Длинная цепь

Глава 3 По законам Севера

Суд над Кнутом был назначен на рассвете. К тому моменту, как Риг пришёл на главную площадь, не явились ещё многие, но свободного места почти не осталось. Каждый из шести кланов отвоевал себе своё место вокруг массивных каменных ступеней в центре, кто лучше, кто хуже, и все они держались своих, образуя тесные отдельные толпы народа. Между ними оставалось достаточно места, чтобы там могли пройти два человека, ежели они будут шагать в обнимку, но дураков, желающих вклиниться в эти свободные места и оказаться меж молотом и наковальней, не находилось. Если не считать, конечно, Златовласого Вэндаля, преспокойно стоящего посреди двух враждебных его семье кланов и лениво покусывающего ярко-красное яблоко. Злобные взгляды со всех сторон ему при этом совсем не докучали.

Были на площади женщины, одетые нарядно, едва ли не празднично, были и дети, но совсем немного, буквально две-три дюжины мальчишек и пара девчонок из Лердвингов. Мужчины расчесали волосы и бороды, надели кто лучшие костюмы и яркие рубахи, а кто и кольчугу. Люди явились на праздник.

Но в то же время собравшиеся мужчины, все из них, от покрытых шрамами воинов и умудрённых сединами старейшин до простых ремесленников и безбородых юнцов, старались показать себя сильными и опасными. Стоя при этом в широкой тени своего клана, собираясь кучами, плечом к плечу со своими против чужих. Над площадью царил лёгкий гомон сердитых голосов.

Медленно падал редкий снег.

Взглядом окинув собравшихся, Риг увидел несколько славных ворлингов, что ещё недавно звали себя его друзьями, клялись в верности, и вместе с ним планировали свержение Торлейфа. Они называли Рига законным правителем, верили в это больше, чем он сам, и давали слово, что поднимут оружие по его зову. А он верил им, или, если быть до конца честным, скорее верил в их жадность. Однако стоило ярлу лишь один раз показать свою власть, все как один отвернули головы, спрятали глаза — важный урок о купленной верности.

Риг на самом деле и не держал на них большой обиды, полагая в том свою вину: доверяться жадным предателям есть тоже, что ставить сторожем над мышами пару голодных котов. Они лишь те, кто они есть, и не их вина, что дешёвая их преданность стоила действительно дёшево. Ему самому следовало быть умнее.

Возможно, тогда его брата не осудили бы на смерть.

Под громкий шёпот и липкие взгляды Риг прошёл к Одинокому Дозорному — могучей статуе в дальнем конце площади. Вечный страж, как всегда, стоял гордо, уперев древко каменного копья в широкий свой постамент и держа голову высоко поднятой, безразличный к делам людей под его ногами. Можно было лишь догадываться, о чем он думает, какими мыслями наделил его лицо неизвестный скульптор — столетия прошли, прежде чем вокруг статуи вырос город, но ещё до того, как вернувшиеся с Края двенадцать семей построили вокруг неё свои первые хижины, ветер уже успел обтесать лицо Дозорного до ровного, гладкого камня. Именно подле него теперь и столпились безродные скитальцы, опустившиеся до бесчестия пьяницы, клятвопреступники, воры и прочий сброд, веса цепи на шее не имеющие. Примкнули к ним и вернувшиеся с северных пустошей потомки изгнанников, большинство из которых после нескольких поколений вдали от цивилизации и человеческой речью-то владели не в полной мере, а повадками своими иной раз напоминали больше дикое лесное зверье. Славная компания.

Одним из возвращённых, что звался лишь прозвищем Бешеный Нос, был жуткий на вид дикарь с красным, обветренным лицом, одетый в шкуры и перештопанные куски ткани. В отличие от большинства дикарей, он не погибал от голода, да и на юг не уходил, проживая уже который год где-то на окраине и выживая охотой. Впрочем, на полноценного ворлинга Бешеный Нос все равно похож не был: зыркнув на Рига, точно лесной зверь, он, казалось, вот-вот сорвётся с места и пустится бегом, не разбирая дороги. Но он все же остался стоять где стоял, поглядывая исподволь. И Ригу не нравился его взгляд, слишком осмысленный для дикаря, слишком внимательный. Может быть, Бешеный Нос просто чувствовал себя чужим к югу от Белого Края, и потому был насторожен. А может быть это взгляд шпиона.

— У тебя оса летает, рядом с левым ухом, — сказал ему Риг.

Бешеный Нос резко повернул голову налево, но естественно никаких ос не увидел — до лета было ещё далеко. Вот только пришедшие с Края были все были точно рыба на берегу, и Бешеный Нос мог даже не знать, что такое оса и как на неё нужно реагировать, однако напугать его Риг и не пытался. Хотел лишь знать, понимает ли дикарь человеческие слова, чтобы потом иметь возможность повторить их ярлу. Как выяснилось — понимает.

Бросив на возвращённого презрительный взгляд, Риг демонстративно отошёл от него подальше. Не столько потому, что у него оставалось много секретов или было хоть какое-то желание вновь испытывать судьбу, но просто из отвращения к подобному бесчестию. В итоге Риг оказался рядом со Стриком.

— Здравствуй, сын мертвеца, — бродяга бросил взгляд на каменные ступени в центре площади и ухмыльнулся, но больше ничего не сказал.

Риг предпочёл грязного пьяницу и вовсе игнорировать, что в целом было не трудно — тот явно был не любитель поговорить. Не получив ответа, он тут же утратил к Ригу всяческий интерес и вернулся к молчаливому созерцанию Каменных Ступеней, что его, по всей видимости, вполне устраивало.

Народ, тем временем, продолжал прибывать, заполняя площадь ничуть ни меньше, чем когда умер Бъёрг Солнце Севера. Вскоре между кланами уже невозможно было пропихнуть и монетку и то тут, то там стали вспыхивать ссоры, припоминаться старые обиды и тут же плодиться новые. Именно об этом и говорил долгие годы отец Рига, пытаясь покончить с их застарелой враждой, и все они согласно кивали головами и поднимали кубки за его здоровье. А потом уцепились друг другу в горло ещё до того, как солёное море взяло его обратно. Риг смотрел на них со смесью злости и обиды, плавно перетекающих в мелкое злорадство: не желающие меняться, неизменными и погибнут. Туда и дорога.

