Другая жизнь. Назад в СССР.

Глава 14

- А ко мне Люба Шабанова приезжала, про тебя спрашивала, - сказала Ирка. – Как узнала, что ты в больнице лежал, так расплакалась. Говорит, что думала, что ты её бросил. Ты… У вас с ней, что, уже всё по-серьёзному? Ты же, вроде, говорил, что с какой-то девочкой из тридцать третьей школы встречаешься и у вас с ней всё по-серьёзному.

Я вздохнул.

- Да, прикололся я тогда. Над Людкой Фроловой. Ну и ты попала под раздачу, извини уж, хе-хе… Слишком она тогда губы копылила, Людка эта. А Люба… Жаль, у неё телефона нет… Так бы позвонил…

- Телефон у них есть. У них же коммуналка на трёх хозяев. Там общий телефон в коридоре.

- Не знал. Сколько лет дружим, она ни разу мне его не давала.

- Так, общий же. Она стеснялась, наверное. Ты же знаешь, какая она. Так у вас по-серьёзному?

- Достала! По-серьёзному, по-серьёзному! О чём ты говоришь, Ира? Какой там "серьёз"? Хотя, конечно, я весь восьмой класс ходил к ней настойчиво. Надоел наверное. Что-то сейчас вспомню и стыдно становится. У них же одна комната с мамой, а я приходил в гости. А она меня на улицу. Вот мы с ней нагулялись и в дождь, и в метель…

- Ну-у-у… Не знаю-у-у… Она такая серьёзная была, когда от меня уходила. Это ещё в начале марта было. Наверное, думала к тебе на день рождения приди, как в том году. А тут узнала, что ты, как овощ в Рыбаков лежишь.

- Сама ты - овощ! Ты, что, так ей и сказала, что я овощ?

- Чо я дура, что ли? Да ты уже и не овощем тогда был. Уже и шевелился, и даже ходить пытался… Мы же приходили с мамой, помнишь?

- Помню-помню… И всё, больше не приходила? Только один раз?

- Ага.

- Это, Ира… А ты не могла бы…

- Не поеду! – резко оборвала она меня. – Что я вам, сводница?

- Дура ты, а не сводница. И брату раненому помочь не хочешь. А ещё сестра называется. Просто, она может не знать, что я уже выписался. А ты записку от меня ей передашь и всё.

- Письмо напиши и по почте отправь! Не поеду! – надулась Ирка.

- Да и фиг с тобой! Вали, тогда отсюда! И апельсины свои забирай! Не нужны мне ваши подачки. В элементарной просьбе брату старшему отказываешь. Вали давай!

Ирка посидела некоторое время набычившись, а потом подняла на меня глаза полные слёз.

- Прости, братик. Я точно - дура. Я просто вспомнила, как ты меня гонял в восьмом классе к ней.

- Ага. Эти слова я от тётки и услышал, когда она моей матери выговаривала: «Что она ему, сводница, что ли?» Дура она у тебя. Детям по четырнадцать лет. Первая дружба, а она с пошлостью.

- Какая есть! – вскинулась Ирка. – Твоя не лучше!

- Моя хоть умнее! Больше молчит! А твоя, как из пулемёта! Хрен остановишь! И никого не слушает.

- Давай не будем? – спросила Ирка. – Мы из-за них постоянно ругаемся. Они грызутся всю жизнь и мы с тобой. Противно.

- Согласен, сестрёнка.

- Вот и хорошо, братишка.

- Сходишь?

- Схожу. Пиши записку.

- Я быстро и коротко.

Дошкандыбав до письменного стола, я вырвал тетрадный лист и написал: «Любаша, привет. С Ирой посылаю тебе записку. Я жив и почти здоров….

Слово «почти» мне не понравилось и я начал заново на другом листе: «Любаша, привет. С Ирой посылаю тебе записку. Я жив и совсем здоров. Сейчас восстанавливаюсь дома. Хотел бы тебя увидеть, но врачи не дозволяют «далёкие» путешествия. Не хочу их расстраивать. Если бы ты приехала, был бы рад встрече. Погуляли бы рядом с домом. Миша».

Я знал, что она поступила в Энерготехникум и ей тут идти-то «два шага» всего. Она потому и к Ирке зашла, что рядом была, а не ехала специально из центра, где теперь жила.

