Другая жизнь. Назад в СССР.

Глава 17

Школа встретила меня шумно и безразлично к моей палке, сделанной папой из купро-никелевой трубки с эбонитовым набалдашником. Отец не любил упрощать и поэтому трость получилась регулируемой по длине. Внизу в трубку была вварена гайка, а в неё вворачивался штырь с резиновым концевиком, чтобы палка не сильно стучала об пол. Отец у меня был ещё «тем выдумщиком».

- Привет, инвалид-нога болит, - поздоровался Валерка Гребенников. – Как голова?

- Моя голова нормально, а твоя?

- А моя-то причём? – удивился он.

- Не проломили?

- А! Нет! Не хожу я на балку. У ДК Ленина теперь сходняк с дисками. Мы тут с Вовкой Лутченко скооперировались и вместе ездим.

- Лутченко? Это который у нас в клубе?

- У вас, ага. Он, как оказалось, какой-то боевой техникой владеет. Мы с ним на «балке» встретились. Он тоже пластами фарцует. А он на Борисенко живет. Вот мы и пересекаемся по воскресеньям.

Валерка, как всегда, постоянно двигался. Его и в драке сложно было поймать на месте. В нём была природная звериная подвижность. Как у бурундука. Хотя… Какой бурундук, нафиг, зверь. Ха-ха… Грызун! Крыса! Представив Валерку в образе бурундука с мордой в полоску, я похихикал.

- Так и будешь с палкой ходить? Засмеют…

- А палка на что? – спросил я. – Очень удобный инструмент.

Я крутанул трость восьмёркой, как нунчаку.

- Ух, ты! – удивился Грек. – Надо себе такую заиметь. Где взял?

- Где взял, там уже нет, - сказал я и пошёл в класс.

Встречные знакомые здоровались, другие просто глазели на меня да на палку. У кабинета английского толклись одноклассники. Мальчики отдельно от девочек. Гендерные группы были также разделены на мелкие, по два-три человека, «подгруппы». Мальчишки все встретили меня радостными приветствиями и беззлобными шутками-прибаутками, девчонки возгласами: «О, Шелест ударенный головой явился, не запылился (Фролова), «Как дела в дурдоме?» (Мокина).

Я пропустил подколки мимо себя.

Ларионова с Гордеевой о чём-то зашептались, едва не стукаясь головами и прыская в ладошки. Они были так похожи на двух белок, прижимавших что-то к мордочкам, что я им улыбнулся. Они на мгновение остановились, потом снова захихикали и снова стали шептаться. Ну, белки и белки, грызущие орешки…

Англичанка, появившись, меня в кругу парней, поначалу, не заметила и только на входе в ласс, увидев, поприветствовала:

- О! Шелест! Welcome!How is yourhealth?

- My health is so-so. However, I am ready to attend classes.

- I see that you've done well in English?

- I had a lot of time.

- Yousurpriseme.

- I'm surprising myself.

- Ну-ну… Проходи-проходи. С тебя и начнём. Можешь, даже, не садиться.

Я поставил спортивную сумку с учебниками и тетрадями на пол возле парты и вернулся к доске. Людмила Фёдоровна допрашивала меня, как Понтий Пилат Иешуа, в незабвенном романе. И даже не по тексту топика про грядущее день рождение Владимира Ильича Ленина, а «рядом».

- Ну, что ж… Удивил, так удивил. Прямо и не знаю, что тебе ставить? Вышепятёрок отметок у нас нет, кроме «пять с плюсом», но плюс в зачёт не идёт. Пятёрка тебе, Шелест.

Класс взвыл от восторга и бесновался бы долго, если б не голос англичанки:

- Следующим к доске пойдёт…

Про Ленина английским языком рассказывать никому не хотелось.

- Ну, ты даёшь, Мишка, - произнёс шёпотом Костик, но в классе вдруг перед этим наступила «гробовая» тишина и шёпот прозвучал, как колокольный набат.

- Вот и ты сейчас, Швед, нам тоже выдашь. Продолжи с того места, на котором остановился твой сосед.

Костик, на удивление бойко, оттарабанил три абзаца текста и англичанка, не задав ему ни одного вопроса, поставила отлично.

- Верёвочников! – продолжай с места.

- Ты тоже молодец, - сказал я Шведу.

- Да, я-то ладно, головой не бился. А ты-то как?

- Ещё хочешь к доске? – спросила Шведа англичанка.

- Я готов, Людмила Фёдоровна, - бодрым тоном отозвался Швед.