Одним из последних неспешно пришёл Элоф Солёный, и тоже нашёл своё место у ног Дозорного, по левую руку от Рига.

— Жаль, что до этого дошло, парень, — сказал он вместо приветствия.

Риг кивнул, но ничего не ответил. Это была не то чтобы какая-то большая поддержка со стороны старого воина: встать рядом да выразить сожаление. Но это было куда больше, чем Риг мог ожидать в своём положении, и уж точно больше, чем со стороны других жителей их славного города.

— Признаюсь, удивился, когда ночью вернулся, а он всё ещё там сидит, — продолжил Элоф со вздохом. — Дело молодое. В его годы я бы тоже остался.

— А сейчас?

Бывалый воин на мгновение задумался.

— А сейчас я бы туда не попал. Гордость — это развлечение для тех, у кого ничего не болит по утрам.

— Глядя на некогда великого Элофа Солёного сейчас, я бы сказал, что немного гордости ему бы не помешало.

Зачем он пытается поддеть старика, единственного выразившего поддержку? Ригу тут же стало стыдно за себя, но слов своих он обратно не взял — сыну ярла не пристало просить прощения. Или же ученику Вэндаля Златовласого? Родился ли Риг с этим ядом, или наставник помог ему таким стать?

— Ты, мальчик, не огрызайся мне тут. Гордость некогда великого Элофа Солёного сюда и привела, сделала таким, каким ты его сейчас видишь. И тебя таким сделает.

— Преклонить колено, отринуть гордость — не самые воодушевляющие советы. Разве бывалые воины не должны быть…

Риг покрутил рукой в воздухе, словно пытаясь найти подходящее слово.

— Такими, как Ондмар Стародуб? — подсказал Элоф.

— Не такими, как ты.

Старик весело крякнул.

— Отец мне всегда говорил «если не можешь быть примером, то будь предупреждением». Человека хуже него я за всю жизнь так и не встретил, и сам старался таким же не стать. Получается, совет оказался недурственным.

Риг ухмыльнулся, и на мгновение, он даже забыл где находится, и по какому поводу. Но мгновение это быстро закончилось, достаточно было лишь на высокие каменные Ступени взглянуть на другом конце площади.

— Думаете, у него есть шанс?

— Говоря по-честному, ни единого, — ответил старик не задумываясь. — Но я за свою жизнь уже с десяток раз без шансов сражаться выходил. И ничего, барахтаюсь вот ещё как-то, живой до сих пор.

Риг кивнул. Честный ответ на самом деле подарил даже больше надежды, чем если бы Элоф обнадёжил его хоть какими-то шансами. А ещё Риг начинал понимать, почему отец всегда привечал Солёного в своём доме.

Когда площадь была уже заполнена почти до предела, и часть зрителей сидела на заборах да на крышах ближайших домов, не обделил грядущее событие своим вниманием и Безземельный Король. Явившись одним из последних, он собрал множество недовольных взглядов в свою сторону, и рискни занять достойное место, непременно закончил бы с ножом в боку. По счастью, ему хватило благоразумия, чтобы удовольствоваться местами в дальнем конце площади, в паре шагов от Рига.

Эскортом Королю служили, в первую очередь, дерзкий певец по имени Финн, держащий в своих изуродованных руках бутыль из мутного зелёного стекла, и Бартл, все так же облачённый в стальной нагрудник с небольшой вмятиной. Финн что-то сказал своему младшему брату, ткнул его в плечо. К тому моменту они подошли достаточно близко, чтобы Риг услышал ответ Бартла:

— А мне тут нравится. Народец тут славный, дружелюбный, и людей судят не по титулам, а по делам.

Полная площадь хмурых ворлингов глядела им вслед. Финн ухмыльнулся:

— Подожди, пока у нас тут дела появятся, и нас начнут за них судить. Вон сколько народу пришло на казнь посмотреть — сразу видно, что цивилизация и сюда добралась. Скучают местные по хорошей казни.

— Тебе нигде не нравится.

Финн пожал плечами:

— Просто потому, что бываем мы исключительно в паршивых местах.

— А что бы мы делали там, где всё хорошо?

— Ну тоже верно.

Замыкал же их маленькое шествие слепой юноша, на плече которого примостились две маленькие птички. Выглядели птахи совсем как живые, если не считать их полной неподвижности, но не успел Риг подивиться умению неизвестного мастера, как одна из них сорвалась с плеча юноши и упорхнула в сторону Позорной Скалы. Хозяин птицы на случившееся никак не отреагировал, но вот Король повернулся в сторону Рига и, глядя прямо на него, усмехнулся. Риг сделал вид, что смотрит на что-то, расположенное позади чужеземцев.

— Почему мы пришли сюда, мёрзнуть этим утром? — спросил Финн на языке холмов Эриндаля, по всей видимости полагая, что никто вокруг не сможет его понять. — Если вам двоим интересно смотреть, как падает голова северянина, я мог бы вас уважить и не выходя наружу, на этот проклятый холод.

— Потому что я так захотел, — ответил Браудер, задумчиво разглядывая толпу людей перед собой. — Здесь будет на что посмотреть и помимо северных голов.

Финн ухмыльнулся и сказал уже на железном языке:

— Ну, как скажешь, Ваше Величество.

Его младший брат, стоящий по другую руку от Короля, бросил осуждающий взгляд на Финна.

— Казалось бы, парень с разбитым лицом должен держаться скромнее.

— Я разговариваю весьма скромно, братец, поверь мне. Не посылаю Его Величество в Бездну и не предлагаю ему поесть восемь холмов. Кстати говоря, пойди в Бездну, Бартл. Для того, кому дали прозвище Равный, ты стал отвешивать слишком уж много поклонов.

