впереди счастливые обладатели энциклопедии родители Светланы - Чарусовы, за ними мои родители, а следом мы со Светланой. Светлане достались санки. Они скользили легко, и казалось, что это была самая необременительная ноша.

Шёл снег, тротуар был не убран, мы шли осторожно и молча почти до середины подъёма. Девушка была совсем невысокого роста. Наверное, меньше метра пятидесяти. Я же уже «вымахал» больше метра семидесяти, а потому она мне показалась воробышком, или синичкой. Как и тогда, кстати.

- Когда, тогда? - подумал я и спросил, надеясь на то, что ошибаюсь, что «вспомнил» её имя правильно. – Меня зовут Миша, а тебя?

- Света, - сказала она, и я едва не потерял сознание от ужаса, от понимания начала конца. Чего я боялся? Я боялся того, что помнил то, что помнить не должен. То, что ещё не произошло, но произойдёт обязательно. Я вдруг, словно вспышкой, увидел свою судьбу от начала и до конца. До конца, мать его. Моего конца жизни. А мне, на минуточку, сегодня пока шестнадцать и я совсем не хочу помнить о смерти. Моменто море, какое-то.

- Шестнадцать? - подумал я. – Почему, шестнадцать? Почему не восемьдесят? Ведь мне же было восемьдесят! Кхым! Было или есть? Секундочку!

Я остановился, перехватил и вторую связку в левую руку и набрав снег правой рукой, растёр им лицо.

- Ты чего? – спросила она. – Вроде прошли всего немного. Заморился? Ты такой огромный и сильный. Ты, наверное, спортсмен?

Она улыбалась и её улыбка ударила меня в сердце, словно прилетевшая со стороны противника случайная пуля. Ага… Стрела.

- Я ещё и тебя унести могу, - прихвастнул я. - Хочешь себе на шею посажу.

Она оценивающе окинула меня взглядом и покрутила головой.

- Скользко. Уронишь ещё. Калекой сделаешь.

А я вспомнил, что мы когда-то с ней оба поскользнулись на льду на подъёме на нижней Сахалинской, и я чуть не убил её своим ботинком, пролетевшим рядом с её головой. Рядом с её виском.

Вспомнил и, представляете, у меня внутри всё ещё больше похолодело до мурашек и озноба от воспоминания охватившего меня «тогда» ужаса, что я мог её убить. Мою любовь. А сейчас я просто покраснел. С чего, мать его! С воспоминания?! Воспоминания чего? Мне сейчас шестнадцать лет, а это кода произойдет? В следующую, Миша, зиму! В следующую? А я откуда знаю? Я эту девчонку в первый и в последний раз вижу. В последний ли? Не факт, не факт…

- Что за, мать их, мысли у меня в голове? – подумал я и снова скривился.

- У тебя что-то болит? Зубы? - спросила она участливо.

- Ничего! – бросил я почти грубо. – Ничего не болит!

- Ты, наверное, не хотел никуда идти? Ты книжки любишь читать?

- Словно с ними можно делать что-то ещё, кроме, как читать, - подумал я, машинально саркастически хмыкнув и поняв вдруг, что книжки я читать не люблю. Ну… Не то что не люблю, а то, что я уже все их прочитал. И могу, чёрт побери, их пересказать.

- Ни хрена себе! - вдруг это осознав, произнёс я и остановился.

- Странный ты какой-то. Ругаешься при девочке.

- Извини. Вспомнил тут, кое-что? Забыл одно задание сделать по «домашке». А книги я все уже прочитал. Я с третьего класса в библиотеках записан.

- В библиотеках? – удивилась Светлана. – Почему, это - «в библиотеках»?

- Потому, что книги хорошие на руках долго находятся, вот я и записался в Фадеевскую, Горьковскую, и на Баляева ещё числюсь. Мы там жили до переезда на Космонавтов.

- Ого себе! – удивилась девочка. – И ты уже все книги перечитал? И даже Льва Николаевича Толстого «Войну и мир»?

- Перечитал, ага, - буркнул я, понимая, что вот это – точно пиз*дец. Что-что, а читать книги я любил больше всего на свете и, да, к середине жизни я перечитал их все. В смысле всех советских и зарубежных классиков. А потом сам стал их писать, потому что читать было нечего. Вот я и стал придумывать всякие фантастические истории и печатать их. Печатать? На машинке? Нет, млять, на компьютере! На каком, нафиг, компьютере? Что за компьютер, млять?! Что за компьютер?!

- Ты точно какой-то ненормальный, - сказала девчонка серьёзно. – Что-то бубнит сам себе под нос.

- Да, говорю же. Вспоминаю урок по истории. Даты нужно было выучить, а я забыл. Тебя увидел и из головы вылетело. Вот и пытаюсь вспомнить.

Девчонка расплылась в улыбке.