- Ох и выпросишь ты у меня, Швед… Продолжай Саша.

Саша мямлил кое-как, а мы с Костиком под его бормотание, расписали партейку морского боя.

Вторым уроком была алгебра, но математичка отсутствовала третий месяц. Её, как сказали, замещала учитель по математики средних классов, но и она вторую неделю сидела дома на больничном. Мы толклись в рекреации, ребята приставали с расспросами, когда вдруг появились завуч и директор.

- Шелест! Миша! Ну, ка, пошли, ка, - сказала строго Светлана Яковлевна, поманив меня рукой. – Ступай в учительскую.

Я, прихватив сумку, двинулся вперёд.

- А у вас - свободный урок.

- Ур-р-а! – заорала толпа.

- Ну, ка тихо! – рявкнула директор. – На цыпочках вон из школы!

Класс сначала пошёл медленно, а потом, дойдя до конца рекреации, всё-таки ломанулся вниз по лестнице, а у входной двери устроил давку. Это было слышно по сдавленным возгласам и буханью створок.

- Вот дикари! – со вздохом произнесла Светлана Яковлевна.

Эти слова я уже едва расслышал.

В учительской меня ждала наш классный руководитель Надежда Петровна Рагиня. Почему-то она учеников мужского пола не любила и не стеснялась это демонстрировать. Всегда у неё на лице была снисходительно-брезгливая гримаса, когда ей приходилось с кем-то из мальчиков вести беседу. Однако сейчас она встретила меня масляно-медовой улыбкой.

- Здравствуй, Миша, - сказала она. – Сегодня Людмила Фёдоровна восхищалась тобой. Подтянул язык? Как твоё здоровье?

- Что такое: «Подтянул язык»? – подумалось мне.

- Так себе, - пожал плечами я. – Врачи говорят, ещё полгода минимум восстанавливаться.

Мне не хотелось распинаться. Особенно перед ней. Она не любила нас, мы не любили её. Всё шло по согласию сторон. Какие-то классы ходили в походы с ночёвкой. Мы «сосали лапу». То ли класс был такой недружный, то ли в консерватории нужно было что-то править.

- Тут вот, Миша, какое дело… Людмила Давыдовна принципиально не хочет идти работать в нашу школу из-за тебя.

- О, как! – удивился я мысленно, но вслух ничего не сказал, а только напрягся.

Замолчала и она, словно чего-то ждала.

Через минуту она спросила:

- Ты мне ничего не хочешь сказать?

- В смысле? – не понял я. – Что я должен сказать?

- Ну… Извиниться, например. Ты же виноват!

Она не спросила, а обвинила. Я медленно обалдевал.

- Не понял! Я виноват?! В чём?

- Ну… Из-за тебя Людмила Давыдовна споткнулась и упала. Об твою ногу споткнулась. Которую ты выставил специально.

- Э-э-э, - «завис» я.

- Людмила Давыдовна сказала тебе пропустить её, ты отшагнул в сторону, а когда она шагнула вперёд, ты подставил ей подножку. Вот Людмила Давыдовна и упала. А ты потом, испугавшись, что она разобьётся, перехватил её, и сам упал и ударился. Ты сам во всём виноват, Миша.

- Э-э-э…

У меня не было слов, потому, что дыхание куда-то пропало. Я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Наверное, я изменился внешне, потому, что у учительницы вдруг расширились глаза, и она заверещала, как неудачно зарезанный поросёнок. В учительскую ворвались завуч с директором, а я чуть не потерял сознание от асфиксии. Но, увидев их, я от неожиданности подпрыгнул, и лёгкие втянули воздух.

- Что случилось?! – крикнула Светлана Яковлевна.

- Врача?! – спросила завуч.

- Мне валокордину, - попросила моя собеседница и осела на стул.

Я тоже отошёл к стенке и присел на другой стул, тяжело переводя дух. Похоже, что моё дыхание остановилось гораздо раньше, чем я заметил.

- Этого ещё не хватало, - подумал я.

- Что здесь произошло? – спросила директор.

- Я чуть снова не умер, - сказал я, чтобы опередить Рагиню. Мало ли что она скажет. – У меня дыхание пропало. После того, что я услышал.

- А что ты услышал? – заботливо спросила директор.

- То, что я чуть не убил любимую учительницу, подставив ей подножку.

- А-а-а… Разве это было не так? – спросила директор.