С этими словами Финн приложился к бутылке. Одну только её, сделанную из стекла, пусть и довольно мутного, можно было бы сменять на приличное количество денег и стоило только догадываться, во сколько хозяин питейного дома оценил её содержимое. Однако Финн с равнодушным лицом лакал прямо из горла, проливая изрядную часть на роскошную красную рубашку и волосатую грудь. Сделав три мощных глотка, он бросил взгляд на слепого и вновь обратился к Королю:

— А наш молчаливый друг не мог сказать, что мы здесь увидим? Мы ведь потому уже почти год и таскаем его за собой, разве нет? Чтобы он рассказывал нам о том, что случится, и где нам лучше встать, чтобы оно случилось не с нами.

Слепой юноша не двинул и единым мускулом, все так же глядя в никуда. Но до ответа все же снизошёл:

— Сегодня многое может случиться, — сказал он, и голос его был тихим, почти переходящим на шёпот, но все же каким-то образом Риг услышал его вполне отчётливо.

— Очередной осколок мудрости, — Финн отвесил слепому почтительный поклон. — Благодарим тебя, о бесполезный. Столько месяцев таскаем за собой это чучело, а все, что получаем взамен — это «много чего может случиться» и «тёмная ночь придёт». Чтобы бы мы только делали без этого славного парня и его жутких птиц?

Бартл Равный вздохнул, Безземельный Король усмехнулся, а слепой юноша не реагировал вовсе, и жизни в нем как будто бы было не больше, чем в его чудных птицах. Сам же Финн не унимался.

— Готов спорить, из меня получится куда лучший прорицатель, — Финн демонстративно поднял свободную руку в драматичном жесте, точно актёр на ярмарке, после чего прикоснулся кончиками пальцев к прикрытым векам. — И предсказываю я, что в итоге будет суд поединком. Людям севера хлеба не надо, дай только головы друг другу рубить и назвать это правосудием. Посидят, языками почешут, сколько утерпят, а потом пойдут топорами махать, как солнцу встать. Что скажешь, птичий хозяин? Прав я или как?

Уголки губ слепого дрогнули слегка, но он промолчал.

— Только не нужно зависти, — Финн хлопнул юношу по плечу. — Ничего не могу поделать с тем, насколько я хорош. Таков мой дар, и он же моё проклятие. Печалиться тут совершенно нечего, а если ты хорошо попросишь, я могу взять тебя в подмастерья.

Наёмник сделал ещё глоток из бутылки и потряс её в руке — внутри оставалось буквально пара скромных глотков — после чего встал на цыпочки и поставил бутылку на каменный постамент Одинокого Дозорного. Десятки презрительных взглядов облепили его в этот момент, и даже возвращённые с пустошей да бесчестные мелкоглазые отшельники смотрели на него с неодобрением, но Финн лишь ухмыльнулся. После этого он запустил руку в карманы своих штанов и извлёк от туда пару серебряных колец, что идут в империи за деньги. На одно из таких колец можно было бы достойно жить целый месяц.

— Но если у тебя есть своё пророчество, я с радостью послушаю и даже поставлю немного денег. Как тебе, а? Ставлю два серебряных, что парень так или иначе уже до конца дня с Создателем познакомится.

— Ты говоришь уверенно, — заметил Король. — Как будто и правда пророчествуешь.

— Если на твоё судилище пришла тьма народу, то ты точно перешёл дорогу важному и мстительному ублюдку. А за такие переходы уйти без оплаты не получится, как ты ни старайся.

— Но мы же однажды ушли, — сказал Бартл. — Ты-то уж точно отделался очень легко на мой взгляд. На месте того градоправителя я бы тебя вздёрнул на ближайшем суку при первой же возможности, даже если бы мне на выкуп предложили твой вес золотом.

— Спасибо, Бартл, — Финн доверительно положил руку на плечо брата, — Это значит для меня очень много, я это ценю. От всего сердца, спасибо.

Бартл усмехнулся и смахнул с себя изувеченную ожогами руку брата, на что тот лишь рассмеялся и вернул своё внимание хозяину птиц:

— Ну так что скажешь, приятель? Два серебряных на смерть обвиняемого! Годится?

Риг бросил на болтливого наёмника гневный взгляд, который тот заметил, но ответил лишь пьяной улыбкой.

Маленькая птичка прилетела и села на голову слепого юноши, замерев неподвижно.

— Многое может случиться, мастер Финн, и сын кузнеца может ходить подле короля, и король заплатит за кузнеца многократно, — слепой юноша неспешно кивнул. — Годится.

Если Финн и собирался что-то сказать в ответ, то не успел. Волна голосов прошлась по толпе, и людская масса встрепенулась, подобралась, точно проснувшийся от резкого шороха зверь. Хоть Риг и не видел ничего поверх множества голов, он знал что произошло.

К Ступеням вели Кнута.

Никто не стал кричать ему оскорбления или насмехаться над ним, но и слов поддержки никто тоже не высказал. Точно водная гладь после брошенного в неё камня, толпа людей поволновалась, но вскорости успокоилась и обернулась полным молчанием. В наступившей тишине было слышно, как звенят кандалы.

Не было сомнений, что заковать Кнута было идеей ярла. Придать тому вид опасного безумца, душегуба, который при первой возможности набросился и растерзал бы каждого — всё это очень похоже на его образ мысли. Когда же Кнут начал восходить по ступеням, каждая из которых была выше предыдущей, при том, что и первая была не сказать чтобы низкой, стала очевидна и другая низость Торлейфа, сковавшего руки Кнута. Получивший обвинение в убийстве, Кнут должен был возвыситься на девятую ступень из двенадцати, что и обычному человеку было непросто, а после двух недель в клети, на воде и хлебе, с несвободными руками — даже представить кажется нелепым.

Но Кнут поднимался, с прямой спиной и поднятой головой, во всяком случае, поначалу. После движения его стали медленнее, голова опустилась, плечи поникли, и к пятой ступени стало слышно, как звенья его цепи стали стукаться о камень, а на шестой — его тяжёлое дыхание. На восьмой ступени он замер, шатаясь точно больной или помешанный, и лишь чудо не позволило ему свалиться вниз. Попроси он помощи в этот момент, никто бы не осудил его, но Кнут был сложен из другого камня, и резким движением он не столько забрался, сколько запрыгнул на девятую ступень, повернулся к толпе, тяжело опираясь локтем о десятую, и крикнул голосом сиплым, задушенным, но неизмеримо громким:

— Пришли судить сына Бъёрга? Поднять его на Ступени⁈ Судите лучше Кнута, по прозванию Белый — он поднялся сам!