- Врёшь ведь да? Специально сказал, чтобы мне приятное сделать, да?

- Точно нет. Тебя увидел и голову потерял. Всё забыл!

Я понял, что вел себя, пока мы шли, совсем плохо и наша любовь может сорваться из-за моего «сумасшествия» и теперь надо срочно реабилитироваться. Млять! Слова-то какие мы знаем… «реабилитироваться»… Стоп! Какая любовь?! Какая любовь?! Не нужна тебе эта любовь! Эта девочка тебе не нужна!

- Это почему это не нужна? – спросил себя я. – Очень даже симпатичная девочка, а с девочками я ещё по серьёзному и не дружил, а тем более раньше ни в кого не влюблялся. А теперь, что, влюбился? Ну, влюбился! Но это простые гормоны, Миша! Пройдёт эта любовь! Как это пройдёт? Сердце как щемит! И дурь переполняет!

- Давай вместе санки потащим! – вдруг сказал я.

- Какие санки, дурак что ли? – спросил сам себя, - Руки уже отваливаются. Верёвки режут пальцы!

Увидел, как на меня, оглянувшись разом, посмотрели мама и папа. Мама с доброй поощряющей улыбкой «молодец сынок», а отец, словно оценивая перспективу и дома что-нибудь скажет про преждевременное женихание.

Я тут с девочкой одной дружил. Хотя… Дружу ещё пока, наверное. До сего дня, короче, дружил. И она ещё не знает, что дружба наша уже кончилась. Да-а-а…

- Вот ты козёл, Мишаня, - девочка то хорошая, добрая и чистая, как весенний цветок, а ты её, даже не поцеловав ни разу, похабно не извинившись бросишь! Даже не бросишь, а просто перестанешь к ней ездить. Просто оставишь!

- Да не брошу я никого! Не оставлю!

- Бросишь-бросишь… Подленько так бросишь. Не объяснившись. Просто перестанешь к ней ездить. А ведь ездил, едва ли, не каждую субботу. А теперь будешь бегать к Светлане, пока не влюбишь в себя девчонку, а потом тоже бросишь. На самом «интересном» месте бросишь! А Любашу встретишь случайно возле Энерготехникума ещё этой зимой и она только скривится в презрительной улыбке. И ты её, паразит, достоин, этой улыбки.

- Да, что ты ко мне привязался! – чуть не крикнул я, но сдержался, поняв, что это я с кем-то тем говорю, кто у меня в голове поселился. Поселился? Поселился-поселился! И этот кто-то принёс мне многие печали от многих знаний. Да-а-а…

- Всё! Пошёл на хер! – сказал я мысленно самому себе и, пошевелив пальцами, перехватил вторую пачку правой рукой поудобнее.

Отогнав чужие мысли и спрятав чужие воспоминания поглубже, я отдался болтовне с девчонкой, время от времени подбрасывая пачки, перехватывая верёвки удобнее. До тех пор, пока девочка не сказала категоричным тоном:

- Дай мне одну пачку! Давай её сюда.

- Не-не-не, - покрутив головой, сказал я. – Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

- Ну, да-а-ай понести, - весело и нарочито в нос прогундосила девчонка.

- Ни за фто, - так же гнусаво, как Крокодил Гена, или Слонёнок из мультика про удава и мартышку, не помню уже кто из них лучше гундосил, проговорил я и мы вместе рассеялись.

У меня в груди вдруг вспыхнул яркий радостный огонёк и боль в пальцах прошла. Мне стало понятно, что мне вообще пофиг на расстояния, тяжесть в руках и жжение в пальцах.

Дом и квартира Чарусовых была именно теми, которые я помнил. Квартира была не похожа на нашу двухкомнатку тем, что зал был «проходной». Но в принципе, так как дома были типовыми, наши квартиры сильно походили одна на другую. У нас тоже, если нишу убрать, спальня становилась проходным залом. Так делали многие.

Родители отказались от чая, который, как я помнил, был в этой семье «культом».

- А я бы попил чаёк, - с нотками трагика-злодея в голосе тихо сказал я.

- Ха-ха! Ну, приходи! – сказала Светлана.

- Приду. Уже не боишься меня?

- Вот ещё! Было бы кого! Только у нас полугодовая контрольная на носу.

Я сделал вид, что присмотрелся к её носу, и сказал:

- Нет там ничего.

- Ха-ха, - хохотнула девчонка. – Ты забавный. Приходи в субботу после уроков, погуляем.

- Окей! – сказал я и похолодел.

- Что за «окей»? – спросила она.

- Хоккей, - сказал я. – Это наше, пацанское.

- Окей, - это по-английски – «хорошо», - сказал «дядя Витя».

- Понятно. Американизмы прячете, - усмехнулась Светлана.

- Слова ты какие знаешь! – удивился я.

- Пошли уже, жених! - крикнул с первого этажа отец. – Квартиру студите!