- Э-э-э… Это вы меня спрашиваете? Меня, который стоял прямо перед вами, когда меня пыталась толкнуть и ударить указкой Людмила Давыдовна.

- Ты что-то путаешь, Миша. Людмила Давыдовна не хотела тебя толкать и бить. Просто так получилось.

Она отвела свой взгляд.

- Просто идёт следствие. Ты получил тяжкие повреждения, и ущерб здоровью, чреватый инвалидностью. А за это кто-то должен отвечать. У нас такое, э-э-э… Такой закон.

- И вы решили вину взвалить на меня? Что я подставил ей подножку? Вы с ума сошли?

- Да как ты смеешь?! – взъярилась Рагиня, но Светлана Яковлевна махнула на неё рукой.

- Он вправе задать такой вопрос, - сказала со вздохом директор.

- Я такого на себя наговаривать не буду, - упрямо сказал я. – Все видели, что было и как. Как, в конце концов, указка сломалась об пол и Людмила Давыдовна едва не пропорола меня её обломком. Быть бы мне тогда не только с проломленной башкой, но и наколотым, как бабочка на спичку.

- Как жук навозный, а не бабочка! – крикнула Рагиня.

- Это, извиняюсь, что с товарищем? – спросил я директора. – Не вызвать ли нам скорую психиатрическую помощь?

- Это тебе…

- Молчать! – крикнула директриса. – Выйдете вон, Надежда Петровна. Ничего вам поручить нельзя! Вечно вы со своими фобиями.

Рагиня, что-то бормоча, вышла из учительской, гневно хлопнув дверью.

- Ей нельзя работать с детьми, - сказал я. – Однако, я не понял на счёт следствия. Меня никто не допрашивал.

- Так, э-э-э, ты же немного не в себе был. А тут, вроде, неожиданно для всех, пришёл в себя…

- А-а-а… Пока я был не в себе, вы навешали всех чертей на меня, а теперь опасаетесь обратной реакции?

Я криво усмехнулся. Директор сидела понурившись.

- Дела-а-а… Пациент, не смотря на лечение, случайно выжил… А его уже и закопали… Вот так незадача. А как всё было продумано. Шелест остаётся не только дураком на всю оставшуюся короткую жизнь, но ещё и убийцей. И вообще, я сам прыгнул прямо головой в угол стола. Я ещё и - самоубийца.

Завуч потихоньку выскользнула из учительской.

- Сейчас прозвенит звонок, - сказала Светлана Яковлевна. – Пошли в директорскую. Там договорим.

Она решительно встала и вышла из кабинета, не взглянув на меня. Я тоже вышел. У окна напротив учительской стояла завуч и смотрела на улицу. Я шёл вслед за директрисой, словно, даже не в тумане, а в крахмальном киселе. И не видно ничего, и не слышно, ничего, и не идётся нихрена. В голове шумело.

- Они так тебя быстро снова в кому вгонят, - сказал внутренний голос. – Ты это… Давай прекращай так реагировать. Женщин, знаешь, почему мужчины ограничивали в правах?

- Почему, - продираясь сквозь тошноту, спросил я.

- Да потому, что они по своей натуре коварны и имеют более изворотливый и сложный ум. С ними нет возможности бороться «мирным путём». Мозг мужчины не может с ними тягаться. От них всегда надо ждать удара. Причём, именно в тот момент, когда ты расслаблен и чувствуешь себя героем. Ты же чувствовал себя героем? Как же, етить-колотить, спас учительницу! Герой! Так ведь было?!

- Так, - вздохнул я. – Кстати, ты мне напомнил.

- А вы знаете, Светлана Яковлевна, что во всех школах меня считают чуть ли не героем? – спросил я сразу, как вошёл в директорскую. Секретаря не было.

- С чего ты взял?

- А с того, что ко мне приходили ребята из секции, а они в других школах учатся, и говорили, что я молодец, что спас учительницу. Представляете? Все говорят одно, а вы говорите другое. Ни один следователь вам не поверит.

- Если ты скажешь, поверит, - прошептала директриса.

- Зря вы так, Светлана Яковлевна. Я был о вас лучшего мнения.

- Что ты себе позволяешь, Шелест?

- А вы что себе позволяете, Светлана Яковлевна? Вы ведь вовлекаете меня, вашего ученика в свой преступный сговор.

Директор поморщилась, словно съела что-то мерзкое.

- Я предлагаю забыть этот инцидент – предложил я. – А вам советую пересмотреть свои показания, чтобы не выглядеть, э-э-э, непригладно.