Прямо посреди площади стоял Ингварр Пешеход, и занимал он место троих человек разом, возвышаясь даже над высокими. Ни одна лошадь не могла выдержать вес его тела, и потому с юности ходил он исключительно пешим ходом — настолько был он велик ростом и габаритами. И когда он поднял в воздух правый кулак, все это видели.

— Добро! — крикнул он, не тая голоса, и голосом этим можно было посрамить упавшие горы.

— Добро! — отозвались на другом краю площади.

То тут, то там поднимали ворлинги кулаки, и то тут, то там звучали одобрительные выкрики, все громче и все увереннее. Невольно Риг почувствовал приятное, тёплое самодовольство внутри себя — не всё ещё кончено, и они с братом ещё могут посрамить этот нелепый суд.

Но все выкрики и поднятые руки разом пожухли, точно горелая трава, когда из-за угла вышел ярл Торлейф Золотой с его малой дружиной. И так, в один момент, точно по щелчку пальцев, Риг и Кнут снова оказались одни.

Глядя на грузную фигуру ярла было сложно поверить, что эти толстые, сжатые массивными перстнями пальцы когда-то держали оружие, а ноги в расшитых мехом сапогах когда-то топтали заморскую землю и уж тем более шагали по Мёртвой Земле. Выглядел Торлейф совсем не как ярл, а скорее похож был на упитанного торгаша. Казалось оскорблением, что подобный человек сумел сесть во главе длинного стола. Но цепь его как всегда была при нем, выкованная, вопреки прозвищу, из обычного железа и длиной не меньше двадцати локтей. Торлейф не дерзнул оборачивать её кольцами вокруг своей толстой шеи, как обычно делают воины, и вместо этого накинул на плечи, точно короли имперских осколков свои мантии. Концы этой длинной цепи доверил нести четверым своим младшим детям, шагающим следом. Свою густую рыжую бороду Торлейф заплёл в косу, и все равно доходила она ему до пуза, а на плечи накинул шубу из густого белого меха могучего медведя, и это при том, что весна уже вступала в свои права и было уже, в общем-то, довольно тепло. Впрочем, шубу эту Торлейф носил и летом, не иначе как чтобы показать своё богатство. И Риг не испытывал сомнений, что шкура зверя была куплена за монеты, или может имперские кольца, но точно не добыта в бою. Хотя сам Торлейф вряд ли видел в этом что-то постыдное.

Старшему сыну текущего ярла, Эйрику, было позволено идти вровень и нести знамя Лердвингов — ещё одна пощёчина от ярла своему народу и своему клану. Эйрик даже в свои двадцать два года был по прежнему безбородый, а к тому же большеглазый и с круглым, практически детским лицом, усыпанным веснушками. И если сам Торлейф был хоть и толстым, но крепким, и черты воина в нём если и нельзя было заметить, то можно было хотя бы угадать, то старший сын его был просто ломтём сала на нелепых ножках. Ярко-рыжие кудрявые волосы да похожая на бочку фигура — вот и всё, чем походил он на своего отца. Он не был ещё назван вторым именем и цепь нёс лишь о десяти звеньях — едва ли честно заслужил хоть одно из них, да и этого количества мало для знаменосца. Но вышагивал он гордо, так, словно имел и права, и заслуги, и видно было, как многим достойным людям корёжит лица это зрелище. Но никто, может, и не предал бы этому большого значения, если бы по левую руку от Торлейфа не шагал сам Ондмар Стародуб.

Высокий, могучий, под стать своему названному имени, носил он густую смолисто-чёрную бороду, которую к сорока годам до сих пор не посмела тронуть седина — белыми у легендарного воина стали лишь виски. Он выглядел живым напоминанием того, как должен выглядеть настоящий правитель или хотя бы тот, кого он назвал своим поверенным. И если про Вэндаля Златовласого говорили, что спрятанная его цепь может быть длиннее ярловой, то с цепью Ондмара сомнений быть не могло и обёрнутая вокруг могучей шеи, груди и пояса бесчисленное множество раз, она все равно волочилась за ним по земле с угрожающим шелестом. Герой великого эпоса, сошедший к простым людям — такое впечатление он производил на людей и своим видом, и своими поступками. Легенда.

Даже слепой бы сказал, что ясно видит достойного, и в любой момент прославленный Ондмар Стародуб мог потребовать место ярла по праву, а сотни голосов поднялись бы на его стороне, и тысячи мечей со всего Восточного Берега укрепили бы эти голоса, если потребуется. Но он молчал; голоса и мечи оставались в покое. Ондмар как будто и не искал другой доли, и явившись однажды в Бринхейм без объяснения причин, год за годом оставался Носителем Щита в их захолустье. Он же был и причиной, почему традиция Суда Поединком, которую действительно на всем Севере любят больше всего на свете, в Бринхейме практически сошла на нет. Оспаривая слова Торлейфа в поединке, любой желающий выходил биться не против ярла, но против Носителя Щита. И Ондмар, в отличие от Вендаля, не играл с добычей, в первые же мгновения разрывая врага в клочья. Риг спросил как-то у Кнута, смог бы тот победить самого Ондмара и Кнут ответил с улыбкой, что этого великого воина победит только время, но и в этом нельзя быть полностью уверенным. Такой вот человек шёл рядом с Торлейфом Золотым, не заслужив чести нести знамя.

Замыкала шествие дюжина лучших воинов ярла, составляющая его малую дружину, но более того ничем не примечательные, за одним очевидным исключением. Настоящий шаулирский воин с мертвецки бледной кожей скромно шёл самым последним, держа копье на плече и низко склонив голову в широкополой соломенной шляпе, из-за чего было не увидеть его лица. Впрочем, за три года, что шаур провёл здесь, каждый желающий уже успел изловчиться и заглянул под эту шляпу, чтобы увидеть плотную серую повязку, закрывающую бледнокожему глаза.