- И почему сразу «жених»? – подумал я об отце, сморщившись.

- Всё, пока, - сказал я Светлане, стоявшей в открытом проёме двери.

- Пока.

* * *

Мне в ту ночь в голову лезло столько всего, что я проснулся разбитый и с головной болью, словно меня крутили в бетономешалке. И, как на зло, у нас первым уроком была история, учительницу которой я не любил категорически, и, вероятно, она меня тоже. Почему я её не любил? Да потому, что она «просто» читала урок по учебнику. Слово в слово и буква в букву. Мне хотелось чего-то большего от урока истории и я задавал ненужные вопросы.

Они хоть и были строго по теме, но историчка всегда «отправляла меня к учебнику», постоянно твердя: «Не надо ничего лишнего. История не терпит фантазий и отклонений. А я как-то добавил: «От линии партии», и попал в диссиденты. Меня даже на бюро школьной комсомольской организации вызвали и едва не исключили из комсомола. Это в том году было. Только приняли и чуть сразу не исключили. Вот прикол! Я потом притих, но историчка меня с тех пор регулярно «дрючила». Особенно в середине и конце года.

Так было в том году, когда я напросился на экзекуцию в самом начале учебного года, так происходило и теперь, когда надо было выставлять оценки за полугодие. Историчка спрашивала меня на каждом уроке по любому, даже пустяковому вопросу, и по результату моего ответа ставила мне отметку. Например, как в тот день.

Как только Ирина Гавриловна внесла свои телеса в класс, она спросила:

- Шелест, ответь нам, какие реформы и законы приняли в США во время кризиса тридцатых годов?

По классу пробежал ручеёк облегчённых смешков и покашливаний, словно горный поток прокатился по пересохшей речке.

- Тихо, класс! – придушила радостные и облегчённые выдохи историчка.

Я встал.

- Идти к доске? - спросил я.

- А как же? – усмехнулась классоненавистница.

Я вышел к доске, со стороны видя себя шутливым персонажем фильма «Доживём до понедельника», рассказывающим про восстание на броненосце «Потёмкин». Однако историю я знал лучше него, так как историю я учил всегда. Жизнь, как говорится, заставила.

- Кризис в США был вызван искусственно, - начал я очень издалека, планируя забрать как можно больше времени от урока. - Вообще, все кризисы в буржуазном мире, это – искусственные явления, организуемые крупными «игроками», в кавычках, буржуазного бизнес процесса. Цель кризисов – сделать богатых ещё богаче, а бедных – ещё беднее. Я имею ввиду не физических, а юридических лиц, то есть крупные и мелкие фирмы и организации.

- Я спросила про реформы и законы, - напомнила историчка. – А ты мне про кризисы. И что это за теория искусственности кризисов? Где ты это вычитал?

- В журнале «Коммунист», Ирина Гавриловна. У меня дядя парторг завода, - зачем-то соврал я.

- Ладно, продолжай, - махнула на меня рукой учительница.

- Банкиры сначала насыщают финансовые рынки «дешёвыми» деньгами, выдавая кредиты под нулевые проценты и способствуя развитию своих и чужих предприятий, а потом повышают процентные ставки и изымают деньги из оборота, заставляя малый и средний бизнес избавляться от своих активов и банкротить предприятия. А финансово промышленные группы скупают вдруг подешевевший в время кризиса бизнес. Это и произошло в Соединённых Штатах Америки. Но правительство США пошло ещё дальше в ограблении собственного народа. Оно объявило «новый курс» и издало закон «О восстановлении национальной промышленности». Целю программы правительства Рузвельта было укрепление монополий, то есть – усиление крупного капитала. Объясняя свои действия попыткой осуществить «плановое» сокращение производства, они своими действиями обеспечили корпорациям выход из кризиса с минимальными издержками, при этом «забывая, что в условиях «конкурентной», снова в кавычках, борьбы плановое ведение хозяйство не возможно. В итоге эта реформа привела к усилению концентрации производства крупных монополий.

Таким же способом правительство США решало вопросы и в сельском хозяйстве, заставляя мелких сельхоз-производителей субсидиями сокращать посевы и погловье скота, этим поднимая цены и принося выгоду крупным производителям: компаниям и богатым фермерам. Все реформы правительства США, привели к обогащению богатых и банкротству бедных производителей это и была цель кризиса.

Я вроде бы говорил всё по учебнику, но, в то же время чувствовал, как класс, вслед за учительницей, напрягся.

- Кхм! – выдавила историчка. – Ты не сказал, что конгресс США учредил Администрацию регулирования сельского хозяйства. Именно она выдавала денежное вознаграждение тем фермерам, которые сокращали посевы и поголовье. Ну, что ж, молодец, Шелест. Видно, что тебе идет на пользу общение с твоим дядей и чтением умных журналов. Садись – отлично.