Длинная цепь

Глава 5 Молитва висельника

Торлейф с видимым облегчением дал своё согласие испытанию на меже, углядев в этом лёгкий выход из затруднительного положения. Не пришлось казнить прославленного воина по явному предлогу, но и забирать свои слова обратно также не пришлось — на тот момент Торлейф видел это как свою победу.

Кнут неспешно спустился и в сопровождении Элофа Солёного отправился к берегу, переговариваясь о чём-то со стариком. Весь собравшийся на площади люд немедля потянулся вслед за ними, по пути прирастая любопытствующими и медленно вбирая в себя каждого жителя города. И если на судилище пришёл хотя бы один человек от каждой семьи, то поглядеть на межевое испытание собрался, кажется, весь город. Настоящее живое море, пёстрое и гудящее. Иные выбежали из дома в первой подвернувшейся под руку одежде, кто-то захватил с собой малых детей, что даже ходить ещё не могли самостоятельно, и даже старики, шаркая, с крошками еды в седой бороде, выползли посмотреть на это зрелище. Давненько никто не просил суда открытым морем, многие его и не видели никогда, а Риг предпочёл бы не видеть и дальше.

Все обсуждали грядущее — мужчины говорили с присущей им естественной деловитостью, в то время как женщины, что юные, что седые, давали волю чувствам и домыслам. Не остались в стороне и дети, стайками облепляя растянувшееся шествие, и то пропадая в его недрах, то выстреливая шумными искорками, убегая куда-то по своим детским делам. Через некоторое время они возвращались, держа в ладошках горсточки разноцветных камней, что шли у них за звенья цепи, или же прутики, что выполняли роль меча или топора в зависимости от его формы и длины. С прутиками разыгрывали они суд поединком, и многие хотели быть Ондмаром Стародубом, но иные брали на себя роль Кнута и принимали достойную смерть. Камешками же делались ставки на исход грядущего испытания, и вскоре Риг заметил, что подобного не чураются и взрослые, используя разве что не камни, а настоящие деньги.

В Кнута верили в основном азартные, хотя их было и больше, чем ожидалось. Сам Риг чувствовал холодное презрение к этому копошению, но и осуждать их не мог — простым людям нужны их простые радости. Но всё равно мерзко.

Потребовалось немало труда, чтобы добраться до головы этого многоголосого, сотканного из человеческих тел, чудовища, распихивая преграждавших путь без лишних церемоний и не оборачиваясь, чтобы извиниться. Пустая многоголосая толпа извинений не заслуживает. К тому моменту путь их был уже практически закончен, и в воздухе чувствовался чарующий аромат открытого моря, а если напрячь слух, то за гомоном безликих голосов можно было даже расслышать спокойное пение волн и пронзительные крики чаек, не привыкших к такому массовому вторжению в их вотчину.

Риг схватил брата за плечо — догнал, успел. Но изрядно вспотел и сбил дыхание, а потому сначала сделал три глубоких вдоха, успокоился и только потом сказал громким шёпотом:

— Ты набитый камнями дурак. Я предлагал тебе возможность спокойно сбежать, а ты выбрал это?

— Вот ты где, — расплылся в улыбке Кнут. — Рад тебя видеть. Все смотрел и смотрел на людей внизу, но никак не мог тебя среди них заприметить, почти было начал беспокоиться за тебя.

— За меня беспокоился? Ты вообще заметил, что это тебя сегодня судят?

— Тебе здесь не место, Риг, — вклинился в их разговор Элоф. — Ты должен уйти.

— Закон севера дозволяет мне благословить моего единокровного брата до начала испытания и убедиться, что никто не сотворит над ним чар и не ослабит его отравой или злым словом.

— Ты трактуешь закон слишком вольно, — поморщился бывалый воин. — Старейшины…

Риг лишь отмахнулся от него, вернув всё своё внимание брату:

— Гордый, упрямый баран.

— Это такое у тебя благословение? — Кнут ухмыльнулся. — Душевно, мне нравится.

— Ты с самого начала это планировал, верно?

— Я же сказал, что утром будет суд, и что никто, даже ярл, не выше закона. Я, может, и не так умён как ты, Риг, но и я не дурак.

— Дурак, и ещё какой. Над всеми дураками конунг, дураков первый покровитель.

— Пока всё идёт как надо, — старший из братьев пожал плечами. — Торлейф дал согласие.