Все слышали про лишённый зрения и низкорослый народ с Шаулира, но все же чудно было вживую видеть, как незрячий уверенно бредёт среди зрячих. Одет он был в свои бесформенные, невзрачно-серые одежды, весьма тонкие и лёгкие на вид, однако неизменные на нем даже в самые лютые морозы, и ноги его тоже как всегда были босы, оставляли на снегу неглубокие следы. У железного императора, говорят, было две сотни таких слепых воинов, и не меньшее число было у Пророка мёртвого бога на далёком юге, но даже один такой наёмник внушал уважение и служил демонстрацией богатства. Отец Рига и Кнута, во всяком случае, в своё время на услуги шауров не тратился, вместо этого покупая сталь и корабельную древесину — сложно представить более наглядной разницы между двумя правителями, прошлым и нынешним.

За исключением Ондмара Стародуба и шаура, вся прочая малая дружина ярла разодета была ему под стать, лишь формально сохраняя достоинство скромности и непритязательности. На деле же они без всякого стеснения красовались богатством, нажитым под его широким крылом, словно богатые одежды были шрамами или трудовыми мозолями. Стоит ли говорить, больше половины из них и воинами были в лучшем случае посредственными: в последние три года малую дружину в Бринхейме набирали не по крепости руки, а по важности рода и по количеству монет у них в сундуках. Благо, что ещё не по женскому имени и миловидности лица.

Риг смотрел на ярла и угаснувшее было пламя злобы внезапно разгорелось с новой силой. Он не стал отводить взгляда, когда их глаза встретились, и не стал прятаться за спинами безродных, когда ярл и его дружина, что до этого шли к Каменным Ступеням, внезапно развернулись в его сторону. Риг не боялся в тот момент открытого вызова, и даже более того — жаждал этого больше всего на свете. Не рационально, можно даже сказать глупо, но на тот момент Ригу было всё равно.

Они сверлили друг друга взглядом все те долгие мгновения, пока Торлейф и его подпевалы приближались к нему, точно чародейский клинок разрезая толпу без прикосновения. И если Риг крепко сжимал зубы от злости, то на широком лице ярла светилась самая доброжелательная улыбка. С такой же улыбкой пять лет назад он сидел под их крышей, держал руку отца и лгал, не дрожа голосом.

«Можешь на меня положиться, мой друг», — сказал он той ночью. — «Я не подведу. Как и всегда я по левую руку от тебя, с твоим знаменем в руках. До самого конца, и даже дальше».

А после, когда Бъёрг, названный Солнцем Севера, умирал на имперских берегах, Торлейф был здесь. И он по-прежнему здесь, когда по ложному обвинению судят сына Бъёрга, а места за длинным столом продаются так же легко, как вчерашняя рыба и восковые свечи.

Что-то такое и собирался сказать Риг, когда ярл истребует его приветствия. Если ворлинги Восточного Берега забыли, кому они отвешивают поклоны и жертвуют долю с добычи, то Риг может им и напомнить, не забоится сказать, как оно есть. А дальше будь что будет. И если сложится скверно, он и рядом с Кнутом на Ступени взойдёт, не сломается.

Но Торлейф не искал его приветствия. Приблизившись достаточно, чтобы говорить достойно и не кричать, точно базарная девка, он демонстративно отвёл взгляд и обратился уже к Безземельному Королю:

— Браудер, известный в мире как Безземельный Король, командир «Рыцарей Эриндаля», — ярл отвесил короткий поклон головой. — Приветствую тебя на северной земле.

Говорил Торлейф на железном языке, языке империи, наиболее распространённом по всему миру. Любопытно однако, что избежал называть хоть какие-то титулы Короля, пусть даже все они принадлежали тому де-юре и не стоили и воздуха, что тратится на их произнесение. Попытку назвать хоть один титул гостя во время приветствия можно, с некоторой натяжкой, приравнять к признанию прав на этот самый титул. Жителям Севера не могло быть до этого ещё меньше заботы, но всё же Торлейф поостерегся. Опасается имперских наблюдателей и не хочет рисковать торговыми соглашениями?

— Торлейф Золотой, — Браудер положил руку на живот и слегка согнулся в поясе.

При желании и у Торлейфа тоже можно было найти много имён, и он был законным правителем, де-факто, так что у Браудера как будто и не было резона обращаться к собеседнику в столь простой манере. Но если ярла и смутила такая краткость командира наёмников, он никак этого не показал.

— Я слышал, вы прибыли вчера до заката и заняли порядочно места в питейном доме. Так мне сказали, во всяком случае, мои дружинники. Сегодня утром.

— Сказано было верно. К моей большой печали, не имел возможности сообщить о своём появлении заблаговременно, как и, к сожалению, сразу же по прибытии, — Король снова отвесил короткий полупоклон. — Я вынужден путешествовать тайно.

Улыбка на лице ярла стала ещё более доброжелательной.

— Да, мне доводилось слышать об этом. Мне, и всем, кого Боги не лишили возможности слышать, от сюда и до Зелёного Берега. Для путешествующих в тайне, вы с людьми производите впечатляющее количество шума.

Браудер слегка улыбнулся и развёл руки в стороны.

— Моя ошибка. Я взял с собой самых верных и надёжных людей, лучших в бою и не ведающих страха. Теперь я склонен думать, что стоило брать самых незаметных, ведающих хотя бы основы приличия, — на этих словах Король покосился в сторону Финна, но тот был слишком занят, чтобы обратить на это внимание, пока ковырялся грязным пальцем в своих зубах.

Невольно Риг отметил, как будто бы между прочим Король сообщил о том, что при нём лучшие его воины. Не укрылся намёк, судя по всему, и от Торлейфа.

— Стало быть, остальные ваши воины не с вами? Признаюсь, я раздосадован этой новостью, сильно раздосадован. Стоило мне только прослышать о вашем визите на Старую Землю, как я сразу же подумал, что у меня-то всегда найдётся достойное занятие для Безземельного Короля и его Рыцарей. И достойная плата.