К Любе, как оказалось, при встрече со Светой, я особых чувств не питал. Но не питал их сейчас и к Свете. Стёрлись мои к ней чувства. Остались лишь те, что были у моего «внутреннего голоса». А это, между прочим, очень давняя для него история. И чувства у моего второго голоса к Свете Чарусовой остались больше печальные, чем страстные. Тем более, что он потом её разлюбил. Да-а-а… Тот ещё хлыщ мне достался в «предки».

Вот я и не хотел повторять его подлости. Хотел до конца прояснить отношения с Любой и не идти в гости к Свете. Тем более, что она теперь во мне ничего не вызывала. Я помнил, что был влюблён и помнил весь ход событий, но оставался к ней холоден. Может быть, есдли бы увидел снова, во мне что-то и воспылало бы снова, но зачем? Зачем мучить девчонку? Пока она ещё ко мне совершенно холодна. Вот пусть такой и остаётся. А вот с Любой надо что-то решать. Я ведь уже нетолько с её мамой знаком, но и с бабушкой. Хотя, почему-то у меня даже малейшего позыва не было её поцеловать. Хотя… На центральной площади в конце того года перед моим падением, что-то проскочило между нами.

Шёл первый снег и мы пешком дошли от Дальзаводской до центра, а тут была установлена деревянная горка, покрытая льдом. Мы пару раз скатились по ней на какой-то фанерке. Нам было весело и как-то тревожно. Я чувствовал эту томящую тревогу до того вечера, когда встретил Светлану. Потом это томление перешло на новый образ.

- Правы те, кто говорит, что ковать железо надо пока оно горячо, - подумал я.

- Тут другой случай, Миша. У тебя проснулись гормоны. Только лишь гормоны.

- Много ты знаешь! – буркнул я и нахмурился.

- Я не просто знаю, я их чувствую в тебе. Гормоны. Сейчас ты с практиканткой немного, э-э-э, успокоил их, а потому разом остыл и к той, и к той. Хотя… Согласен. Ты ведь их обеих ощущаешь по моей памяти. Твой случай - особый, да-а-а... Вот его бы медикусам исследовать… Но не вздумай кому-нибудь хоть словом обмолвиться о внутреннем голосе. Упеку-у-т-с, батенька…

- Сам ты - батенька!

- Не спорю-с… Батенька и есть… Так, что не спорте со мной, внучок.

- Как порой хочется тебя отключить, мой голос родной.

- Да, ладно. Я всегда замолкаю по просьбе трудящихся.

Внутренний голос смолк, а я задумался. Кома меня сильно изменила. Я стал будто бы взрослее. Замена памяти, видимо, не прошла даром. С моей старой памятью было совсем плохо.. Те фрагменты, которые остались после комы, не годились ни куда, а тем более для полноценной человеческой жизни. Я и вправду какое-то время был овощем. Был овощем и овощем остался бы, если бы не то, что подселилось ко мне накануне. И вовремя так подселилось. Словно кто-то знал, что со мной случится. Но странно, кто этот «кто-то»?

Ведь тот разум, что ко мне подселился, не переживал падений головой на угол стола. Тогда кто? Совпадение? Странное совпадение. Когда разум почившего в бозе «меня» из одного мира, переносится в моё тело, но в другой мир и фактически в своё детство. И явно в другой. В мир, где Женька Дряхлов жив. Тот Женька Дряхлов, который перевернул не только мою жизнь, жизнь нашей школы но, похоже, продолжает переворачивать его сам мир дальше, где-то в ином месте. Где-то в очень укромном месте…

А у меня тут тогда какая роль? В этом мире? Если по мою душу аж второго меня выписали? Из другого мира… С запасной памятью. И не только памятью прошлого, но и будущего. Хотя-я-я… Какое-то будущее невнятное. Уже и со Светой не случилось…

Тут в дверь позвонили. Я открыл. На пороге стояла Света.

- Еб… лектрическая сила, - подумал я, разглядывая серые глаза, глядящие на меня из-под густых бровей.

- Не выщипывают девчонки брови сейчас, - подумал я и поправил себя. – Не только лишь все.

- Привет, - сказала она спокойно. – Говорят, ты выздоровел.

- Кто говорит? – спросил я, обалдевая.

- Э-э-э… Все говорят. Думаешь, только в вашей школе знают, что ты учительницу спас, когда она споткнулась и падала головой прямо на парту? Во всех школах говорят. А у меня в вашей школе несколько подружек, которые со мной учились, когда ещё ваша школа строилась. Ты ведь тоже учился в четвёртом классе в нашей школе?