— Торлейф не понял твоей задумки, иначе бы просто не позволил тебе даже близко подойти к берегу. Но я тебя знаю, и то, что ты собираешься сделать — это сущее безумие.

— Я вижу это иначе.

— Значит, ты видишь это неправильно. Сделаешь, как задумал — погибнешь. Ты меня понимаешь, Кнут?

Старший брат лишь хмыкнул.

— И что в этом неправильного?

Есть что-то такое в суровых краях нашего мира, что заражает мужчин безрассудным желанием умереть. Риг лицезрел это массовое помешательство с детства. Мальчиков начинают учить обращаться с мечом, когда ростом они станут длиннее клинка, а потом на каждом дворе мужчин вдвое меньше всегда, чем женщин. Риг видел это каждый день, но всё равно не понимал. Иногда хотел быть таким же, как и они, иногда презирал их за такую глупость, и себя заодно, но понимать — никогда не понимал.

Ноги их заскользили по крупным, острым камням и стало ясно, что они пришли.

Широкое, каменистое побережье было забито мелкими рыбацкими лодчонками, уставлено сохнущими крабовыми ловушками и сетями, что нуждались в починке, а сами камни были покрыты горстками подтаявшего грязного снега, гнилых щепок, вперемешку с дерьмом многочисленных чаек да медленно гниющими водорослями. Бывалые рыбаки говорили, что к запаху привыкаешь со временем, но к своим шестнадцати годам Риг сразу же почувствовал, как просится наружу желудок, так что старался лишний раз взгляда под ноги не опускать и дышать неглубоко. Справа от идущих была небольшая пристань, на которой разгружались две изысканных каравеллы Торлейфа и одна пузатая каракка отшельников. Три этих корабля заняли все свободное место, вынуждая мелкие судёнышки налётчиков и шхуны торговцев ютиться в их тени или довольствоваться дальним берегом. По левую руку же была Позорная Скала, над которой, если хорошенько присмотреться, видна была вершина маяка, потухшая и невзрачная при дневном свете.

Народ собирался долго, и Риг успел продрогнуть до самых костей, пока неспешные вереницы растягивались вокруг них с братом широкой дугой, окружая. Пришла и Кэрита, скромно встав позади всех, сцепив руки в замок и не сводя взгляда с Кнута, пока тот, в свою очередь, и единого раза в её сторону не повернулся. На шее у девушки был массивный ошейник из закалённого стекла. Такими пользуется Последняя Стража, чтобы подавить магию у своих пленников и, по всей видимости, теперь ещё пользовался и ярл Торлейф, чтобы держать в узде старшую дочь. Довольно у него оказалось дерзости, рядить в кандалы бессмертную, но ещё удивительнее было то, что Кэрита позволила ярлу подобное. И даже после этого за спиной девушки тихо встал Робин Предпоследний, держа ладонь на эфесе меча и напряжённый слова стрела, лежащая на тетиве.

Теперь, когда магия Кэриты была задавлена стеклом, она не казалась Ригу красивой или даже привлекательной. Болезненно бледная, тощая и плоскогрудая, она будто так и не стряхнула с себя до конца переходный возраст, оставшись неуклюжей конструкцией из локтей и коленей. Как есть Щепка. Стоя так близко к воде, она дрожала от холода как осенний листок на ветру, пока жирный Эйрик не укрыл сестру своим плащом.

Народ прибывал на берег бесконечным и крайне неспешным потоком, а взбудораженные чайки всё так же голосили во всю глотку, чем только усиливали раздражение Рига. И это даже не вспоминая о проклятом мокром ветре, задувающим с каждым мгновением как будто все сильнее и настойчивее. Когда до берега наконец-то добрался ярл Торлейф и его малая дружина, Риг был почти рад их видеть. Ондмар Стародуб шёл по правую руку ярла, могучий памятник уходящим временам, и что-то вкрадчиво говорил своему господину. Торлейф не отвечал, лишь хмурился. Когда же Ондмар закончил говорить, то ярл сделал взмах рукой, и бледнокожий шаур, что шёл позади него, с поклоном удалился, направляясь непонятно куда.