— К сожалению, все мои славные шесть сотен уже на контракте у одного из банковских домов Лирии. И вы знаете их полководцев — хитрые собаки предпочитают воевать не ради победы, но ради постоянного жалования от покровителей. Годами разменивают одни и те же города неспешными осадами, и не вступают в сражения, даже если умудрились застать врага без оружия и штанов. Полагаю, год или два мои люди ещё будут при деле. Если, конечно же, не случится больших перемен.

Последняя фраза была угрозой? Бессмысленное уточнение в любом другом случае.

Ярл с пониманием кивнул пару раз, словно особенности ведения войны в вольных городах Лирии и правда были ему знакомы.

— Тайно или нет, я рад приветствовать вас на нашей земле, друг мой. Север может казаться негостеприимным, но люди севера — дело совершенно иное. Если есть хоть что-то, чем я могу быть полезен, пожалуйста, дайте мне знать.

Торлейф пытался скрыть это за дружелюбным лицом и щедрой рукой, но Риг знал его слишком давно и видел ясно, как в безоблачный день, что тому не терпится спровадить наёмников куда подальше, и что лёгкие угрозы в словах Короля были услышаны.

Собственно, Риг не стал бы упрекать ярла в малодушии. Пусть даже две дюжины, а не шесть сотен, но то были отчаянные рубаки, гуляющие вольно по его землям, вооружённые острой сталью и громкой репутацией, возглавляемые самим Безземельным Королём. Они почти дошли до Белого Края, где не было уже ничего, а значит пришли сюда умышленно. По всей видимости, Торлейф не имел ни малейшего понятия, что они искали, но они явно планировали найти это здесь. А когда люди с оружием что-то ищут, это не сулит ничего хорошего.

— Благодарю вас, ярл Торлейф. Слава о вас и вашей щедрости гремит даже на западных осколках Империи, и теперь я вижу, что стоит она на надёжном основании. Края ваши действительно суровы, но преисполнены своей особой красотой. Мне жаль, искренне жаль, что я не смогу насладиться этой красотой в полной мере. Подлинное горе, безусловно, но утром завтрашнего дня наш корабль будет готов к отплытию, и мы вынуждены будем продолжить наше путешествие.

— Корабль? — Торлейф удивлённо вскинул брови, и это, пожалуй, была первая его искренняя эмоция в этой беседе. — Бринхейм не имеет широкой гавани, и я вполне уверен, что знаю каждое судно, что стоит у наших причалов. В основном потому, что каждое судно там — моё. И я не припомню, чтобы я планировал отдавать их кому-то в аренду.

Малая дружина, словно повинуясь какому-то невидимому сигналу, заметно, и можно даже сказать нарочито напряглась. Король и его люди же, напротив, оставались абсолютно расслабленными и невоинственными.

— Полагаю, всё же не каждый корабль принадлежит вам, мой друг, хотя бы потому, что я знаю одно исключение. Я сказал бы вам название, но к сожалению отшельники никак не называют свои суда.

Риг вспомнил множество мелкоглазых уродцев, что ютились в питейном доме, да и сейчас вокруг их можно было увидеть не мало. Стало быть, приплыли они сюда не случайно, а на встречу с Безземельным Королём. Уж казалось бы, рождённый во дворце должен больше прочих брезговать такой компанией, но Браудер Четвёртый, по всей видимости, был не из брезгливых.

— Своя логика в этом есть, — Торлейф цокнул языком и покивал головой. — Мы, жители суши, тоже не часто даём имена своим домам. И, как правило, не плаваем с мелкоглазым ворьём.

Браудер проигнорировал скрытое оскорбление и лишь пожал плечами:

— Корабль есть корабль. И я хоть и человек, от морского дела весьма далёкий, могу заметить, что корабль у этого, как вы сказали, «мелкоглазого ворья» достаточно вместительный и следует в нужную нам сторону. Как следствие, этот же корабль избавит вас от нашего присутствия уже завтрашним утром.

— А могу я полюбопытствовать направлением вашего путешествия? Быть может, один из моих кораблей плывёт в ту сторону?

— Мёртвые Земли.

Удивительно, какая тишина тут же установилась на площади, стоило главарю наёмников сказать лишь два слова. Слова эти были понятны всем на любом языке, и каждый почувствовал, как неспокойно стало на душе, словно проснулся от вещего сна, где свою смерть увидел, а открыв глаза самого сна уже не помнишь, только чувство. И стоя достаточно близко, Риг видел, как у Торлейфа Золотого напряглось лицо и в глазах неожиданно появились слезы. Но мгновение, и морок развеялся.

— Печально слышать, что вы не останетесь подольше, — изображать скорбь и сожаление у Торлейфа всегда получалось очень хорошо, и по незнанию поверить ему было не сложно. — Возможно, нам случится устроить славный пир, когда вы навестите нас на обратном пути.

— Я могу лишь надеяться, что наш обратный путь будет пролегать через ваше гостепримство. Обещать этого, впрочем, не могу.

Они раскланялись друг другу. Малая дружина ярла расслабилась, и лишь шаур продолжал стоять так же, как и стоял — неподвижно, держа своё копьё за спиной, на шаулирский манер. Торлейф улыбнулся особенно широко:

— Позвольте мне хотя бы уважить столь дорогого гостя и оплатить ваши счета в питейном доме. Я слышал, ваши бравые ребята вчера устроили там добрый переполох и славно погоняли хозяина в погреб за лучшими напитками. Счёт же от доброго хозяина до сих пор остался неоплаченным.

Мгновение Безземельный Король выглядел растерянным, или, во всяком случае, пожелал таким выглядеть. Как бы там ни было, он быстро взял себя в руки.

— Прошу вас, не стоит. Уверяю вас, мой друг, что королевская казна вполне может себе позволить один славный вечер в таверне.

— Я ни мгновения не сомневаюсь. Но все же вынужден быть непреклонным в этом вопросе, и прошу вас уважить мою настойчивость. Что это за хозяин, что берет с гостя плату за своё гостеприимство? Риг, сбегай-ка прямо сейчас к Мизинцу, хозяину питейного дома, да передай ему, что по всем долгам за иноземцами будет уплачено мною лично.