- Фига себе, какая оперативная работа проведена, - заметил «предок».

- Затихни пока, - попросил я его и сказал. - Учился, ага.

- Окунева, что в вашем четвёртом «зэ» училась, в моём доме живёт. Я всё про тебя разузнала.

- Что она могла про меня рассказать, та Окунева?

- Ну-у-у, что ты хорошо учился и хорошо рисуешь, что ты за ней ходил, а она тебя отшила.

- Да за кем я только не ходил, - хмыкнул я. – Я с детского садика любвеобильный.

- Хм… И тебе не стыдно это мне говорить?

- Не понял. Чего здесь можно стыдиться. Ты знаешь. Все знают. Так и как мне прикажешь скрывать своё положительное качество? Ведь я же не злобный, а любвеобильный. Я, например, девочек за косы не дёргал, и портфелем по головам не бил. А наоборот, всегда защищал и часто получал от пацанов. И не только пис… Э-э-э… В смысле… Не только меня били, короче, но и обзывали разными словами.

- Какими, например.

- Например? Девчачий рыцарь, например. Или просто рыцарь.

- Правда, что ли? – удивилась Светлана. – Я недавно прочитала книжку про рыцаря Айвенго. Мне понравилось.

- Ну вот. Зато девочка одна ещё в третьем классе, назвала меня «Мазандаранский тигр». Фильм такой был индийский про воина. Его так называли, потому что он тигра задушил.

- Я помню. Мы ходили с мамой. Так давно это было…

- А чего мы стоим в прихожей? Снимай пальто и сапоги.

Сапоги у неё были настоящие, женские сапоги-чулки, на небольшом каблучке и блестящие, как кожа негра. Я вспомнил, что её отец работал «помощником капитана по политической части, а проще – «помполитом», на каком-то рыбацком судне типа плавзавод.

- Может себе позволить купить единственной дочечке дорогую вещицу из валютного магазина, - подумал я, наблюдая, как девочка умело стягивает с ног искусственную кожу.

- Хе-хе… Царевна лягушка, - хихикнул мысленно я.

Никаких прежних чувств у меня к этой девочке не вспыхнуло. И я был несказанно этому рад. Почему-то. Странно. Ведь девочка и сейчас в дневном свете была очень хороша собой. На ней была красная вязаная кофта с угловым вырезом. Под кофтой виднелась белая блуза с ажурным воротником. Из-под кофты шла шерстяная гофрированная юбка чёрного цвета. На ногах имелись чёрные рейтузы. Под рейтузами, скорее всего, - нейлоновые колготки. Ну, не носки же нейлоновые торчали из под рейтуз? Я представил её в одних колготках. Ох!

- У нас жарко, кхэ-кхэ, - на всякий случай предупредил я, переведя взгляд на её кофту.

- Я не надолго, - сказала Светлана.

- Комсомольское поручение? – спросил и хохотнул я.

- Нет. Самой стало интересно познакомиться ближе. Ты же обещал прийти, и не пришёл. А девчонки про тебя только и талдычат: «Шелест то, Шелест сё». Говорили, ты самбо занимаешься?

- Да, какое мне теперь самбо? – усмехнулся я. – Чуть инвалидом не сделался. Сейчас освобождение от физкультуры обеспечено.

- Ну, да-а-а… У нас соседка медик в детской поликлинике работает. Сказала, что после двух месяцев комы дураками люди становятся. А ты, вроде, нормальный. Или не очень?

- Да, фиг знает, - пожал плечами я.

Мы прошли в зал, куда меня «пересели» родители, так как они взяли на прокат массажную кровать, на которой мне делали массаж, приходящие вечером врачи. Это договорился профессор, в рамках разработанной им программы реабилитации, в которой было место и Любочкиной методе.

- Ух ты! Это тебе массаж делают? – спросила девушка, показывая на лежащую на полу сложенную кровать, которую я использовал как тренажёр для пресса.

- Профессор прописал. Так я быстрее реабилитируюсь по его мнению.

- Ух ты, какой у тебя проигрыватель! А пластинки какие есть? Ух ты! Это пласты, да? Настоящие? Американские?

- Не совсем. В основном – английские. В США рок-музыки пока нет.

- А можно посмотреть?

- Да, смотри, пожалуйста.

Я достал пластинки с полки «стенки» и положил их на журнальный столик.

