Длинная цепь

Воспоминания о другой жизни

Рассказанные Кэритой

Я помню множество сказок, сказаний и легенд, и многие из них я ни разу не слышала. Я знаю даже, откуда на самом деле пошла традиция подобного обмена историями, кто и зачем зачинал самую первую Ночь Сказок. Я помню события и людей, о которых теперь повествуют саги и песни, и знаю, какого цвета были их глаза, что некоторые из них ели перед великой битвой, и как звучали их слова до того, как барды да сказители взялись за дело. Рассказывая сказки, я буду лгать.

Но я помню не только истории и легенды. Я помню мальчика без имени, что жил когда-то давно, и в тех местах, что я так и не смогла определить. От всей его жизни в моей памяти есть лишь один единственный день, когда проявилась его связь с собирателем жизней. Я говорю день, но это преувеличение — мальчик умер спустя три часа от того момента, как поднял круглый камешек в воздух одним лишь своим желанием.

Я знаю, что это не была его первая попытка — он пробовал поднять этот камень каждый день, всю жизнь, сколько он себя помнил. Как и все остальные дети в их группе. Приходили взрослые, люди с закрытыми лицами, молча клали камень на небольшой пьедестал, и все дети по очереди пробовали поднять его с помощью магии. Все, как один, безуспешно.

Никто не разговаривал. Взрослые хранили тягостное молчание под своими черными масками, в которых не было даже прорезей для глаз, а сами дети не знали, как говорить. Мы рычали, кричали, плакали, кусались, толкались, издавали самые разные звуки и тыкали пальцами — ничего из этого не было организованной речью. У нас были игрушки, но не было тех, кто учил, как с ними играть. Не было одежды. Наша еда не имела вкуса, и мы думали, что так и должно было быть, что вся еда такая. У нас не было неба.

Я помню любопытство мальчика — он не знал, откуда приходят высокие люди в масках, не знал мира за пределами их большой комнаты. Не знал даже, как точно выглядят другие дети и он сам, познавая мир лишь через прикосновение и запахи. Я думаю, что мальчик был слепым. И вспоминая о том, как двигались другие дети, я подозреваю, что все они были слепыми.

Когда он смог поднять камень, его забрали из большой комнаты. Много ярких эмоций было у мальчика в этот момент, настоящая мешанина переживаний и страхов, надежды, счастья, любопытства, ужаса. Были мысли о некоторых детях, с которыми он образовал некоторое подобие стаи, переживание о том, что с его уходом их стая ослабнет — после смерти двух мальчиков в большой драке1 у них стало слишком мало мальчиков, и слишком много девочек. Девочки дрались хуже. О ком мальчик не думал вовсе, так это о своих родителях и их чувствах — ни единой мысли, словно он и вовсе не знал про них ничего. Думаю даже, что само такое понятие, как родители, равно как и откуда на самом деле берутся новые дети, было ему незнакомо.

После была лишь боль. Огонь, насколько я могу судить, но не столько с целью принести вред слепому мальчику, сколько проверить, может ли он воздействовать на него. Мальчик не мог, и после его воспоминания обрываются.

А примерно две сотни детей продолжили жить в большой комнате. Там не было ни одного ребёнка старше тринадцати лет.