В первые мгновения Риг даже не понял, что ярл обратился к нему, да ещё и с приказом, настолько внезапно это вышло. Просто стоял, глазами хлопал, и молчал.

Оглядываясь назад, Риг видел как на ладони все действия Торлейфа и то, что скрыто между ними. Ярл не мог подойти к Ригу напрямую, это уровняло бы их в глазах народа, и не дело правителю равняться с юнцом при одном звене. Но вот приблизиться к свергнутому королю, командиру прославленного отряда наёмников — это было вполне уместно. Отвлечь внимание Рига, отдать приказ при скоплении людей, чтобы все это видели и слышали, да ещё и перед судом над его старшим братом. Торлейф подловил удачный момент, застал Рига врасплох, из-за чего тот выглядел безмозглым истуканом. Все это было так просто, так очевидно, но лишь когда ловушка уже захлопнулась.

Всё детство Риг слушал о том, как он умён, но правда была в том, что его ума хватало лишь для того, чтобы обернувшись, осознать собственную глупость и злиться.

— Ты слышал меня, мальчик? Или заслушался чужими беседами?

Со стороны малой дружины ярла да собравшегося вокруг люда послышались тихие смешки. Ярл же смотрел дружелюбно, почти ласково, и улыбка не покидала его мягкого лица.

— Я слышал твой приказ, дядя Торлейф, — ответил Риг, стараясь говорить голосом спокойным и уверенным.

— Я не твой дядя, Риг, и ты не нашего рода. Но я твой ярл, и я дал тебе простой приказ.

— Я помню, кто ты такой. Дядя Торлейф — так мы звали тебя, когда мы были ещё маленькими, я и Кнут. Тогда ты приходил к нашему порогу и приносил нам подарки, смеялся и пересказывал сказки с далёких земель, рассказывая про свои приключения.

— Славные были дни. Иногда я скучаю по ним тоже, и даже жалею, что они должны были когда-нибудь закончиться. Но прошлое остаётся в прошлом, а сегодня у нас всегда есть дела и их нужно делать. У тебя есть дела, Риг. Мой приказ.

Толстяку было нужно, чтобы Риг последовал его приказу, признал за ним право такие приказы отдавать. И место, и время тоже были выбраны не случайно: на главной площади, при собрании всех достойных людей города, перед началом суда. Намёк был понятен — преклони колено, или брат твой отправиться дно целовать, и ты вслед за ним.

И Риг хотел, правда хотел. Говоря откровенно, сесть во главе длинного стола, назваться ярлом и править глупыми людьми, слушать их мелочные ссоры, да смотреть, как год от года скудеет добыча налётчиков и ветшает их город — всё это звучит не так чтобы уж очень заманчиво. И если бы во главе длинного стола сел Ондмар Стародуб, Риг первым бы присягнул на верность новому правителю. Преклонить колено, и Кнут будет жить — легко.

Но преклонить колено перед этим? Видеть это увязшее в жадности лицо, слушать его сладкие речи, получать от него поручения, точно сопливый мальчишка у маминого подола? В Край это всё, в Бездну, или куда похуже.

— Я останусь здесь, дядя Торлейф, рядом с моим братом. Я должен быть здесь, таков закон Севера.

Улыбка на лице ярла потухла, малая дружина его зашепталась. Риг бросил быстрый взгляд в их сторону, а именно на Ондмара Стародуба, но взгляда воина не поймал — тот смотрел прямо перед собой, головы не опуская.

— Я знаю закон, мальчик. И хоть он не высечен в камне и не выведен чернилами по бумаге, я уверен, что и ты знаешь его не хуже меня. Закон не говорит о таких вещах.

— Закон Севера говорит в первую очередь о справедливости. Пускай её не очертить бумагой, камнем или металлом, но всем известно, что честно, а что есть подлость и предательство.

— Истинно так, — Торлейф кивнул, бросив на Рига хитрый взгляд. — Не нужно портить бумагу или переводить железо, чтобы сказать: достойно исполнять приказы и хранить верность традициям, и негоже, к примеру, красться ночью к чужому дому с оружием в руках, — ярл сделал короткую паузу. — Где же справедливость в том, чтобы ослушаться прямого приказа?

— По справедливости, рядом с обвиняемым должна быть семья. Должен быть тот, кто запомнит все произошедшее и повторит для других, особенно если твоим решением обвиняемый более не сможет потом говорить. Это будет справедливо, и это будет Закон.

Риг умышлено сказал «твоим решением», а не «решением ярла» и видел, как слегка подёрнулось лицо Торлейфа. Но уже через мгновение улыбка вновь вернулась на его сытое лицо и, огладив неспешно свою длинную бороду, он сказал:

— Это будет Закон.

Именно в этот самый момент неподалёку взревел рог, и от этого звука содрогнулись сердца ворлингов — звук был сильным, известным, но последний раз его слышали шесть лет назад. Кланы в одно мгновение прекратили свои мелкие склоки, утратили также интерес и к Торлейфу с Ригом, и чужеземцам Безземельного Короля.

Все как один обернули лица к северу, после чего каждый, молодой или старый, мужчина или женщина, прославленный воин или безродный пьяница — все опустились на одно колено. Ярл Торлейф был среди прочих, хоть тому под тяжестью шубы и собственного брюха на то потребовалось больше времени. Остались стоять лишь иноземцы, да Стрик Бездомный, с которого не было спроса, и, конечно же, Кнут, временно возвышенный над всеми.

Последним преклонил колено и дружинник по имени Робин, от самого ярла получивший прозвище Предпоследний — короткостриженый, безбородый иноземец с уродливым шрамом вокруг шеи, что прибыл по приглашению ярла пару лет назад, да так здесь и остался. Вечно с мрачным выражением лица, он не занимался каким-либо ремеслом, не растил злаки или полезные травы, не строил корабли и не ходил в налёты, лишь упражняясь ежедневно со своим полуторным мечом, да практикуясь в стрельбе из своего арбалета, но отказываясь от дружеских поединков. В остальное время слонялся без дела, и было не похоже, чтобы красоты севера пленяли его, но и покидать их края он тоже не спешил. Да и в целом держался он обособленно, людей не избегая, но и сближаться с ними не пытался. Держался равно и со славными воинами и с бесчестным отребьем, сам при этом жил без цепи, и в то же самое время по причине неизвестной был удостоен места за длинным столом. В целом же хранил он на своём лице нейтрально-безразличное выражение ко всему, что попадалось ему на глаза, и лишь в этот самый момент неожиданно изменил себе.

