Длинная цепь

Глава 17 Три из пяти

Двадцать три дня в одну сторону, столько же обратно — таков был их план изначально. Спать меньше, отдыхать меньше, двигаться больше.

Грести одним веслом — занятие предельно простое, понятное с первого взгляда и не требующее хоть какой-то работы ума. По этой причине, пусть даже уставшие после учебного боя мышцы и страдали от непривычной нагрузки, разум Рига оставался свободен для наблюдений и размышлений. И для тревоги.

Они плыли неспешно, согласно странному ритму у них в головах, которому крики безумца Синдри придали некое подобие формы, если о звуке в принципе можно так говорить. Плыли молча, без разговоров, по абсолютно неподвижной воде, словно это и не берег моря, а поверхность тихого пруда. Была также эта вода очень чистой, и присмотревшись, легко можно было увидеть дно, состоящее исключительно из песка, начисто лишённое водорослей или даже камней.

Лишь изредка, то тут, то там, идеальное спокойствие воды нарушалось телами мёртвых чаек. Несмотря на то, что многие из них явно пролежали в воде уже довольно давно и частично успели разложиться, никакого неприятного запаха не было. Если подумать, то Риг не чувствовал никаких запахов вовсе: ни солёного моря, ни помета на скалах. Незаметно для остальных, словно бы стесняясь своих подозрений, он прижал на мгновение нос к своему плечу — запах пота, не самый приятный, но терпимый. Значит, он не потерял обоняние — одновременно и радостная, и тревожная новость. Почему же тогда весь окружающий мир пахнет пустотой?

В соседней лодке на вёслах сидел Кнут. Его, судя по виду, никакие мысли не заботили — покуда ему было чем себя занять, старший из братьев явно чувствовал себя спокойно и уверенно, пусть даже и был совсем рядом от проклятой земли. Кэрита, сидящая перед Кнутом, была напряжена, и это странным образом успокаивало. Если бессмертная беспокоится — значит и ему точно стоит.

Сам же Риг оказался в одной лодке с наёмниками. Опасаясь подойти к другим и получить отказ, он примкнул в итоге к чужеземцам и теперь корил себя за слабость. Браудер за всё время в лодке не сказал ему и слова, но это не имеет значения, и с тем же успехом Риг мог бы плести с ним сейчас самые гнусные заговоры — в глазах соплеменников это не поменяло бы вообще ничего. Невольно появилась злость на Кнута — тот и не задумался даже, пошёл к ближайшей лодке, сел напротив девушки и, по сути вещей, бросил Рига одного.

И как Риг раньше не замечал всего того, что происходило с его братом и Кэритой? Теперь это казалось болезненно очевидным.

Берег, меж тем, приближался. Смотреть можно было лишь на подозрительно чистую морскую воду, либо же на спину Бартла Равного. Тот выглядел вполне себе спокойно, можно даже сказать незыблемо, но в какой-то момент неожиданно и без предупреждения повернул голову и смачно плюнул в воду.

Все четверо, как по команде, не сговариваясь, перестали грести, повернули головы и стали смотреть на результат. Вообще так делают для определения того, пригодна ли вода для питья, и смысла плевать в океан было не много, но Риг не стал говорить этого вслух — ему тоже было интересно, что будет. Если слюна расползается достаточно быстро, значит, скорее всего, воду эту можно пить, в то время как вода, где слюна продолжает держаться вместе единым пятном достаточно долго, для питья точно не пригодна.

Слюна в воде возле Мёртвого Берега растворилась мгновенно.

— По-нят-но, — по слогам проговорил Финн, и погрузил своё весло в воду. Странно было видеть шутника таким молчаливым.

Остальные тут же последовали его примеру, не сказали ни слова по поводу увиденного. Впрочем, они и до самого своего прибытия к берегу хранили мертвецкое молчание, даже когда со стороны идущей впереди лодки послышался плеск, и вскоре после этого они увидели Свейна, добирающегося до берега вплавь.

До этого дня Ригу, пусть даже вырос он на берегу моря и вышел из народа великих мореплавателей, плавать на лодках не доводилось, так как не было к тому нужды. Но он знал, что на мелководье кто-то обычно покидает лодку, и по колено в воде своей силой тащит её до берега. Когда их маленький отряд добрался до этого самого мелководья, никто даже не дёрнулся подняться, и все они продолжали грести, покуда не зарыли нос своего судна в песок. В этот момент Риг почувствовал, как холод пробежался по всему его телу, а после, точно вредное насекомое, стремительно зарылся в его сердце.

— Прибыли, — хлопнул его по плечу добравшийся раньше Кнут.

Тут бы очень кстати оказался какой-нибудь остроумный ответ, да хоть бы и дешёвая колкость, но Ригу что-то ничего не пришло в голову. Он просто кивнул, заворожённо глядя на столп света, поднимающийся над горизонтом до самого неба — огромный, яркий, он каким-то образом умудрялся оставаться совершенно незаметным, покуда они не ступили на проклятую землю. Теперь же столп света вполне заменял солнце….

