Длинная цепь

Глава 24 Говорить с тенями

Следующие три дня были худшей пыткой из возможных. Едва ли древние жители этих земель строили Стеклянный Дворец в качестве ловушки, но получилась у них по итогу самая коварная западня из всех. Всего один день, когда они могли видеть солнце, и еда снова обрела свой ужасный, но хоть какой-то вкус, и всего одна ночь, когда сон действительно приносил отдых и сновидения. Не так много, но после терпеть очередной день пути стало кратно сложнее.

Риг шёл за Кнутом, стараясь не думать об этом. Он не ставил себе цели дойти куда-то или чего-то добиться, кого-то победить или что-то выиграть, а просто старался не быть тем, кто начнёт жаловаться первым. В первый день пути они решили поесть, во второй поспать — ничто не принесло им ни радости, ни даже облегчения. На третий день они шли, не останавливаясь.

Шаг за шагом, вслед за старшим братом. Кажется, за спиной шёл Финн.

— А ведь однажды про нас будут петь песни, — сухой голос позади. — Что-нибудь героическое, про то, как не нужно печалиться и продолжать идти вперёд не смотря ни на что. Но песня будет такая заунывная, минорная, что все сразу поймут — печалиться нужно. И печалиться крепко.

Это точно был Финн.

Сам Риг подумывал завести разговор с братом, помириться, сказать, что ему жаль. Но жалеет он о чём? Что Кнут такой, какой он есть и не умеет быть кем-то другим? И что вообще исправят эти слова? Ничего не изменится, если он их скажет, и не изменится даже если Кнут с ним согласится. Действительно жаль.

Но и оставлять брата одного, особенно после смерти Кэриты — это было как-то неправильно. Гнусно.

— Мне жаль, — сказал Кнут внезапно. — Я никогда не думал, как… Я в общем-то просто не думал обо всём этом.

Риг тяжело кивнул, и лишь потом сообразил, что старший брат не повернул головы и не видит его жеста.

— Мне тоже жаль. Я знаю, что ты не виноват.

— Я виноват.

Подняв руку, Риг потёр свой живот в том месте, где была белая метка. Иногда получалось забыть о ней на какое-то время, но даже тогда он невольно потирал это место сквозь одежду. Не потому, что бледный круг кожи чесался, или болел, или хоть как-то напоминал о себе, просто сам Риг никогда не забыл о нём, лишь мог отвлечься или затолкать тревожные мысли в дальний угол, но помнил он о своём проклятии всегда. С уродливым шрамом на пол-лица он будто бы начал примиряться, но это — к этому невозможно привыкнуть, никогда. Сколько ещё ему осталось? Дни? Недели? Часы? Он вроде как должен почувствовать приближение конца… То, что он чувствует сейчас, это оно?

Как же он устал умирать в этом проклятом месте, посреди бесконечной пыли. Они зашли так далеко. Трухлявые местные деревья пропали из вида, в поле зрения ни городов, ни руин, ни холмов — ничего, кроме пыли, до самого горизонта. Даже вездесущий чернослёз пропал, а ведь эта дрянь даже в белом Краю растёт прекрасно. Можно идти весь день, и ничего не станет ближе, ни от чего не отдалишься — вокруг лишь бескрайняя, неестественно-ровная поверхность земли. Бесконечный слой пыли во все стороны, и кабы не яркий столб света впереди, здесь легко было бы заплутать из-за полного отсутствия хоть каких-то ориентиров.

Единственное разнообразие — причудливые твари, что изредка пытались их прикончить. Паутинообразное существо, огромное переплетение нитей столь тонких, что их даже не видно глазом, если не присмотришься, и каждая такая — прочнее стали, острее меча. Реагировало на движение, но по счастью не ладило с огнём, сгорело почти моментально. Другая тварь охотилась под землёй, слушала их шаги — ворлинги повторяли движения Синдри, старались плавно шаркать по пыли из стороны в сторону. Был момент, когда Синдри завязал всем глаза, и даже не сказал почему.

Идёшь весь день, а как будто топчешься на месте, и если обернуться — не увидишь следов. Хотя Синдри что-то чертит иногда на пыли своим посохом, говорит, что они становятся ближе. Риг верит ему всё меньше и меньше. Они топчутся на месте, буквально. Они умрут в этой пыли.

Шаг за шагом. Поднять руку — простое движение, но такое тяжёлое, такое… лишнее. Если бы сейчас кто-то упал на землю и умер, Риг с облегчением бы последовал его примеру. Главное — не быть первым. И продолжать хоть как-то жить.

— Я не злюсь на тебя, — признался Риг. — Я и на отца как будто бы не злюсь, не так как раньше, во всяком случае. Но при этом я очень хочу на кого-нибудь злиться.

— Ты можешь злиться на меня, я не против.

Даже в таком измученном состоянии, Риг не смог удержать усмешки.

— Ладно. Я попробую.

Какое-то время они шли молча, и до Рига долетали лишь отголоски чужих бесед. Он даже не пытался ухватиться за эти обрывки. Не было сил разбирать кто и что говорит, прислушиваться, запоминать. Но голоса множились, бились об Рига, он почти физически ощущал это. Нет сил сосредоточиться, но идти так — идти навстречу безумию. Нужно говорить. Иметь свои слова, свои беседы, сосредоточиться на них.

— Знаешь, всё сложилось бы куда лучше, если бы ты просто сбежал тогда из тюремного сруба. Как я и предлагал.

— А что бы было потом?