Сразу за ярлом следовал Йоран Младший, под вереницей насмешливых взглядов несущий в руках массивное деревянное кресло, украшенное изысканной и сложной резьбой. Не иначе как Торлейф не простил Тиру Большая Берлога его ругательства во время суда, и решил указать многодетному ворлингу его место. Судя по тому, что в этот раз Тир хмурил свои седые брови в благородном молчании, урок им был усвоен. Сам же Йоран не сказал ни слова, пока тащил свой груз, но взглядом огрызался цепко — ни дать ни взять затравленный волк.

Как только стул для важной задницы был установлен на специально расчищенном месте, и ярл сумел уместить в него своё широкое тело, все взгляды устремились на него, а голоса почтительно смолкли. Казалось, что и надоедливые чайки заметно притихли. Пусть Торлейф не отличался величественностью вида, но он был ярлом и за ним всегда были богатство и власть, не говоря уже про стоящего по левую руку могучего Ондмара. На севере люди от рождения равны, но и нет в мире места, где власть почитают сильнее.

— У тебя было довольно времени подумать по дороге до берега, мальчик, — сказал он. — Что-нибудь изменилось?

— Изменилось многое, — ответил Кнут. — Но только за последние три года. Мои же намерения остались прежними, как и мой выбор. Испытание на меже.

Торлейф слегка развёл руки в стороны, хлопнул себя по коленям и тяжко вздохнул.

— Сильна, видать, кровь Солнца Севера. Да будет так.

Этим он как бы говорил всем зрителям: смотрите, я пытался, но парнишка упрям, ну что ты будешь с ним делать. Вроде как у могучего ярла Торлейфа Золотого не было выбора. Разве есть какие-то другие варианты? Только и остаётся, что дать ему умереть.

— Видит Всеотец и вся Поганая дюжина, я не искал твоей смерти, мальчик и сделал всё, чтобы отвести её. Ты знаешь, каковы правила твоего грядущего испытания или мне стоит повторить их?

— Я родился и вырос на Старой Земле, повторять нужды нет.

— Добро, — Торлейф устало откинулся на спинку своего кресла. — Ты можешь начинать готовиться.

Элоф Солёный снял с пленника оковы и бросил их на землю, а сам Кнут, сперва размяв затёкшие запястья, стал медленно снимать с себя одежду. Оставшись в итоге абсолютно нагим перед всем городом, ничем он не высказал смущения и стоял ровно, без дрожи, хоть дующий с моря ветер пробирал до самых костей даже одетого.

Молодая рабыня, смущённо отводя взгляд, принесла ему большой кувшин, доверху наполненный медвежьим жиром, и Кнут стал растирать его по всему своему телу, не смущаясь ни запаха, ни людских взглядов. Люди смотрели в немом изумлении, ибо оставшись совсем без одежды, не снял Кнут с шеи свою цепь, и та звенела при каждом его резком движении.

Нечасто воины выбирают испытание на меже, но такое иногда бывает. Чего никогда ещё не было, так это чтобы воин решил с морем бороться с цепью на шее, пусть даже снять цепь перед началом было всё равно, что отказаться от неё. А цепь у Кнута была не маленькая. Тяжёлая.

Впервые за весь этот день ярл увидел настоящего Кнута, понял его суть и посерел лицом, ужаснулся. Меряя людей по себе, Торлейф решил было, что Кнут просто хочет сложить свою цепь на своих условиях, не признавая себя виновным. Но не все ещё на севере были такими, как Торлейф Золотой.

— Ты так и собираешься плыть, цепи не снимая? — спросил он, и голос его был спокойным. Нужно было знать Торлейфа действительно близко и долгие годы слушать его, как друга и практически члена семьи, чтобы понять, как тяжело ему далось это спокойствие. — Оно не стоит того. Ничего столько не стоит.

— Цену определят желающий продавать, — ответил Кнут, продолжая тщательно покрывать себя густым жиром. — А я ничего продавать не намерен.

Руки ярла вцепились в подлокотники кресла и взгляд его, всегда лёгкий и полный теплоты, сделался пасмурным, тяжёлым.

— Погибнешь, — сказал он коротко.

— Море рассудит, — ответил Кнут и встал ровно.

Ярл поднялся со своего места, смерил обоих сыновей Бъёрга тяжёлым, пронизывающим не хуже проклятого ветра, взглядом, и, наконец, изрёк:

— Добро. Ты уже взрослый мальчик, можешь выбирать ту судьбу, которая тебе в пору. Даже если судьба эта короткая.