- Чай с мёдом будешь?

- Посмотрю сначала.

- Давай, я на диван их положу. Ты сиди, смотри, а я пока чай приготовлю.

Светлана посмотрела на меня с интересом и пожала плечами.

- Может поставить пока что-нибудь? У меня на плёнках ещё есть.

- Поставь…

Я включил то, что стояло у меня на «Ноте», - запись с новогоднего вечера семьдесят третьего года. То, что исполнял Женькин вокально-инструментальный ансамбль с Женькой во главе.

- А! Эти песни я знаю! У нас их на этом новогоднем вечере играли мальчишки. Говорят, и в том году играли, но я тогда не ходила.

- Поменять?

- Не-не… Пусть играют. Хорошие песни. И исполнены лучше. Это, что за ансамбль? Не знаешь?

- Это наши ребята из школы играли три года назад. Мой друг эти песни сочинил.

- Ничего себе у тебя друг! Ух ты! Как нарисовано!

- Ты только сами пластинки не доставай.

- Ага…

Пока Светлана рассматривала конверты пластинок, я прошёл на кухню, включил чайник и, ожидая, уткнулся лбом в стекло. Что-то меня вдруг ударило в жар после видения гостьи в одних тонких колготках. Уткнулся в холодное стекло, посмотрел на хоккейную коробку, где гоняли шайбу наши пацаны, и увидел на площадке у верхнего дома Любу. Она смотрела на меня, а я смотрел на неё. Некоторое время мы не шевелились, а потом я, отлипнув от окна, позвал её рукой. Но она, словно испуганная лань, шагнула в сторону, почти побежала по лесенке наверх и исчезла за углом дома номер одиннадцать.

- Вот это номер! – сказал я сам себе. – А если бы она пришла? Интересная была бы сцена. Хе-хе…

- Вот тебе и хе-хе, любвеобильный ты наш, - сказал внутренний голос. – Тут бы такое было!

- Ой, да что там было бы? - скривился я. – Подумаешь, зашла девочка к мальчику в гости. Проведать.

- Из соседней школы, проведать? К мальчику? Ты себя давно в зеркале видел?

- Да по двадцать раз на дню смотрюсь, когда занимаюсь медитацией.

- А ты посмотри внимательнее.

- Что там смотреть-то? Кожа да кости?

- Да? А пощупай свой живот.

Я пощупал. Ну да… Кожа, под ней зачатки мышц. Как бы я ходил и двигался без них?

- Ты иди на себя посмотри в зеркало.

- Да ну тебя!

Я взял чайник с чашками и пошёл в зал. По пути мне попалось зеркало, висевшее в прихожей прямо напротив кухонной двери.

- Что тут смотреть? Кожа да кости!

- Ты привык это видеть и не видишь, что под кожей не кости, а мышцы без грамма жира. И ты теперь строен не как сухой кипарис, а как вполне себе… Привлекательный. Ты обратил внимание на оценивающий взгляд Светланы.

- Хм! Вполне естественный интерес к бывшему коматознику. Всё! Отстань!

Я сервировал стол, накрыв его салфетками, сделанных из тонких бамбуковых палочек, связанных нитью, установив на них: чайник, чашки, заварник и розетки с домашним мёдом, которым нас снабжала сестра отца тётя Маруся, и чайные ложечки.

Сервируя столик, обратил внимание на взгляды, бросаемые на меня Светланой, а у меня не выходила из головы Люба.

- Ну, ты, точно, - дамский угодник, - хмыкнул внутренний голос.

- Сам такой был, - отрубил я. – Это простое гостеприимство.

- Эту можно поставить? – спросила гостья. – Песни хорошие, но я их уже слушала. И идут они одна за другой, как на новогоднем вечере. Наши, точно свой репертуар отсюда слямзили. Снежинки, белые розы…

Она держала пластинку Пола Маккартни и группы Вингс «Бэнд он зэ ран».

- Это они сбегают из тюрьмы?

- Наверное.

Достал из конверта диск, установил в проигрыватель, нажатием кнопки переключил усилитель на другой вход.