— Для начала тебе не пришлось бы тонуть на меже.

Было видно, как Кнут поёжился. Почувствовал, видимо, тот особый холод, когда тень корабля проплывает над твоим будущим трупом.

Шаг за шагом. Нет сил идти дальше, но ты идёшь, потому что иначе только падать, а у тебя нет сил подниматься после падения. Продолжаешь говорить. Не пытаешься содрать засохшую корочку с губ — так можно и часть мяса содрать, не заметить. Всю левую половину нижней губы. Как сделал Бешеный Нос днём ранее.

Риг не удержался от вздоха.

— Что-то кроме этого. Хуже-то точно бы не было.

Когда впереди показалась Последняя Тень, Риг оступился и едва не упал на землю лицом вниз от неожиданности — статуя не выплыла медленно из-за горизонта, а просто появилась внезапно в поле их зрения. Судя по реакции остальных, неожиданно она появилась не только для Рига. Была невидима, или же в силу какой-то древней магии они не замечали её до поры до времени посреди абсолютно голой равнины?

Боги, как же Риг устал от этих бесконечных вопросов, что появлялись у него в голове, и на которые Мёртвая Земля никогда не даст ответа. Проклятое, бессмысленное место. И они продолжают идти к его сердцу, к огромному светящемуся столбу света где-то там, впереди, словно движение могло дать хоть каплю смысла этой бесконечной пустоте. И если судить по тому, как с их продвижением местность вокруг становилась все более пустой и ослепляюще-однообразной, в конце пути они рискуют найти просто выжженное ничего.

На самом деле Риг даже не был уверен, что Последняя Тень — это статуя. На вид так это был просто бесформенный кусок камня, в очертаниях которого, при желании, можно увидеть некое подобие формы. Но разве не с любой скалой можно сделать то же самое?

О Последней Тени на Севере было известно многим, она часто упоминалась в песнях и сказаниях. В тех, что с грустным концом. Немало героев доходило до этого места, многие из них пошли дальше, и никто ещё не вернулся. Теперь, когда отряд их был измучен долгими переходами и смертью в каждом шорохе и тени, когда они потеряли несколько славных воинов и лишились помощи бессмертной, Риг сильно сомневался, что они станут исключением. Он очень надеялся, что кто-то скажет это вслух, выступит против Эйрика Весового. Что он не один, кто видит очевидное.

Но все хранили уставшее молчание.

Они расположились у подножия статуи, инстинктивно спрятавшись от столпа света, к которому идут, и разложили свои пожитки так, чтобы не видеть собственной цели. Насмотрелись уже, хватит.

Сама по себе Последняя Тень была, насколько хватало взгляда, единственным укрытием в округе — можно не сильно беспокоиться о засаде. Наверное, из-за того, что скала была высотой в три-четыре человеческих роста, кто-то однажды и решил, что это была статуя или иное рукотворное сооружение. Раз ничего другого в округе нет и земля под ногами идеально-гладкая, то скалу сюда должны были поставить. Ошибочная логика, но сейчас Риг не возражал.

Во всяком случае, теперь-то в скале точно было кое-что рукотворное. В первую очередь это ряд слов, вырезанных острым. Длинная цепочка имён, друг за другом, обхватывала Последнюю Тень четырьмя большими витками, где самые первые имена уже невозможно было прочитать, а большинство никто не знал, и не помнил.

Последним же именем на камне был «Торлейф Золотой».

— Я думал, он повернул у Стеклянного Дворца, — сказал Кнут, когда все они столпились рядом и смотрели на грубо вырезанные буквы.

— Так он всем говорил, — сказал Эйрик. — Ложь всегда была ему привычна.

— И зачем врать? — Элоф Солёный почесал свою грязную лысину. — Какой в этом был смысл? Какая выгода?

— Какой-то смысл есть наверняка, — заметил Вэндаль. — Но поведать нам его может лишь один человек, сам ярл Торлейф. А до тех пор, пока не мы не вернёмся домой и не спросим его лично, гадать бессмысленно. Лучше потратить это время на отдых.

Пара уставших голосов выразила согласие со словами Златовласого, у остальных же не было сил даже на это. Однако они все равно разбили лагерь по всем правилам, выставили дозорных — все понимали, что стоит лишь один раз дать слабину, и всё покатится по наклонной. Спасение, как и всегда, было в привычном порядке вещей.

В этот день они выбрали сон, а не пищу, так что не было нужды разводить огонь, сберегая ту немногую древесину, что они несли с собой. Риг знал, что сон не принесёт отдыха и он проснётся таким же уставшим, даже ещё хуже, но заставить себя отказаться от отдыха не смог, устроился рядом с Ингварром — тихое посапывание великана давало если и не восстановление сил, то хотя бы спокойствие.

Укладываясь, он видел, как Кнут и Кэрита о чём-то тихо переговариваются, и как Щепка улыбается уголками губ. Никогда его брат не говорил ничего такого, что может развеселить девушку, так что он видимо действительно нравится ей. А она нравится ему — удивительно даже, как никто этого не замечал. У Кнута ж оно считай на лице написано.

На мгновение Риг даже ощутил укол зависти. Кэрита нравилась и ему, но явно не так сильно, как старшему брату. Идти на риск изгнания за связь с бессмертной — Риг бы на такое не дерзнул точно. Но ему хотелось, чтобы такое желание у него было. Чтобы какая-нибудь девушка пьянила его разум настолько, что он был бы готов сделать ради неё какую-то глупость, рискнуть всем без реальной выгоды. Сложно даже представить.