— Леворукое отродье, — сказал он на железном языке, с тихой, прочувствованной злобой, и это были первые слова Робина Предпоследнего, что Риг услышал в своей жизни.

Площадь меж тем тонула в шёпоте, и голоса поживших, что слышали звуки этого рога быть может три или четыре раза за всю свою жизнь, сливались с голосами молодых, что спрашивали о грядущем и получавшие в ответ лишь затрещины да хмурое недовольство.

Второй раз рог прозвучал скоро и неожиданно близко, что говорило о большой поспешности, с которой двигался в их сторону его носитель. После этого второго раза площадь моментально погрузилась в почтительное молчание, а потом рог возревел в третий раз, и к людям снизошла бессмертная Кэрита.

Как и положено, Риг смотрел в землю при её появлении, усмиряя жгучее чувство любопытства. Овеянный ароматами её духов, приятными и смутно знакомыми, но в то же время таинственными, точно древние сказания. Он слушал ровные, тихие шаги и лёгкий перезвон металла, которые были настолько ритмичны и однообразны, что это даже немного ужасало. Мурашки бежали у него вдоль позвоночника. Звук, запах, и тёплое чувство, что обволакивало будто тёплое одеяло морозным утром, когда ты уже не спишь, но ещё и не бодрствуешь — всё это вызывало ощущение проскальзывания меж сном и явью, и Риг сам не заметил, как поднял голову и уставился во все глаза.

Изящный девичий стан, схваченный лёгкими, упругими шелками, тонкие браслеты, что мелодично звенели при каждом медленном шаге, и накидка, лежащая на её узких плечах зыбким утренним туманом — все делало её нездешней, далёкой и недоступной. Риг смотрел и не мог насмотреться, и разум его, и сердце, и мысли в голове — всё это, весь мир уплывал в зачарованную даль, где средь туманной дымки звучало, напевало, жило созвучно перезвону этих тонких браслетиков что-то неуловимое, что-то чудесное. Лишь красный платок, тонкий и длинный, обволакивающий её лебединую шею, напоминал о земном происхождении девушки, и кончики его мерно качались в такт её шагам, вперёд-назад, снова и снова, вперёд-назад. И сам Риг слегка покачивался вместе с ними, вперёд и назад, неспешно, размеренно.

Вперёд.

Назад.

— Не открывайте глаз, пока она не пройдёт до конца — послышался голос слепого юноши из свиты Безземельного Короля. — Нос зажмите, дышите ртом, по возможности неглубоко. И сосредоточьтесь на каком-нибудь постороннем звуке.

Его слова показались Ригу странными, эхом пронеслись в голове, но быстро затихли, растаяли и развеялись по ветру. Слова были не важны. Всё было неважно подле неё.

Смиренный старик в потёртом кафтане, бредущий впереди бессмертной, был удостоен чести нести знамя первых детей Всеотца — простое серое полотно без единого пятнышка, без единого намёка на родословную. Вот только её огненно-рыжие волосы, распущенные, но лежащие с почти чужеродным, неподвижным изяществом, ещё более яркие, чем у брата или отца, служили ей настоящим знаменем и укрепляли положение Торлейфа одним только этим появлением.

Они не виделись лет шесть, не меньше, и было странно смотреть на Кэриту вот так. Риг помнил её тощей девчонкой, с разодранными коленками и всякой ерундой, запутанной в кудрявых волосах. Девчонку эту он дразнил за худобу, называя Щепкой или уродиной, и в ответ она швырялась в него камнями. Практически всегда промахивалась. Когда ей было двенадцать, незадолго до того как явилось её благословление от Всеобщей Матери, он застукал её позади отцовского дома, с волнением ощупывающую плоскую, так и не начавшую наливаться грудь, и громко смеялся и дразнил её после, пока она бегала за ним по всему городу. А когда он добежал до Кнута и, задыхаясь от смеха и долгого бега, рассказал ему — расплакалась и не говорила с ним после целую неделю.

Такой была Кэрита в его памяти до этого дня, и он всё ещё видел перед собой ту девчонку. Но видел и девушку с молочно-белой кожей и мягкой улыбкой. И хоть она и оставалась очень худой, ему бы и в голову не пришло назвать её Щепкой или смеяться над ней. В какой-то момент Риг даже поймал себя на мысли, что он бы назвал Кэриту красивой, и она, до этого тихо и размеренно шествовавшая к каменным ступеням, в этот момент повернула голову в его сторону, ухмыльнулась и показала язык. Это длилось всего мгновение, и не успел Риг удивиться, или даже понять, что следовало бы удивляться такому вообще, как она уже вновь смотрела вперёд и шла дальше, позвякивая своими браслетами, словно ничего не случилось.

Когда дошла до каменных ступеней и встала возле первой, то склонила смиренно голову, и опустила руки, вложив одну ладонь в другую. Её потёртый жизнью седовласый знаменосец поставил серое знамя, взял рог и протрубил в четвёртый раз.

Люди подняли головы, встали с колен, и уставились на Кэриту во все глаза, перешёптываясь и толкаясь за лучшие места. Из-за этого движение ярла к Ступеням прошло практически незаметно. Его шуба, его перстни, меха и золото сделались смешными пред парочкой тонких браслетиков на узком запястье, а его малая дружина, полная подхалимов и стоящих в тени предков дураков, смотрелось нелепо, точно стая уток, плавающих в открытом море. Но когда Торлейф водрузил своё тело на вторую ступень, положенную всякому ярлу или конунгу уже за то, что рискнул он впасть в грех гордыни и высокомерия, люди признали его власть наступившим молчанием.

— Начнём, — сказал он громко, опираясь правой рукой о колено и левую положив на бедро. — Кнут, сын Бъёрга, наречённый по делам своим Белым, тебе известно, почему был ты сегодня возвышен над нами?