- Я могла ошибаться.

- Могла. И я обещаю, что ничего не скажу родителям, потому, что если они узнают, что вы меня совращали с пути истинного, тут такое начнётся… Я ведь ещё несовершеннолетний и моими представителями являются они. А они за честь своего сына пойдут до конца.

Светлана Яковлевна отмахнулась.

- Не надо меня пугать, Шелест.

- Да, Боже упаси. Только лишь констатация фактов.

Директор подняла на меня глаза.

- Ты точно в больнице лежал, а не на факультете юриспруденции повышал квалификацию?

- Пластину титановую показать? – спросил я.

Светлана Яковлевна вздохнула.

- Понимаешь, Миша, когда мы узнали о твоём состоянии, то сильно перепугались и за тебя, и за Людмилу Давыдовну, и за, чего скрывать, репутацию школы. Кому-то пришла такая мысль. Тебе уже, вроде как, всё равно, а Людмилу Давыдовну в тюрьму… Жалко её стало.

- Да, с чего вы взяли, что её нужно в тюрьму? В чём её вина?

- Она тебя потащила за собой, схватив левой рукой.

- Ничего подобного, - покрутил головой я. – Это я её схватил за левую руку сначала своей правой, а потом и левой рукой. Это я пытался её задержать и накрутил её на себя. Есть такой приём в борьбе, называется подножка с падением.

Директриса насторожилась от слова подножка, а я быстро поправил себя.

- Но это не та подножка, от которой она упала, а та, которая её спасла. Могу продемонстрировать на следственном эксперименте.

Светлана Яковлевна снова подозрительно посмотрела на меня.

- Ты, точно не готовился?

- Да, я вообще не думал, что такая коловерть тут закрутилась. Вот вы накрутили! Куда тут мне с моим самбо!

- У нас запрос из милиции обеспечить твой допрос, когда ты появишься в школе. Ты когда будешь готов?

- Прям таки допрос, а не опрос? – снова проявил я свою осведомлённость, основанную на знаниях «предка».

- Допрос-допрос, - покивала головой директриса. – Уголовное дело возбуждено по факту нанесения тяжких телесных повреждений с отягощающими последствиями.

- А кто виновный? В смысле - обвиняемый?

- Пока - неустановленное лицо. Ведь, теоретически, и я могла тебя толкнуть… Ты ведь не мог тогда своё веское слово сказать. Как сейчас. Там всего-то оставалось дело в суд отправить. Тебя-то и из комы вывели по просьбе следователя. А ты из комы вышел и волшебным образом ожил. Как принц из сказки. Врачи говорят, что только в сказках так и бывает. В жизни всё намного прозаичнее и грустнее с коматозниками.

- Я знаю. Извините, что не оправдал вашего доверия, Светлана Яковлевна.

Она вдруг заплакала. И плакала довольно долго. Практически - навзрыд. Но я не успокаивал её. У каждого своя чаша. Я не был жесток. Просто, с какого хера они меня записали в сукиного сына? И ещё сейчас устроили… Не-е-е… Сами кашу заварили, пусть сами и хлебают.

- Сообщите следователю, пусть приходят, но сначала пусть уведомляют родителей.

- Допрос возможен при представителях школы.

- Не-не-не…

Я покачал указательным пальцем.

- Сразу предупреждаю, что буду общаться со следователем только в присутствии отца или матери. Честно говоря, у меня есть основания не доверять следователю, который не удосужился опросить других свидетелей события – учеников.

Директор потупилась и промолвила:

- Да, ты в праве не доверять никому.

Потом она подняла подбородок от пола и сказала уверенным тоном:

- Всё! Договорились! Я тебя услышала и больше не задерживаю.

Ну, да… А мне показалось, что это я директор, ха-ха… Как она меня? «Фэйсом об тэйбл»… На некоторое время я забыл, что ученик – существо в школе бесправное.

И только выйдя из кабинета директора я вдруг понял, какую ошибку совершил, так общаясь с ней. Ведь если «кто-то» разговаривал с Громовым, расспрашивая обо мне, то этот «кто-то» наверняка разговаривал с директором. Или будет разговаривать. А она обязательно вспомнит про моё: «у меня есть основания не доверять следователю»… Кто из детей так разговаривает?

Как не странно, мой «внутренний голос» молчал и не подливал «масла в огонь» разгорающейся во мне тревоги. Наверное, тоже раздумывал над ситуацией.