Наверное, он слишком умён для такого глупого чувства, как любовь, слишком умён, чтобы давать власть над собой каким бы то ни было чувствам. Чтобы суметь кого-то так сильно любить, нужно уметь и столь же сильно кого-нибудь ненавидеть. Риг ненавидел своего отца, но никогда не давал этим чувствам играть ведущую роль, не скатывался к сиюминутным капризам и импульсивным поступкам. Держал себя под контролем, не давал себе жизни. Действительно полумёртвый. И пока отец был жив, Риг ему не противился, просто дожидался времени, когда великий Бъёрг станет дряхлым и беспомощным.

Его полусонные размышления прервал удар по ноге, не сильный, но ощутимый. Открыв глаза, Риг увидел Эйрика с уже привычным для него дорогим княжеским мечом в пухлых ручках, с мрачной решительностью на лице.

Видимо, момент настал.

Быстро оглянувшись одними глазами. Риг заметил, что большая часть их отряда не обращает внимания на происходящее, и что многие либо уже легли спать, либо ведут неспешные беседы. Сам Риг лежал на спине, со своими вещами под головой вместо подушки. Топор — далеко. Парировать удар Эйрика будет нечем, и значит придётся уклоняться, резким кувырком в сторону. Шансы маленькие, нужно точно подгадать момент. Следить за его плечами. Потом — бросить горсть земли и песка в лицо — отбежать — скорость не сильная сторона Эйрика. Привлечь внимание Кнута. Короля? Едва ли Эйрик решился бы на открытое нападение, если бы они с Браудером не договорились о том заранее. Интересно, за сколько Король его продал?

— Расскажи мне что-нибудь о себе, чего я не знаю, — сказал Эйрик спокойно и вкрадчиво.

— Что?

— Ты слышал. Расскажи мне что-то такое, что ты никому другому не рассказывал.

«Робин Предпоследний убил… твою…» — первая мысль.

Но…

Но что?

Как же болит голова. Словно железным обручем стянули, и давят, давят, сжимают все сильнее. Кэрита смеётся какой-то шутке Кнута — совсем и не бессмертная будто, очень по-девчачьи смеётся. А он улыбается до ушей, довольный собой.

— Любая мелочь, Риг. Что угодно, о чём никто из нас не должен был знать. Это важно.

— В ночь перед тем, как вы подняли Кнута на Ступени, я прокрался в ваш дом. Та дырка в заборе, может, помнишь её? Ты всегда с таким трудом в неё протискивался, а мы с Кэритой подшучивали над тобой.

— Я помню.

— Я пролез через неё, взял с собой нож. Я был в отчаянии, я был зол. Но в итоге я просто перерезал верёвку на шее вашего пса.

— Я уже знаю всё это. Дэгни видела тебя из окна второго этажа, рассказала мне после. И естественно мы видели, что верёвка была перерезана.

— Дэгни Плетунья… Как же много у тебя собак…

Эйрик Весовой взял топор двумя руками, встал полубоком. Отличная позиция, чтобы рубить деревья. И людей.

— Что-нибудь ещё? Подумай, Риг, и подумай хорошенько. Может быть какая-нибудь мысль, которая могла прийти в голову только тебе?

Риг улыбнулся. Проклятье, как же сильно болит голова, и даже от улыбки как будто бы стало хуже. Почему перед глазами всё плывёт?

И как же хочется спать.

Ингварр Пешеход мирно сопел всего в двух шагах, ритмично и успокаивающе.

— У меня есть такая мысль. У других такой точно нет, и, наверное, никогда не будет. Потому что все вокруг думают, что ты хороший ярл, Эйрик, прозванный Весовым. Ну, или вернее сказать, будешь хорошим ярлом, когда придушишь отца по возвращении домой.

— А ты, стало быть, так не считаешь?

Мёртвый Дикарь Синдри тем временем растолкал Ингварра, стал задавать ему те же вопросы, выпрашивать собственные мысли Пешехода. Оставил посох с лицами возле своего лежака, вместо него держал в руках нож.

— Почему же, я согласен, ты хороший вождь. Отличный, — невольная улыбка просочилась на лицо Рига. — Будешь хорошим ярлом. У нас это именно так и работает. Просто мне кажется, что с нас уже довольно хороших вождей. Нам нужен правитель.

Эйрик опустил топор. Медленно.

— И это, стало быть, будешь ты? Хороший правитель?

— Я не говорил слова «хороший».

Мёртвый Дикарь Синдри вонзил нож прямо в сердце Ингварра, одним резким ударом. Убил ворлинга на месте, не моргнув и глазом.

Сам Риг тоже не моргнул. Голова будто в тумане, мысли бродят вокруг самих себя, путаются, спотыкаются на клочках воспоминаний. Думать вообще тяжело, говорить — ещё хуже, а думать о том, что ты говоришь — абсолютно невозможно.

«Я открыто сказал Эйрику, что претендую на его место».

«Эйрик держит в руках меч».

Ингварр тяжело осел на землю. Крови не было, была серая грязь. Густая. Липкая. Не столько вытекала из раны, сколько выползала из неё бесформенными комками. Сам Ингварр же сдувался, как проткнутый бурдюк с водой: его тело складывалось, глаза выпали и рассыпались грязью, а кожа покрылась глубокими морщинами, начала расползаться, рваться в местах изгибов точно прохудившаяся старая ткань. Никто другой этого, кажется, не заметил.