После этого толпа снова обрела голос, заволновалась, зашумела. Никто, однако, не знал, как реагировать на случившееся, не представляя даже возможным сам выбор, что Кнут сделал с лицом столь спокойным, словно и не шёл он на верную смерть.

Расстояние от берега до горизонта, если смотреть с высоты человеческого роста и если море спокойно, будет примерно пять вёрст. Ну или пять километров — как бессмертные говорят, в старых учёных книгах по расчётам.

— Это безумие, — сказал Риг брату полушёпотом, пока в общем гомоне никто не мог услышать его слов. — Ещё и снег не весь растаял, вода ледяная, а ты две недели просидел в клетке на воде и хлебе.

— Я могу это сделать.

— Ты мог это сделать, сложив цепь на берегу. На это он и рассчитывал, думал, что ты просто упрямый дурак, что хочет проиграть на своих условиях. Был прав лишь наполовину.

Громкий крик Вальгада прервал их:

— Кнут, по прозванию Белый, сын Бъёрга, кого возьмёшь ты себе на вёсла? Кто довезёт тебя до горизонта, откуда начнёшь ты своё испытание?

Кнут дважды хлопнул Риг по плечу и поднял голову.

— Йорана по прозванию Младший, и Свейна Принеси, что говорили против меня на суде.

— Интересный выбор, — сказал ярл и махнул рукой, призывая выбранных. — Кого поставить у огня, Ингварра Пешехода или кого другого из твоих обвинителей?

— На твоё усмотрение, Торлейф. У тебя есть моё безграничное доверие.

Снова взмах рукой.

— Тогда Эйрик, мой старший сын и знаменосец, удостоится чести дать вам сигнал. Есть возражения?

— Покуда он может натянуть тетиву и послать стрелу в небо, у меня возражений нет. Он справится?

Несколько смешков в толпе. Ригу даже стало немного жалко неуклюжего жирного Эйрика. Интересно, он сам упросил отца сделать его знаменосцем, или же амбиции ярла не позволили ему иметь просто сына?

Сам Торлейф на оскорбление Кнута не отреагировал, лишь грустно покачал головой, и на мгновение Риг поверил, что тот и правда не желает видеть их смерти.

— Добро. Выдвигайтесь!

Риг хотел сказать брату какие-то напутственные слова, но его сразу же оттеснили в сторону. Не успел он моргнуть и глазом, как Кнут уже стоял в лодке, пока Йоран и Свейн орудовали вёслами. Пухлолицый же Эйрик оказался рядом с ним, держа лук и стрелу в своих смешных, пухлых ручках. Попытки Торлейфа превратить своего старшего сына в подобие настоящего ворлинга лишь ещё больше подчёркивали нелепость последнего.

— Это стоит немного, — сказал Эйрик тихо, не поворачивая головы. — Но мне искренне жаль. Я голосовал против.

Значит, было голосование. И было большинство, что отправило его брата на смерть.

Риг молча кивнул. Лодка стремительно удалялась от берега.

— Не уходи никуда! — крикнул Кнут и махнул на прощание рукой. — Я скоро вернусь!

Вскоре брат стал едва различимым пятнышком среди неспокойных волн. И Риг смотрел на это пятнышко и старался быть хладнокровным, через силу дышал медленно и глубоко, крепко зажмуривая иной раз глаза. Он и не заметил, как люди вокруг него расступились, а после и вовсе отошли на несколько шагов назад, и как ярл Торлейф встал справа от него, так же глядя на удаляющуюся лодку.

— Ты выглядишь уставшим, — сказал он тихо. — Уставшим и сильно замёрзшим, если говорить честно. Сходи до питейного дома, съешь чего-нибудь и хорошенько отогрейся у огня. За мой счёт.

— Спасибо, может быть позже. Пока побуду лучше здесь. Он обещал скоро вернуться, и он сдержит своё слово. Хоть кто-то должен.

Торлейф пожал плечами, но под его толстой шубой это движение было почти незаметным.

— Полагаю, это должен быть укол в мою сторону? Прошло три года, а ты все ещё почитаешь меня за предателя?

— Ты знал, чего хотел мой отец и говорил, держа руку на клятвенном камне и Всеотца призывая в свидетели, что разделяешь его мечты. Ты говорил что и жизни не пожалеешь, чтоб помочь этим мечтам осуществиться. Но сейчас ты все ещё жив.