Оглядев ясное, голубое небо. Риг с удивлением и хладнокровным ужасом понял, что солнца на небе больше нет. Было светло, обычный безоблачный день, просто на небе нельзя было найти светила.

— По-нят-но, — сказал он.

Робин Предпоследний, поискав глазами солнце на пустом светлом небе, осенил себя знаком единого бога и прошептал молитву — первый раз Риг видел, как беглый Страж молится. Ондмар Стародуб нахмурился, Йоран Младший ругнулся, а Вэндаль Златовласый попытался высчитать, где должно было быть солнце — всё с равным результатом.

— Могло быть и хуже, — сказал Безземельный Король, подёрнув плечами от холода. — Света могло не быть вовсе. А на солнце смотреть и вовсе не стоит, так что всё даже к лучшему.

Этот человек из всего мог сделать победу.

Окружающий пейзаж был не сказать чтобы совсем пустынным: по правую руку виднелись руины города, а чуть вдалеке странные деревья, абсолютно одинаковые, веточка к веточке, неестественно длинно тянулись в пустое, безоблачное небо. Беспокойство вызывала неестественная неподвижность пейзажа — мир замер. Риг невольно вспомнил первого увиденного им мертвеца — безымянного блаженного на Дозорных холмах. Вроде и просто неподвижный, будто спящий, но сразу было понятно — умер, не спит.

На общем фоне приятно выделялась башенка из камней. На самом большом из булыжников виднелась северная руна, выдолбленная неизвестно когда и неизвестно кем. Убрав этот камень, Эйрик извлёк из тайника бурдюк с жидкостью — подарок от прошлого отряда таких же, как они безумцев. Сделав глоток, Эйрик передал напиток далее, и каждый сделал глоток жгучей жидкости. В освободившийся бурдюк налили немного трофейной горилки — подарок для следующей группы, убранный на прежнее место, прикрытый тем же камнем. Руна на камне значила «надежда», но такой стиль письма вышел из употребления больше сотни лет назад.

А затем пришло время работы.

Вместе со всеми Риг, с трудом удерживая себя от молитвы, и стараясь не ступать в воду, помог вытолкать лодки на берег. Чувствовал себя при этом крайне устало, словно не спал уже несколько дней и ночей, и все их потратил на какой-нибудь тяжёлый, изматывающий труд. Постыдная усталость для молодого парня, пусть даже после тренировки и работы веслом. Но оглядевшись, Риг увидел, что и прочие участники их экспедиции выглядят не менее измотанными, не зависимо от возраста или физической силы.

Превозмогая эту усталость, все молча взялись за работу по обустройству их временного лагеря. Не знакомый с тонкостями этого дела, Риг и опасался выглядеть глупо из-за какой-нибудь нелепой ошибки, а потому взял на себя заботу по разгрузке лодок, вяло делая шаг за шагом, чувствуя как мешки, больше неудобные, чем тяжёлые, норовят вырваться из его хватки, царапают жёсткой тканью его огрубевшие ладони. Довольно быстро по всему телу выступил пот, в то время как на спасительное дуновение ветра рассчитывать не приходилось — на Мёртвой Земле даже воздух был мёртвым, неподвижным, чему Риг уже не удивлялся. При этом ему всё равно было немного холодно.

Но больше, чем работа, холод, усталость или тяжесть неудобных мешков, раздражал Свейн Принеси. Мокрый с головы до ног после своего заплыва, он с самодовольной улыбкой таскал мешки из соседней лодки. И хоть сын рабыни ничего и не говорил, но видно было, как кичится он своей безрассудной удалью, граничащей с глупостью. Риг видел, как он искал с кем бы зацепиться взглядом, показать себя, но у всех были дела поважнее. Чаще прочих же Свейн смотрел на Дэгни Плетунью, что рубила одну из лодок простым топором, пока Бешеный Нос перебирал полученные доски в поисках наиболее сухих, пригодных для костра.

— Разве эти лодки не нужны будут нам позже, чтобы вернутся на корабль? — спросил её проходящий мимо Йоран Младший.

— Нет, — ответила Дэгни с характерным для неё грубым полурыком.

За все годы, что Риг имел сомнительное удовольствие её знать, он едва ли слышал хотя бы десять слов со стороны этой мелкоглазой, короткостриженой дикарки, включая этот момент. И если подумать, только это слово он от неё и слышал.

— Столько лодок на обратном пути нам точно не понадобится, — невесело усмехнулся Робин Предпоследний, разводя костёр. — Повезёт, если наберётся пассажиров на три из них. И что все они будут здесь к моменту нашего возвращения.

Подобные новости не смутили одноглазого Свейна. Улыбнувшись спине Дэгни, он то ли зажмурился, то ли попытался так ей подмигнуть, после чего отправился за следующим грузом все тем же раздражающе бодрым шагом, взял сразу два мешка. Ригу захотелось его ударить. Интересно, смотрел ли он так на Плетунью потому, что во всем их отряде больше не было доступных для взгляда женщин, или же это что-то большее?

Однако не успел Риг обдумать этот вопрос как следует, как появился другой, более важный.