Голова стала болеть меньше, но полностью боль не ушла.

Безумный Синдри поковырял свой собственный лоб кончиком ножа.

— Видимо, есть и другие. Восставшие из мёртвых, из наших воспоминаний сотканные и пустотой в наших рядах призванные из ничего. Я зачёркивал лица, я знаю, что лиц слишком много, но мысли путаются. Забываю. Каждого опросить надобно, каждому в глаза посмотреть и каждого, кто себя без тебя не знает, убить во второй раз, даже если и пустота от первого раза болит, не стесняется. Каждого надо, каждому нужно.

Эйрик молча кивнул, после чего протянул Ригу свою пустую руку, помог встать.

— Ты тоже других опрашивай. Тебя мы проверили, теперь ты проверяй других — так быстрее управимся. Тварь в наших головах шарит, собирает из наших воспоминаний погибших и заставляет забыть об их смерти. Дожидается, пока мы спать ляжем.

Риг устало кивнул и поморщился — на резкие движения голова отзывалась новой вспышкой боли. Топор слишком тяжёлым — когда он вообще взял его в руки? Стоит ли беспокоиться о том, что он не помнит, как оружие оказалось у него в руках?

— Всякого, кто ничего нового о себе сказать не может, кроме того, что ты сам о нём знаешь — рубить и колоть.

Они разошлись. Синдри отправился говорить с Безземельным Королём, а Эйрик — с Кнутом и Кэритой. Риг подошёл к Элофу Солёному.

Старик не спал, но и будто бы не бодрствовал — лишь сидел спиной ко всем и смотрел куда-то вдаль, почти не моргая, безразличный ко всему. Не обернулся, но приближение Рига, впрочем, заметил.

— Они уже подходили ко мне, спрашивали меня. Забыли, наверное. И ты тоже уже подходил.

Поначалу Риг, тяжело соображающий и едва переставляющий ноги, собирался просто поверить старику — подходили так подходили. Но быстро сообразил, что если неизвестное существо может копаться у него в мозгах, то может и его намерения понять заранее, попытаться защищаться, ввести в заблуждение, не дожидаясь вопроса. Так что он всё же подошёл к Элофу, и взялся за свой топор поудобнее, встал полубоком. Рубить дрова, рубить людей — до смешного мало разницы.

Элоф тяжело вздохнул, но так и продолжал сидеть к Ригу спиной.

— Раз подходили, то ты уже давал им свой ответ. Можешь и для меня повторить что-то такое, чего никому не говорил и что знать никто не может.

— Могу, и видимо повторю. Не для того столько чужих берегов я топтал, чтобы меня усталый парнишка зарубил по ошибке, словно кедр на лесоповале.

Медленно Элоф вытянул вперёд свои ноги, сначала одну, а потом другую, придерживая их возле колена напряжёнными, скрюченными пальцами. Выдохнул со свистом. Невольно Риг подумал, что если ударит его — старик не успеет защититься. Хорошо, если обманка. А если реальный Элоф… одним сторонником у Эйрика будет меньше. Достаточно лишь сказать, что не ответил Солёный на вопрос, сам был виноват.

Риг ждал.

— Уйти я хотел, когда в хоромах этих стеклянных мы стояли. Прямо вот в пустошь эту проклятую, один, и пойти уже хоть куда-то. Хоть куда-то уже дойти. Устал я.

— Чего ж не ушёл?

Элоф тихо засмеялся.

— Ни мелкоглазый наш проводник, ни сын Торлейфа не спрашивали. Хватило у них совести. А ты каждый раз спрашиваешь, второй раз уж точно.

Риг молча пожал плечами, хотя вряд ли старик заметил этот его жест.

— Испугался я. Страшно мне умирать, мальчик, до холода в костях страшно. И всегда так было.

Элоф Солёный замолчал, ничего не спрашивал, и Риг предпочёл ничего ему больше не говорить, отошёл молча. На это у него совести хватило.

Синдри и Эйрик подошли к Элофу в первую очередь, потом к Ригу и Ингварру. Не нужно было много думать, чтобы понять, как именно они выбирали: опрашивали в первую очередь тех, кто был, по их мнению, слабее всего, кто должен уже быть мёртвым. Утешение было лишь в том, что по мнению безумца Синдри, самым первым должен был помереть Эйрик, но утешение это слабое. Может его лежанка просто была ближе к безумному проводнику.

Однако если их память постоянно искажается, может выйти так, что все они забудут, кого именно опрашивали, и будут спрашивать слабейших снова и снова, по кругу. Опрашивать нужно всех подряд, и как можно быстрее.

Йоран Младший был ближе всех. Цыкнул, когда Риг посмотрел на него:

— Убирайся в Край, голова и без тебя болит. Спрашивали меня уже.

Риг не убрался, взял топор поудобнее. Йоран скривился, сплюнул:

— Да чтоб тебя… Говорил уже, ненавижу свою жену. Мелкая капризная стерва, сухая и прыщавая, лицом ещё на отца похожа, как вылитая. И гонору столько же.

— Тоже мне секрет, — Риг позволил себе ухмыльнуться. — Думаешь, тебя кто-то за счастливого да верного мужа держит?

Йоран сказал, что уже отвечал на вопросы. Кого мог удовлетворить такой ответ? Йоран врёт?

— Торлейфа я тоже ненавижу. И отца своего, что хер в штанах не держит. И город наш, посреди нигде, и за который вы все там готовы друг другу глотки рвать.

— Тоже не секрет.

