Другая жизнь. Назад в СССР.

Глава 8

Я и раньше замечал, что если даже просто читать то, что надо заучить, то хоть что-то в голове остаётся и на тройку ответить можно. А если ещё и позубрить немного, то хорошистом станешь однозначно. Так уж рассчитаны были учебники. На средний, а не на высший ум. Я до третьего класса получал по математике тройки. Потом поднапрягся с помощью родительского ремня и всевозможных угроз, и в четвёртом классе задачки и примеры «от зубов отскакивали». Так было до восьмого класса, потом мне стало скучно, и я скатился на тройки. Я везде искал развлечение, и математика была одним из них. Забавно было видеть, как ученики пыжатся и тужатся. Тщеславие… Но оно меня никогда не прельщало. И это моя, в некотором роде, беда. Не у меня тщеславия, а значит нет азарта всех перегнать. Или, вернее, быстро проходит. Надоедает. Пару партий в бильярд выиграю и всё. Скучно… Такая вот беда… Да…

Так и с английским было. Пока не найду ещё какой-то стимул, остываю к занятию. Будь то развлечение, или работа. Единственное, чему я никогда не изменял, это каратэ. Но в нём нет предела совершенству.

Поэтому я себя стал заставлять «тупо» зубрить.

Кстати, на физкультуре сегодня не произошло ничего сверх ордиинарного, кроме того, что я умело подставлял корпус и физруку это очень понравилось. Обратил внимание на мою игру и Валерка Гребенников. Мы играли с ним в разных командах и я его несколько раз неплохо остановил. Я уже говорил, что Грек – шустрый, как вода в унитазе, но играет очень неплохо. Он бывало, ради прикола с шайбой по площадке по нескольку кругов нарезал, а потом забрасывал гол. Причём у него уже начинали шайбу отбирать и чужие , и свои, но он всех обведёт и забросит. Ха-ха… Хороший был спортсмен Валерка, но гордыня его губила. Не хотели с ним играть в команде.

Так вот он после очередного нашего «клинча», а он хоть здесь меня пытался «обставить», сидя на жопе сказал:

- Ты и впрямь, Шелест, прибурел. Когда играть научился?

- Да и не умею я играть, - сказал я. – Я в защите, а ты в нападении.

- Никто из них меня не остановит, а ты не пускаешь, как так? Ведь мы проигрываем, а я никогда в хоккей не проигрывал.

Я подал ему руку, он её принял и, оперевшись в мой конёк своим, поднялся.

Так вот, зубрю я себе зубрю и вдруг думаю, что ведь если Валерку раскрутить и потрясти, как Буратино, то ведь с него и деньги стрясти можно. За физическую охрану. Мой визави, то есть, я в будущем, этим и занимался на пенсии, работая в охранном агентстве инструктором по рукопашному бою, самбо. Огнестрелом он, естественно, тоже владел, но не преподавал. Были специалисты этого искусства и покруче него. А на пенсию он уходил из милиции. Во куда меня, оказывается занесло. Никогда бы не подумал, что стану ментом.

Мысль промелькнула, но не погасла, а торчала занозой и мешала зубрить. Тогда я сам себе сказал, согласен, будем качать тему охранника, и мысль, как красный сигнал светофора, погасла, позволив полностью отдаться зубрёжке. Валерку я увидел на катке вечером. Он гонял шайбу один против пятерых, а на воротах у него стоял кто-то из нашей «мелкоты». Не беря коньков, чтобы не превращать разговор в соревнование, я вышел на улицу.

- Есть разговор, - сказал я, когда он, увидев меня, подкатился к ботику.

- Хм. Разговор. Надевай коньки, поговорим.

- Я без коньков.

- Хм. Ну, говори.

- Сколько платить будешь, если я с тобой ходить буду?

- В смысле, платить? Охренел?!

Валерка не мог стоять на месте и постоянно елозил на коньках из стороны в сторону, снимая остроотточенными лезвиями со льда стружку.

- Да, постой ты хоть немного. Что ты ёрзаешь, как обосравшаяся обезьяна по ветке?

Валерка вскинул на меня удивлённые глаза и, выпятив нижнюю губу, нахмурился.

- Даже и не думай начать драку. Пожалеешь сильно. Нет у тебя против меня шансов, - сказал я, хотя сам в этом сильно сомневался. Боец из меня пока был никакой. Не проросли во мне будущие навыки. Я пробовал сегодня двигаться, а не просто красиво стоять, и получалось так коряво, что мой внутренний голос сказал:

- Пока и не рассчитывай. Тебе сейчас ближе бокс. Помаши руками перед зеркалом. Вот я и махал в течение дня, давая передышки глазам и слушая записанное. Удобная практика, кстати, записывать то, что учишь, на магнитофон. Читаешь – учишь, и потом слушаешь – учишь. Удобно. И перед сном можно послушать. Тоже польза. Даже двойная. Засыпается лучше. Ха-ха…

- Да я и не думал. Просто посмотрел на Шелеста, который вдруг превратился не в друга, а в коммерсанта.