Здесь в зале колонки были разнесены на хорошую дистанцию и правильно установлены, с фокусом на журнальном столике. Для стереоэффекта, а он в это время был в моде. С ним продолжали экспериментировать многие группы,например «разнося» две басовые партии, как в той же «Королеве хайвея» у Дипов. Ну и для меня пятнадцатилетнего, не смотря на весь «мой» прошлый опыт из будущего, всё это нравилось. Я совсем не чувствовал себя пресыщенным музыкой. С того времени, когда Громов перенёс Женькино сокровище ко мне, я слушал музыку постоянно. Благо, что у Женьки был целый ящик пятисотметровых бобин. На каждую вмещалось по два полноценных диска. А бобин было двадцать четыре штуки. Вот я и слушал их с утра и до прихода родителей.

- Сюда садись, - сказал я Светлане, показывая на ближнее к балконной двери кресло. У нас кроме «северного» балкона, в зале был «южный», или парадный, как назвал его папа, балкон с видом на море. На Японское море.

Почему я заговорил про балкон? Да потому, что Светлана, прежде чем сесть в кресло, подошла сначала к балконной двери.

Море синело буквально в двухстах метрах от дома. На сине-серой, мерцающей на солнце глади моря на якорях стояли военные корабли и гражданские суда. Это был один из внешних рейдов порта Владивосток. Солнце светило прямо над заливом и картина за окном смотрелась именно, как картина. Мне всегда нравилось смотреть на море. Смотреть и владеть им. Вот, наступит лето, и можно будет в нём плавать, нырять, загорать на его берегу, на песке и камнях. Поэтому это было моё море. Моё, потому, что я мог им владеть. Как и своим телом. Я был крепок и бодр.

- Красиво тут, - сказала Светлана, взглянув мне в глаза и, вероятно, что-то увидев в них, сразу отвела свои.

- Летом хорошо, - сказал я, незаметно промокнув слёзы. - С купалки в плавках можно домой идти. Если бабок во дворе нет. Но чаще, всё-таки, треники приходится надевать. Но тут перед окнами почти все начинают одеваться. Прямо на дороге. Пока идёшь с моря – подсохнешь. Особенно если с водопада. Путь не близкий.

- Да-а-а… Хорошо тебе. К морю совсем близко. Нам далеко ходить.

- А представь, кто на Баляева[1] живёт? Мы как-то в детстве ходили сюда с Патриски[2]. Так до сих пор помню этот поход, хоть и было лет шесть.

Комната была южной и очень светлой, и от солнца, и от пола, выкрашенного жёлтой краской, и от жёлто-оранжевого паласа.

- Давай я тебе лучше вот эту пластинку поставлю с призмой, - спросил я.

- Зэ дак сайд оф зэ мун. Обратная сторона Луны? Почему её?

- Э-э-э… Она музыкальнее и тебе она скорее понравится, чем «Банда в рывке».

- В побеге?

- Не думаю. Они, видишь, только собираются рвануться в побег.

- Наверное… Ну, ставь.

Гостья из «прошлого», как назвал её «предок», села в кресло. Пластинка закружилась. Звукосниматель мягко коснулся иглой звуковой дорожки. Полились знакомые звуки, накатились образы, но я отогнал их, отказываясь впадать в транс.

Я поставил с левой стороны кресла гостьи табуретку, накрытую салфеткой на которую поставил розетку с мёдом. Столик стоял не очень удобно для чая с мёдом. Хотя я так и справлялся и с чашкой, и с мёдом, который был достаточно жидким, чтобы не применять вторую руку. А вот для кофе он стоял отлично. Под одну руку. В последнее время я подсел на молотый. В магазинах его в зёрнах было полно. Он продавался на развес. А у нас имелась маленькая японская электро-кофемолка.

- Ну как? – спросил я, меняя сторону пластинки.

- Хорошая музыка. Я всё папу прошу, чтобы магнитофон купить, а он всё морщится.

- Потому, что знает, что ты станешь слушать западную пропаганду. Слушать и любоваться на красивые рисунки. Есть такая присказка: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Это касается и слушающих западную музыку.

- Папа так и говорит, - потупила глаза в чайную чашку Светлана, но потом встрепенулась и спросила, показывая на пластинку «Suzi Quatro». – А это хороший диск?

- И, знаешь, он во многом прав. А диск хороший. Сьюзи, кстати, на тебя похожа.

Тут я применил форму, предложенную мне моим вторым голосом. Я долго крутил в голове эту фразу, прежде, чем её сказать. Светлана, действительно была похожа на Сьюзи, но я сказал, что Сьюзи похожа на Светлану. И это девочке понравилось. Она запунцовела.

[1] Улица имени Баляева.

[2] Улица имени Патриса Лумумбы.