— Да пошёл ты… Ты мне, кстати, нравишься.

Вот это действительно неожиданно.

— Да?

— Ага. Как рожу тебе поправили, хоть на мужика стал похож. Может и надо было тебя ярлом посадить. Сначала топором по лицу пройтись, конечно, а потом да, можно.

— Не Эйрика. Мне казалось, он тебе, как и всем, посимпатичнее будет. И меня, и Торлейфа.

— Ты бы нас в эту жопу не завёл, чтобы с отцом померяться, — Йоран жестом обвёл всё вокруг, все Мёртвые земли. — Твой-то папашка, хвала всем богам, подох давно.

Сомнительный комплимент, конечно, но Риг всё равно кивнул. Вроде как и с благодарностью, а вроде как и принято мол к сведению, и в то же время подтвердил, что да, действительно, его папашка действительно подох давненько. От такого движения голова резко закружилось, перед глазами поплыло. Лучше так больше не делать. Лучше идти дальше, спрашивать других.

Бешеный Нос сидел в дозоре, почему-то один. Разве не должны они сидеть парами, на случай если один случайно уснёт? Подозрительно.

— Расскажи мне что-нибудь, чего не рассказывал ещё никому.

Дикарь поднял на него мутный взгляд, словно проснулся от глубокого сна среди ночи, не понимая где он, лишь нащупывая грань между сном и явью.

— Безумный мелкоглазый уже спрашивал.

Риг показал Бешеному носу топор. Без угрозы, просто как напоминание.

— А теперь и мне расскажи, не переломишься.

Бешеный Нос передёрнул плечами, словно холод внезапно добрался до его костей.

— Не переломлюсь. Моя правда в том, что я не убиваю людей, ни одной судьбы не оборвал пока.

Риг задумчиво почесал затылок. Так вроде и правда выходило, что ни одного, во всяком случае сходу чужой смерти не вспоминалось.

— А этот, главарь трёх ворлингов, что мы встретили ранее? Фроуд Кедр, кажется.

— Я его ранил. Твой брат забрал его жизнь.

— Со стрелой в груди он, считай, уже мертвец был.

Бешеный Нос пожал плечами.

— Ты спросил, и я ответил. Фроуд Кедр получил смерть не с моих рук.

— А мальчишка из блаженных, на Дозорных Холмах. Его тело рядом с сигнальным колоколом лежало, со стрелой в спине. Твоя стрела была?

— Моя, — Бешеный Нос медленно кивнул. — А смерть мальчика — нет.

— Очень удобно так считать.

— Считай, как хочешь. Ты уже убил нас всех.

Риг оставил его в покое — на вопрос он ответил, остальное пока не важно. И что он там ещё говорить — тоже никакого значения сейчас не имеет.

Что дальше?

Синдри говорит с Безземельным Королём и Бартлом, пока Эйрик разговаривает с Элофом Солёным. Трёшка сидел ближе всех, рядом со спящей Дэгни Плетуньей. Риг решил сначала поговорить с ними двумя, а потом спросит Элофа, а за ним Эйрика Весового.

Девушка ворочалась во сне, бормотала что-то, дрожала. Никто её не будил — многие из них сейчас спали подобным образом, всех как одного во сне ждали лишь кошмары. Кто решился спать, тот соглашался на такую сделку.

— С каждым днём желающих воспользоваться сном всё меньше, — заметил Трёшка.— Только она, Стрик и главарь наёмников продолжают пытаться.

Риг всмотрелся в его смуглое лицо, необычное и привычное в этой своей необычности. Никаких признаков того, что перед ним не человек, а лишь отражение его воспоминаний. Хотя даже и будь хоть какие-то отличия образа от реального человека, Риг едва ли бы смог их заметить — отличия могли быть лишь в том, чего он не вспомнил или не знал.

— Расскажи мне что-нибудь о себе, чего другие не знают.

— А если не расскажу? — спросил Трёшка, с поднятой бровью глядя на топор в руках Рига.

— Лучше будет, если расскажешь. У меня нет времени на долгие разговоры.

— Раньше ты действовал куда тоньше в своих интригах. Убедил Кэриту отплыть на верную смерть, помахав у неё перед носом кораблём и свободой. Напросился к Королю-без-земли в ученики, чтобы подпитывать его непомерное эго. Промолчал, хоть и видел, что шаур медленно теряет рассудок, в надежде отобрать у Эйрика его верное оружие. Тонко.

Трёшка всегда был таким рассудительным? И болтливым?

— А теперь ты просто подходишь к людям с топором и спрашиваешь у них секреты?

Последний раз они говорили ещё в Бринхейме, когда Риг хотел подняться на корабль, что стерегли Трёшка и Дэгни. Кажется, тогда он тоже был довольно рассудителен. Говорил, впрочем, будто бы меньше.

Вернее, это Риг никогда не разговаривал с рабами, воспринимал их как вещи с претензией. Был откровенным глупцом.

— Я же сказал, что у меня нет времени на разговоры.

Трёшка в ответ щёлкнул языком:

— Я так и подумал. Такие, как ты, разговаривают с людьми вроде меня только в случае крайней нужды. Случилась, видимо, по-настоящему большая нужда, раз ты до меня снизошёл.

Дерзкий. Как будто бы всегда был таким, куда смелее прочих невольников. Скорее всего потому, что уже накопил на свой выкуп, и решил остаться рабом Эйрика добровольно, с вызовом продев все три золотых кольца в своё лицо. Ну, пока не оставил одно из них мёртвому Ингварру. Может, стоило всё же забрать кольцо потом себе? Видел же, что раб большими деньгами разбрасывается, так почему не подобрал?