— Твой отец мечтал, чтобы у севера были свои короны вместо цепей, и чтобы передавались они от отца к сыну, как заведено у железных людей. Я, как и прежде, разделяю эту мечту.

— Оно и видно.

— Тебе просто не по нраву, что сыном в короне будешь не ты.

— Мне не по нраву, — сказал Риг медленно, и так спокойно, как только мог. — Что люди нашего будущего короля приходят ночью с оружием к моему дому. Мне не по нраву, что достойный человек оказывается на суде, когда защищает свою семью и своё имущество. И совсем не по нраву мне, что после вынужден он искать справедливости в море, а не у того, кто назвал себя правителем.

Они помолчали немного, глядя на крохотную, почти неразличимую точку, что изредка мелькала среди волн у самого горизонта. Торлейф нарушил молчание первым:

— Он не вернётся. Доплыть до берега от самого горизонта, с тяжёлой цепью на шее ни одному человеку не под силу, и ты сам это знаешь. Три версты, в холодной воде, это и без цепи было бы сложным испытанием.

— Пять вёрст.

— Тем более. Кнут хороший пловец, сильный и выносливый, но шансов у него нет никаких. Ему нужно было одуматься ещё на Ступенях.

— Шансов, может, и нет, но у него есть гордость.

Риг и сам точно не мог сказать, почему сейчас защищает решение Кнута. Сам же его дураком последним называл ещё совсем недавно, и Торлейф по сути лишь повторил те слова. Сам Торлейф лишь усмехнулся.

— Гордость — быстрый яд для мужчины. Не повторяй его ошибки, мальчик, хотя бы ради сестры, ведь кто-то должен будет позаботиться о ней завтра.

— Она мертва, — сказал Риг и сделал небольшую паузу, чтобы взять себя в руки. — Суровая зима, большая часть нашего имущества отправилась в твой карман, мы голодали. Было тяжело, и она не справилась.

Риг давно уже прознал истинную натуру Торлейфа, но все же ожидал если и не раскаяния, то, по меньшей мере, сочувствия, на худой конец удивления. Однако жадный боров просто молчал, и на лице его не промелькнуло и тени.

И тогда, сделав глубокий вдох, Риг сказал:

— Если Кнут не вернётся, я разменяю у равнителя наш дом и все, что только можно — землю, остатки вещей, оружие отца, всё что только смогу. После этого я уеду навсегда, без лишней гордости. Ты, твоя дружина, твой ручной равнитель и весь этот город можете хоть подавиться друг другом, мне всё равно.

В этот момент Эйрик положил на тетиву стрелу с подожжённым наконечником.

— Лодка скрылась за линией горизонта, отец. Прикажешь стрелять?

Он натянул тетиву, прицелился в небо, но Торлейф остановил его жестом.

— Обожди немного, — сказал он и прищурился, приложив руку ко лбу козырьком. — Я почти уверен, что всё ещё вижу их вдалеке.

Риг сжал кулаки, все душевные силы прилагая к тому, чтобы не броситься на бесчестного мерзавца. Тот же продолжал говорить голосом тихим и невозмутимым:

— Я послал четверых воинов дорезать ваш скот, Риг. Я думал, что голод и нищета вынудят вас преклонить колено, так как я сам помню их особенно хорошо. Чувство настоящего голода может многое сделать с человеком. И не важно, сколь велика его гордость.

Скорость движение лодки — величина непостоянная. Если предположить, что скорость их движения не поменялась, Йоран и Свейн поддерживают тот же темп, что они взяли возле берега, то получится примерно четыре километра в час. Умножить на десять, разделить на тридцать шесть — каждая секунда это чуть больше метра дальше от берега.

Риг поднял голову:

— Полагаю, гордость одних людей будет всё же побольше, чем у некоторых. Ты думал, что мы преклоним колено от бедности, а сегодня решил, будто бы Кнут сложит свою цепь перед испытанием. Ошибся оба раза.

— Может быть и так. Но я вижу свою ошибку лишь в том, что вы на самом деле не были нищими.

— Мы голодали, спасибо большое за это.

— Но не в нищете. До того как Кнут сразил троих моих людей, они успели зарезать всех ваших овец. И пусть их было немного, но по рассказам Йорана Младшего то были славные животные: хорошая порода, с густой шерстью. Сытые, довольные овцы, что будут плодиться. И их было достаточно, чтобы вырастить большее стадо, продать, собрать достаточно денег, чтобы заручиться дружбой нескольких кланов или службой наёмников.