- Ой, Валера, только не надо, а? Какие мы, нафиг друзья? Соседи и одноклассники и не на йоту больше.

- На что? На какую ёту? Что такое ёта?

- Это что-то совсем маленькое. Буква в греческом, кажется, алфавите.

- Маленькая буква? – удивлённо скривился, ещё больше выпятив губу Валерка.

- Так, я пошёл, сказал я и развернулся, действительно намереваясь уходить. Находиться рядом с этим принцем королевских кровей мне расхотелось, а тем более – охранять. Это же и дальше будет продолжаться такая хрень! Он ещё поди, почувствует себя моим господином. Ну как же, он же будет платить мне за работу…

- Стой! Стой!

Валерка перемахнул через довольно высокий борт и прямо по щебёнке, которой была отсыпана «коробка», посеменил ко мне и попытался схватить за плечо. На его коньках мы были одинакового роста. А в хоккейной форме он выглядел богатырём.

- Стой!

- Руку убрал, - развернулся к нему я. – Я передумал. С такой жопой, как ты даже срать на одном поле не хочется.

- Да, ладно тебе, Шелест. Чо, ты взъелся? Ну, то есть, что ты взъелся?

- Я не взъелся? Я тебя спросил. Спрошу в последний раз. Сколько я буду иметь от нашего совместного бизнеса?

- Какого, на хер, бизнеса? – Удивился он, нахмурившись.

- Охранять тебя я не буду ни за какие деньги. А вот охранять имущество в виде дисков – другое дело. Тех дисков, которые мы с тобой будем переносить.

- Да, ты охренел? Это мой бизнес!

- Тогда и решай проблему сам.

- И решу! Тоже мне бизнесмен! Кто тебе записи переписывать давал? И даром между прочим! В «Бытовухе» за них по червонцу берут.

- Всё-всё-всё, - развёл руками я. – Разговора не было.

* * *

На следующее утро ничего не изменилось и меня снова разбудил гимн Советского Союза. Встав, оправившись, и сделав утреннюю гимнастику, больше похожую на разминку перед тренировкой, по сути, ею она и была, кроме кувырков, я спросил у уходящего на работу отца:

- Ты не знаешь, где те платы, что мне Женька Дряхлов давал паять?

- Хм. Давно это было. Где-то лежат, - отец скривил губы в снисходительной ухмылке. - Ты же их так и не допаял. Так ни одну плату целиком и не смог сделать.

Я спокойно смотрел на отца и он ответил.

- На балконе твоём ящик. Туда я все его детали и недоделки сложил.Предлагал Семёнычу забрать, да он отказывался. У него и своего хлама осталось… Как Женька уехал в интернат, так и заглох «бизнес». Я в моря ушёл, а у тебя на уме только гулянка была. Захотел, бы сам собрал себе и магнитофон и усилитель, и колонки. А то, папа купи…

- У меня руки с паяльником не дружат.

- А с чем они у тебя дружат? – спросил отец и, махнув на меня рукой, вышел.

- Вот так вот, оказывается, как далеко зашло его ко мне неуважение, - подумал я, а внутренний голос спросил:

- А что за Женька Дряхлов? Это не Джон со второго подъезда?

- Ну, да. Знаешь его?

- Э-э-э… Знал, пока он не утонул. Нам сколько? Лет двенадцать было?

- Тринадцать. Но он тогда не утонул. Я его вытащил из воды. Еле успел за большой палец ноги. Они у него длинные и маслатые. Удобно было хватать.

- Всё правильно, - согласился внутренний голос. – вытянул, но он уже, кхм, того был. Страшно было, до сих пор снится иногда. Кхм. Пардон… Снился…

- Что за хрень ты несёшь?! – возмутился я. – Женьку живого тогда вытянули. Воду из него вылили и он отошёл. Потом у него дар прорезался в радиоэлектронике. Они с моим отцом столько всего понаделали. Примочки какие-то для гитар. Женька и себе электрогитару сделал. Красная! Потом вечер новогодний устроил. Хороший вечер, Славка Федосеев рассказывал. Нас не пустили. А потом он сначала переехал на Семёновскую и в сорок пятую школу ходил. Или в сорок восьмую? Не помню. Потом его в спец интернат забрали с радио-электронным уклоном. Он сейчас где-то в закрытом городе живёт. Семёныч, его отчим, рассказывал отцу.

- Странно. Я точно помню, что он умер и как его хоронили. А нас тогда всё лето не отпускали одних купаться. Только Славка с Греком и купались. Всё издевались над нами и дразнились. Я сбегал, правда, но ремня пару раз получил от отца.