Головная боль усиливалась, сосредотачиваться становилось всё труднее и труднее.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Потому что мне нечего на него ответить, — признался он вот так просто. — Я раб, занимаюсь только тем, что выполняю приказы Эйрика, и занимаюсь этим сколько я себя помню. У меня нет своих секретов.

В этом был смысл.

— Это не обязательно должен быть секрет. Просто мысль, которую ты никому не высказывал, тоже сгодится.

— У меня нет таких мыслей. Я раб, помнишь? — он демонстративно потянул себя за кольцо в носу. — До этого момента ни тебе, ни кому-либо ещё не было дела до того, что я говорю и думаю. Мои слова и мысли не имеют никакого веса, так что и зачем их тогда прятать?

Риг ничего не ответил. Отчасти потому, что это был хороший довод, но также из-за того, что сосредоточился на левом ухе Трёшки, мысленно повторяя себе снова и снова, что там было золотое кольцо. Кольца в ухе у Трёшки не появилось. То ли дело в том, что он действительно был живым человеком из плоти и крови, то ли потому, что тварь могла отличить реальные воспоминания от попытки себя обмануть.

Задержав дыхание, Риг нанёс удар сверху. Трёшка вскрикнул от неожиданности, дёрнулся в отчаянной попытке избежать стремительно приближающегося лезвия топора, но ничего не смог сделать. Топор вошёл ему точно в череп.

Вошёл легко, сминая мягкие ткани, разрывая тягучую липкую массу, опускаясь ниже, до грудной клетки, а потом и до живота. Преодолевая брезгливость, Риг вытащил топор и нанёс следующий удар, для верности. Грязная масса полужидкой плоти создания медленно истлевала, запахло сухой гнилью.

Головная боль уменьшилась, воспоминания возвращались. Разрастались в голове, точно плесень.

Второй день, когда они покинули стеклянный дворец, на окраине странного города, где не осталось ни следа от хоть какого-то, хотя бы одного дома. Лишь сеть вымощенных дорог, проржавевшие ворота тут и там, да мелкий мусор. А ещё железная смерть.

Вдвое выше обычного человека, на первый взгляд будто рыцарь в чёрных латах, но за внешним слоем тяжёлой брони был всё тот же бездушный металл, переплетенье штырей и пластин. Нет слабых мест, нет внутренних органов, нет эмоций. Медленный и тяжёлый, но в то же время неутомимый, вооружённый мечом, он встал с земли и начал преследовать их, неумолимо. Должен был, со слов Синдри, преследовать их вечно. Пройдёт по дну океана до самого Бринхейма, если потребуется. Будет идти за ними, пока не убьёт кого-то одного, после чего успокоится и будет ждать следующую жертву.

Они пробовали сражаться с ним, но оставляли лишь царапины, в то время как сам он двигался на удивление проворно для такой громадины. Пробовали убежать — он двигался медленнее, но нагонял их во время отдыха, не испытывая нужды ни в питании, ни во сне, способный двигаться и сотню лет без единой остановки. Тогда они подготовили для него ловушку, замаскировали глубокую трещину в земле, спихнули туда, но он просто выпрыгнул наружу.

В конечном счёте, по предложению Эйрика они тянули жребий, и Бешеный Нос вытянул короткую судьбу. Вот только Риг видел, как Эйрик сжульничал: до того, как к дикарю подойти, всем правую руку с соломинками подавал, а рядом с ним вдруг протянул левую. А когда Бешеный Нос короткую вытянул, остальные выбросил, и Риг видел, что все они были короткие. Эйрик, которого Риг знал в детстве, никогда бы так не поступил.

Следующим днём чудовище вновь должно было нагнать их, и там дикарю с Белого Края предстояло умереть. Бешеный Нос не стал возражать, всю ночь Риг слышал, как тот точит копьё.

Но пока Риг лежал с закрытыми глазами, и боялся спать в ожидании кошмаров, то слышал и как говорят Трёшка и Эйрик. Когда вокруг нет никакой жизни, никакого движения, то даже шёпот может быть громким.

— Я видел, что ты сделал, — тон у смуглого раба был обвинительный. — Кто-то другой мог видеть тоже.

— Никто другой ничего не сказал, — Эйрик даже не стал отрицать обвинения, не уточнил, о чём именно говорит Трёшка. — Никто ничего не знает. И тебе не следует.

— Тебе обманывать не следовало. Это подло, и ты это знаешь.

— Бешеный Нос предал меня, на сторону Короля переметнулся, даже если сам этого ещё не понял. Вот что настоящая подлость.

— И так ты решил его покарать? Не прямым обвинением с мечом в руке, но через ворох коротких прутиков?

— Либо Бешеный Нос умрёт завтра, либо убьёт кого-то из нас, когда выйдет на стороне наёмников. Я берегу жизни преданных людей и ослабляю позицию врага.

— Ты поступаешь так же, как поступил бы Риг, — тут в их разговоре произошла небольшая пауза, когда они, видимо, посмотрели на «спящего» Рига. — И ты сам же называл его поведение недостойным.

— Есть время для достойных поступков, а есть время для разумных. Риг заслуживает осуждения потому, что поступает разумно всегда.