Не отвечай. Не затягивай разговор.

— Ты считать умеешь не хуже моего, Риг, и сейчас я не сказал тебе ничего нового. А значит, ты лежал и корчился от голода, и видел, как голодает твой брат, что три года рисковал своей жизнью в набегах, чтобы кормить тебя. Пока в шаге от вас блеяли эти овцы. Смотрел, как погибает твоя сестра, но так и не пустил под нож ни одного животного.

Холодные волны накатывали на берег одна за другой, снова и снова, пока Риг смотрел на горизонт, где уже давно пропала из видимости маленькая лодка с его бесстрашным братом. Волна за волной, снова и снова, пока ярко горел наконечник стрелы Эйрика, пока сделавшие ставку на Кнута криком просили свои деньги обратно. И пока лодка уплывала все дальше от берега.

— Ты не бросил мне открытого вызова, а собирал вокруг себя предателей и шептал им свои обещания. Позволил своей сестре умереть. Когда твоего брата подняли на Ступени, молча прятался в дальних рядах и не сказал слова в его защиту. А теперь ты говоришь мне, что уедешь утром, и никогда не вернёшься, но я не верю человеку, который может со спокойным сердцем жертвовать столь многим. Я не позволю тебе уехать.

Риг чувствовал, как гнев переполняет его. Простая, чистая ярость, от которой темнеет в глазах, вскормленная немыслимой в своих размерах несправедливостью. И хоть не обещали никогда справедливости в этом мире, и сам Риг не раз был готов сказать это вслух, жестокая бесчестность происходящего душила его. Казалось, что стоит лишь шевельнуться, и весь он развалится на части.

Шёпот людей за его спиной, сначала робкий и неуверенный, неуклонно становился все более обеспокоенным и взволнованным. Но когда начало казаться, что у толпы вот-вот прорежется голос, ярл Торлейф скомандовал стрелять. В то же мгновение красный огонёк устремился в небо — Эйрик поспешил как только мог.

— Межевая линия пройдена, — сказал ярл громко. — Испытание началось.

Риг смотрел, как волны набегают одна за другой, считал их невольно, уверенный без всякой причины, что Кнут сразу же вернётся, как только число волн перейдёт за тысячу. Торлейф вернулся в своё кресло и укутался в свои меха, а Эйрик встал по правую руку от него. Риг же продолжал стоять у берега, спиной и к ним обоим, и ко всему их народу.

Ничтожества. Жалкие, мелочные, капризные ничтожества.

Это был именно их народ — Торлейфа, Эйрика, Ондмара Стародуба и прочих подобных им. Люди прошлого, что в своей суете проморгали рассвет нового мира, не обратили внимания на растущее год от года число голодных и нищих, не заметили, как цена добычи в походах стала слишком высока. Когда Хальфсен Рыжий собирал под своим командованием сотни кланов, все видели тень от его огромного войска и каждый слышал, с каким грохотом эта большая волна разбилась о высокие имперские стены. Они получили весть о смерти Бъёрга, наречённого Солнцем Севера, величайшего ворлинга из всех, но не разглядели в том для себя предзнаменования, а только возможность наживы. И все они — и ярл, и его прихлебатели, и серая безучастная толпа, все они получат по заслугам своим, и получат сполна. В этой мысли Риг находил утешение. Весь этот грязный недалёкий сброд мог в Белый Край пойти и сдохнуть там, ему не было до этого никакого дела.

Дело ему было лишь до холодных морских волн, что шли одна за другой, и было их сначала шесть сотен, а после восемь, девять и десять. Кнут не возвращался, Риг начал считать сначала.

На третьей сотне к берегу причалила лодка.

— Плывёт, — сказал запыхавшийся Свейн и бросил весло.

Йоран же и того не сказал, и оба они вернулись в народ.

Когда счёт волн вновь дошёл до тысячи, Риг хотел начать сначала, но не смог — разум его полнился мрачными мыслями, и не было у него более сил их сдерживать.