- Нет, ты что-то путаешь, - сказал я и, раскрыв балконную дверь, нашёл занесённый снегом деревянный ящик зелёного цвета с железными пружинными защёлками на боках. Из-под какой-то корабельной радиотехники ящик. Он был не лёгким, но мне под силу. Втащив в квартиру и открыв я увидел радиодетали, платы усилителя, которые я паял-паял и не допаял, а отец, утомившись мне «помогать», а по сути делать то, на что я сам подписался, доделал «порученное» мне Женькой задание, а то что дал Женька мне, чтобы я собрал для себя, оставил как я бросил. Да-а-а… А я и забыл про это всё. У меня память какая-то выборочная. Что-то помню, что-то не помню. Ромашка, блин. Я посмотрел на платы и понял, что ни черта в них не разбираюсь. Хотя, в ящике лежали и нарисованные Женькой схемы.

- Да умер он, Женька Дряхлов, - сказал внутренний голос.

- Отвянь. Сопи в две дырки. Джонни жив. Его просто спрятали в ящик, как отец шутит.

Я смотрел на оставленное другом богатство и думал, смогу ли с ним что-то сделать? Женька был электротехническим уникумом, как и его отец, тоже работавший где так «глубоко», что Я его даже и не видел никогда. Хотя… Они, кажется, развелись с Тётей Настей, Женькиной матерью ещё до переезда сюда.

Это не важно. Важно то, что Женька, как он рассказывал, нашёл отцовские радио-схемы и смог спаять себе усилитель и переделать магнитофон. И даже колонки как-то смастрячил. Вот он тогда удивил всех. Пацаны на улице гуляет, а Женька паяет. Он ещё как-то умудрился ремонтировать японскую радиотехнику. Это, говорил отец, в радиотехнике - «высший пилотаж». Одно дело собрать схему, а другое дело найти в чужой схеме неисправность. Тем более в японской.

Женька тогда поразил отца в самое сердце и он явно рассчитывал на то, что и меня тот привлечёт к любимому отцовскому занятию. А меня даже перспектива наличия собственного магнитофона не прельстила. Наверное магнитофон мне тогда был нафиг не нужен? Как и иностранная музыка. Двенадцать лет. Я кто такте «Битлы» понял только в том году. И поговорка: «С понтом Битл?», мне была не понятна и ассоциировалась только с лохматой головой и глинными волосами.

- Смогу я сейчас это всё спаять? – думал я, глядя на «радио-конструктор».

Спаять сейчас, может быть и смогу, но дальше-то что? «Иней» не стерео. Вставить эти платы в него – это для меня что-то не реальное. Просить отца совсем уж «плохой тон». Остаётся обратиться к Громову… Правильно. Серёга с Женькой в паре мудрили, может он что и подскажет. Он ведь, по сути, собирал Женьке «Ноты», делая из приставки, не имеющей усилителя, полноценный стереопроигрыватель.

К сожалению, мой внутренний голос, после того, как я его послал «дышать в две дырки», - молчал.

- Э-э-э-х, был бы тут Женька! Вот с ним бы мы кашу бы заварили.

- А сам, значит, слабак? – проявился внутренний голос.

- Я как ты. Забыл? – хмыкнул я, собираясь в школу.

- Сомневаюсь, я уже, - буркнуло внутри.

- Это как это? – я даже остановил процесс одевания.

- А так, что в моём мире Женька утонул в двенадцать лет и никаких магнитофонов не чинил и не собирал. Тем более японских. Он слабенький был в, э-э-э, умственном развитии. Громов – да, тот дока. Паял чего-то там. Я пробовал в этом возрасте, как ты сейчас, собрать детекторный приёмник, но дальше платы дело не пошло. Скучно слушать радио, когда магнитофон есть.

- Хм, - сказал я и задумался о параллельности миров. - Но пока, кроме Женьки у нас же с тобой жизнь сходится?

- Уже не очень. Точкой бифуркации стал день воскресенья, когда ты осознал меня в себе.

- Млять! – разозлился я и передразнил свой внутренний голос. – «Меня в себе-е-е…» Кто ты такой?! Что за «бифуркация»?

Внутри молчало.

- Что молчишь?

Молчало.

- НУ и хрен с тобой! – выругался я мысленно, закрывая дверь, оббитую чёрным дерматином, на ключ. – Без тебя обойдёмся.

Сегодня была пятница и это был не последний день учебной недели.

- А как может быть по-другому? – спросил я сам себя.

- У школьников может быть пятидневка, - сказал внутренний голос.

- Прорезался, - саркастически констатировал я имея ввиду моё второе «я». – Как это пятидневка? Как на заводе, что ли?

- Типа того.

- Это было бы неплохо, - вздохнул я, отряхивая у входа от снега ботинки.

Сменную обувь мы, в старших классах, почему-то, не носили. Как и форму в старших классах. Странная была школа.