Было слышно, как Трёшка фыркнул, но отвечать ничего не стал. Риг же продолжал внимательно вслушиваться в ночную тишину ещё долго, как будто бы вечность. Столь долго он лежал в темноте с закрытыми глазами, что стал забывать о том, что у него есть глаза, а тело, его собственное тело, стало казаться якорем, тяжёлым и лишним. Лишь темнота была настоящая. Пустая, бесконечная чернота, в которую он вслушивался всегда, и ни разу не слышал ни звука. Лишь когда Кнут потряс его за плечо, разбудил, Риг осознал, что его напряжённое бдение — это очередной сон без отдыха, кошмар от которого он сам бы никогда не проснулся, если бы его не разбудил кто-то другой.

Проклятое место. Риг ненавидел его так сильно, что невозможность уничтожить землю под собственными ногами вызывала чувство обиды и настоящую ярость. Помогало лишь думать о другом, отвлечься. Вспомнить ночной разговор Эйрика и Трёшки, маленькую хитрость вождя, чтобы убить вставшего на сторону Браудера дикаря. Эйрику это было выгодно. Риг видел обман, но ничего не сказал — ему тоже могло пойти на пользу ослабление Короля.

Бешеный Нос не видел ничего, и в итоге остался, чтобы остальные могли уйти. Впрочем, помирать просто так он явно не собирался, и когда все уходили, он втыкал свои стрелы перед собой в землю, готовился к бою.

Тогда-то Трёшка и решил ослушаться своего хозяина. Никто не слышал их тихого разговора, но все видели, как раб снял со своего лица оставшихся два кольца, бросил их Эйрику под ноги, после чего пошёл умирать в безнадёжном бою.

— Ты безумен? — спросил его Бешеный Нос. — Ты погибнешь.

— Есть время для разумных поступков, — руки у бывшего раба дрожали от страха, но он нашёл в себе силы улыбнуться. — А есть время для поступков достойных.

Кажется, это слова героя какой-то старой героической саги.

Никто не отвернулся, и все они видели, как Трёшка погиб — жестокое, неприятное зрелище. И все видели, как создание из металла с громким скрежетом распахнуло пластины на своей груди, точно огромную пасть, подняло с земли все три части того, что когда-то было Трёшкой, и поглотило их все разом. После этого существо и правда легло на землю и замерло неподвижно.

В тот день Ригу не было особого дела до смерти странного раба. Но теперь, когда от его рук погиб даже и ненастоящий Трёшка, а лишь пустая оболочка с лицом, сотканным из воспоминаний, Риг почувствовал горечь. И ещё он почувствовал стыд и, что особенно странно, укол зависти. Смуглый раб, что годами носил на своём лице достаточно золота, чтобы выкупить свою свободу, в действительности был большим северянином, чем Риг когда-либо будет.

К тому моменту, как они нашли последнего восставшего из мёртвых и пронзили его железом, прошло довольно много времени, и все они окончательно выбились из сил. Когда головная боль, наконец, отступила полностью, Риг едва не потерял сознание от навалившегося облегчения, упал на четвереньки, пытался отдышаться. Именно в этот момент Эйрик, опираясь на Ондмара Стародуба, скомандовал подъём на выход.

— Возможно я выскажу общее мнение, — отозвался так же устоявший на ногах Безземельный Король, потирая закрытые глаза. — Когда скажу, что мы прошли достаточно. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы понять, что пора возвращаться.

— Вот значит как? — ответил Эйрик спокойно. — Кто-то ещё поддерживает это общее мнение?

— Я поддерживаю, — поднялся на ноги Робин Предпоследний. — Я за свою жизнь видел порядком разной жути, но это… Человеку здесь не место.

— Последний Страж, предавший свои клятвы, оказался предателем, — Эйрик кивнул. — Не думаю, что хоть кто-то удивлён. Потомок мятежников, полагаю, тоже верностью не отличается?

Сам Эйрик даже головы в сторону Бешеного Носа не повернул, но тот и не стал отрицать очевидного, встал рядом с Королём.

— Кто-нибудь ещё?

Все посмотрели на Рига. Было даже как-то обидно.

Риг продолжал сидеть там же, где и сидел, демонстративно не выбирая ничью сторону. Во всяком случае, пока не будет понятно, что именно он выбирает, и какая сторона предлагает ему поражение и смерть.

— Эйрик Весовой по справедливости поступал, — Элоф Солёный тоже решил сказать своё слово. — А значит, и я с ним по-другому поступать не стану.

Стрик Бездомный просто сплюнул, но тоже занял сторону Эйрика. Ну или может не столько его интересовала сторона каких бы то ни было людей, сколько сторона выбирающих идти дальше в сторону столпа света.

На счёт того, чью сторону займёт Ондмар, сомневаться не приходилось, как и в выборе Дэгни Плетуньи. Но удивительно было увидеть Кнута, так же вставшего рядом с Эйриком, и что топор свой и меч он держал наготове. Они с Ригом встретились взглядом на мгновение, но слов никаких произнесено не было.

Когда мама в сердцах иногда называла Рига полумёртвым, он был не согласен. Но никогда не спорил. Если бы сейчас у него были чувства, ему бы, например, пришлось что-то чувствовать по этому поводу. А так, если подумать, то старший брат поступил согласно собственному разумению, как от него и просили. Глупо было бы жаловаться на это.

— Дерьмо какое, — заметил Йоран Младший, лицом скривившись, но занимая сторону своего названного родственника. — И как долго мы ещё будем Собирательницу кликать? Границы же есть, между храбростью и глупостью.