Он остался один. После всех испытаний, принесённых жертв и рискованных решений, в конечном итоге он остался в одиночестве, когда за спиной столпилось великое множество людей. Он не может победить, и он не может уйти, вне зависимости от того, хотел он этого или нет. Больше всего на свете в этот момент Риг желал самому подняться на Ступени, и ему было даже неважно, какой повод Торлейф изыщет для этого, и какое наказание назначит после. Было сильное искушение облегчить ярлу задачу — броситься на него с топором, пусть надежда на успех и была призрачной. Но топора у Рига больше не было, а даже и сложись оно иначе — не было желания портить подобной нелепицей память о брате.

Грязная от водорослей и мелких камней вода продолжала прибывать к берегу и отступать, оставляя после себя грязь и мелкую морскую шелуху. Неизменная, постоянная. Люди меж тем расходились, и хоть Риг не оборачивался, но слышал их шаги и удаляющиеся голоса. И хотя сам он продрог до самого основания своей души, не чувствуя лица и пальцев на ногах, присоединяться к ним не собирался. В его молчаливом дозоре не было смысла или какого-то разумного плана, но казалось, что уйди он сейчас и свершится непоправимое предательство, убийство, словно само его присутствие могло что-то изменить, придать брату сил каким-то неизвестным, божественным способом.

В какой-то момент он впал в некое подобие транса, отрешившись от всего: и от боли в уставших ногах, и от холода, и от изнывающего без еды желудка. Даже в голове его уже не осталось никаких связных мыслей, а только одно лишь желание, ставшее целью — стоять на берегу моря, всматриваясь в далёкие волны. Поэтому и не сразу очнулся он, не сразу ожил телом и мыслями, когда Ондмар провозгласил на весь берег:

— Вижу его! Плывёт! Не признал Моребород паршивца!

До боли напрягая глаза, Риг высматривал брата среди однообразия моря и не видел его, как не видели и прочие люди. Но Ондмар Стародуб своё слово сказал, забирать обратно не собирался, и было этого достаточно.

— Вон он, — крикнул один, указывая вперёд, и все взгляды устремились по направлению его пальца.

А потом весь берег затопило причудливой радостью, словно и не эти люди молча провожали Кнута сначала на Ступени, а после и за межевую линию. Риг, впрочем, забыл про них в одно мгновение.

Он увидел его, живого, уже довольно близко к берегу. Кнут приближался к ним медленно, и даже с такого расстояния было видно, что просто оставаться на плаву стоит ему великих усилий, не говоря уже про необходимость плыть к берегу, но он приближался. И люди кричали ему слова одобрения, и Риг кричал среди них.

Кнут стал тем, кто прошёл испытание на меже, не снимая цепи, первым среди людей, и весьма вероятно, что последним. Когда до берега ему оставалось совсем немного, когда мог он уже ощупать ногами острое береговое дно, Ондмар Стародуб бросился в воду, не снимая своих одежд и не испрашивая чьего-либо разрешения, и Риг последовал за ним через два мгновения. Равнитель Вальгад пробовал возвысить свой голос, но заглушен был радостным криком толпы, а после и поднятой рукой ярла Торлейфа.

Ондмар первым добрался до дрожащего Кнута, с кожей синей, точно у мертвеца, подхватил его под правое плечо, а Риг подхватил под левое. Так они и вынесли его на берег вместе с его цепью, под ликование людское и гром их поздравлений. И все это время Риг слышал тихий, едва различимый шёпот:

— Я мог умереть, Риг, — говорил Кнут полубезумно, — Я мог умереть.

И народ приветствовал их, как должно приветствовать славного воина:

— Моря нашей крови! — кричали одни.

— Холмы наших тел! — вторили им другие.

А третьи вопрошали:

— Что говорит он? Что он говорит тебе, Риг? Не слышно!

А Кнут все повторял и повторял своё «я мог умереть», и тёмное беспокойство росло у Рига на сердце.

— Говорит он, — крикнул Риг во всю глотку, и люди стихли сразу, в мгновение. — Подать ему тёплого эля, да побольше! Кувшином! Жажда измучила моего брата, пока он добирался до нас!

И сотни людей возревели одобрением, и лишь ярл Торлейф улыбался в своём кресле, глядя на них внимательными глазами, да наёмник Финн хмурил брови, отдавая слепому юноше два серебряных кольца и терпя подначки младшего брата. Риг зацепился взглядом и за Безземельного Короля, стоящего рядом с ними. В то короткое мгновение, что их взгляды встретились, главарь наёмников медленно кивнул.