— Нет таких границ, — улыбнулся Браудер Четвёртый. — Храбрецами называют тех, кто совершил глупость, и сумел уцелеть, чтобы этим похвастаться.

Мёртвый Дикарь Синдри засмеялся — он тоже не занял ничью сторону, продолжая отстаивать бессмысленный нейтралитет проводника. Впрочем, едва ли старый безумец возражал против продолжения похода. Такому и если они все тут загнуться от чудовищных болезней — тоже радость.

Итого семеро против пяти. Очевидное преимущество.

— Ваша доля, — сказал Ондмар, и бросил желающим отделиться один из четырёх мешков с оставшимися припасами.

За последние недели уже как-то и забылось, что они изначально были двумя разными отрядами, и места на корабле да запасы съестного для похода покупали раздельно. Король имел пять мест из двадцати, четверть от общего количества, так что поделили всё честно, как у Эйрика Весового оно, по всей видимости, принято.

Вот только четверть от двадцати человек и четверть от четырнадцати — это не совсем одно и то же. Оставшейся доли Короля едва ли хватит и на четверых, и это без учёта того, что обратная дорога без защиты бессмертной займёт у них запросто вдвое больше времени.

— Как будем делить проводника? — спросил Финн на имперском у командира. — Им он нужен явно не меньше нашего, а старик безумен, только и рад будет голову в капкан сунуть.

— Увы, — улыбнулся Король. — Люди это такая неприятная штука, которую брать можно лишь целиком. Попробуешь поделить любым образом, и получишь лишь два раза по ничего.

Возможно, Ригу это показалось, но на этих словах главарь наёмников будто бы стрельнул глазами в его сторону.

— Нет нужды отделять наши припасы, добрый мастер Ондмар, — удивительно, как удавалось Браудеру Четвёртому всегда сохранять эту свою невозмутимую полуулыбку. — Мы следуем вместе с вами.

— Нет, — отрезал Эйрик решительно. — Более не вместе с нами.

Риг и сам не заметил, как и когда задержал дыхание.

Когда начнётся бой, держать нейтралитет не получится. Либо с Королём за возможность остановиться, вернуться домой, либо же рядом с братом, с последним близким ему человеком. Нейтралитет для мертвецов и безумцев.

— Не будет больше двух отрядов, двух вождей, двух знамён. Один отряд. Моё знамя.

Финн спросил что-то у Короля на эриндальском, Браудер же ответил на имперском:

— Говорит, что мы теперь под его знаменем пойдём, или не пойдём никуда вовсе.

— Ага, молодец. А мальчик унесёт всё то, что забрать хочет? — спросил Финн, угрожающе подаваясь вперёд. — Пузо не треснет?

Рука командира преградила ему путь. Сам Король повернулся к Эйрику, улыбнулся.

— Разумеется, — тут он миролюбиво развёл в стороны свои пустые руки. — В конечном счёте, мы лишь наёмники, нам не привыкать ходить под чужим знаменем. Твой отряд. Твоё командование.

— Добро.

Вопрос как будто был решён, но напряжение продолжало висеть в воздухе. Никто не обманывался: отрядов было по прежнему два, и достаточно будет лишь короткой искры, чтобы эта гремучая смесь расцвела взрывом. Стороны были обозначены, и не получится теперь сделать вид, что этого разделения не было.

— На выход, — скомандовал их единственный теперь предводитель. — Готовимся.

Сам же Эйрик Весовой подошёл к Последней Тени, и вытащил из небольшого углубления в нижней части то ли скалы, то ли статуи, небольшой свёрток. Одна единственная галета, покрытая плесенью — вот и все подарки от их предшественников, которые смогли дойти до этого места.

Есть подобное угощение Эйрик конечно же не собирался, лишь отломил небольшой кусочек и раскрошил его на землю, после чего двинулся в сторону Рига. Печенье он ему, конечно же, не отдал, направившись в итоге к Ондмару Стародубу, гаранту своего места. Но проходя мимо Рига, вождь остановился на мгновение:

— Это ты убил её. Не думай, что я забыл.

Он сказал это столь тихо, что Риг сам был почти уверен, что ему послышалось. Её — это Кэриту? Эйрик считает, что это Риг убил его сестру? Обезумел от горя и всех испытаний?

Сам Эйрик же пошёл дальше, отдал угощение Ондмару как знак своего уважения, и тот так же отщипнул и раскрошил небольшой кусочек, передал остатки Элофу Солёному. Всё так же, как и на Ночь Сказок, порядок только теперь другой. Потом были Стрик, Синдри, Браудер Четвёртый и Финн Герцог. После этого от галеты остался кусочек уже столь маленький, что делить его не было ни смысла, ни возможности.

— Если кому-то нужно моё уважение, — Финн горько усмехнулся, бросил остатки галеты на землю — Можете поднять его.

Затем он вытащил из-за пояса короткий нож, грубо вырвал из рук Эйрика обрез ветхой ткани и, завернув в него оружие, вложил этот подарок в углубление «Последней Тени».

— Чтобы следующим дуракам точно было достаточно, — прокомментировал он свою злую шутку.

Спорить с ним никто не стал: отчасти из-за усталости, отчасти из-за странной злости, которую они ощущали к этой несуществующей пока следующей группе. Риг тоже это чувствовал, и почему-то не мог объяснить этого чувства даже для самого себя. Он просто ненавидел этих будущих людей, и ненавидел, по сути, за то, что они будут такими же, как он.

Эйрик вырезал своё имя в конце длинной цепочки имён, и они последовали дальше.