— Почему у тебя пятно крови на ноге? — спросил он у Свейна, чувствуя сильное желание отойти от него как можно дальше.

Бессмертная Кэрита

Она родилась дочерью ярла, в богатстве и роскоши, и ей говорили, что она может делать всё, что захочет. Разве что не может уехать, выйти замуж за кого пожелает, держать меч, ходить в набеги, наследовать дело отца, выбирать еду на завтрак, обед и ужин, разговаривать с ребятами из других кланов и носить удобные вещи. Всё, что захочет. Злиться тоже было нельзя. Можно было играть на флейте, это было приятно.

Потом она услышала голос. И почувствовала мелодию, единый ритм сущего, почувствовала, как от её мысленного прикосновения звенит всё вокруг. Она оказалась носительницей бессмертной души. Несла в себе одного из потомков Всеотца, хотя хор прошлых жизней в её голове считал иначе, склоняясь, с поправками, к вере в Разделённого Бога с юга. Кэрита довольно быстро поняла, что это не имеет значения. Как бы оно там ни было, теперь она могла буквально менять мелодию мира, властвовала над сущим, могла делать всё, что захочет.

Не имела, впрочем, голоса на общественных собраниях, не могла остаться дома, обречена была жить с умалишёнными, нельзя выйти замуж, бессмысленно мечтать о своих детях и запрещено мечтать о кораблях. Дозорные Холмы и калеки — это её жизнь. Насмешка над жизнью.

Можно было злиться. И она злилась, это было приятно.

Ходила в прошлые жизни, училась направлять неслышную музыку, перебирать людские струны. Готовилась сбежать, а там либо свобода, либо смерть или Белый Край — всё лучше, чем это. А потом пришёл братик Кнута. Полумёртвый Риг — так она его дразнила в детстве, потому что только это его и задевало. Он успел раньше, чем она сбежала сама, но пришёл от отчаяния, а не ради неё. В основном от отчаяния. Извратил закон Севера, как он это умеет, и дал ей свободу, обещание корабля, весь мир, и всё это на глазах у Торлейфа. Музыка Рига была сложной — плавные и незаметные переходы флейты из одной мелодию в другую чередовались с резкими бросками, обрывами, почти криками струнных инструментов. Много чужого, мало своего.

Риг позволил ей стать частью команды, как она всегда и хотела. Совсем не так, как она этого хотела. Всем этим людям, всему отряду, ну, кроме может быть одного человека, нужна была лишь её сила. Немного обидно, но в целом это было хорошо. Обижаться нельзя.

Когда у тебя есть силы бессмертной, всё вокруг становится твоим — необычное чувство, к которому привыкаешь быстрее, чем можно было бы подумать. И как ты можешь пошевелить правой рукой или сжать пальцы в кулак, также ты можешь направить небаланс куда угодно и в какой угодно форме, изменить мир по своему желанию. Но в то же время это было совсем не так, как с рукой или кулаком. Совсем не так.

Сложно объяснить. Кэрита пыталась несколько раз, но так и не преуспела — словно рассказывать слепым от рождения детям про разные цвета, или глухим описывать музыку. Красный — это тепло, а небаланс — это потенциал. Что-то в этом роде. Шауры находятся в равновесии, их не видно, что очень странно.

Однако мир вокруг принадлежал ей, это факт. Её сила пронзала всё пространство насквозь, в равной степени проникая и сквозь воздух, и сквозь металл или толщи земли. Лишь человеческое тело вызывало затруднение, требовало сознательного усилия для работы — не столько реальное свойство магии, сколько врождённый барьер в сознании. Хор в голове иногда напевает, что барьер можно убрать при желании. Путём сознательных тренировок и… определённых практик. Она уже делала так в одной из прошлых жизней — Кэрита поморщилась от чужих воспоминаний. Некоторыми дорогами нельзя ходить, как бы заманчивы они ни были.

До недавнего времени лишь дважды она встречалась с другими бессмертными, и каждый раз чувствовала, как мир вокруг перестал принадлежать ей безраздельно, как чужая воля борется за контроль. Никто из них не делал это умышлено, это случалось так же естественно, как течение воды сверху вниз. Чем сильнее сопротивление — тем ближе к источнику чужой воли, и именно так её и нашли шесть лет назад. Тела других бессмертных были ей недоступны вовсе, но в целом её сила была ощутима больше в обоих случаях, она была сильнее. Маленький источник гордости.

Когда она поделилась этой радостью с братом, Эйрик впервые стал бояться её. Остальные научились бояться её намного раньше, с первого дня — это она поняла уже потом. Потом она училась в прошлых жизнях не магии, но как быть неопасной, милой и хрупкой. Быть девушкой, что нуждается в помощи.

Теперь Эйрик и старые герои Севера любят её. Они рассказывали ей во время плавания пошлые шутки, учили морским песням, и пытались откормить «до нормального вида». Люди были рады обмануться. Большинство из них, во всяком случае. Король-без-земли стал пугаться её сильнее, и пусть хранил спокойное лицо, но она слышала его музыку, не обманулась. Тихая, коварная мелодия, одна среди многих, извивается среди двух разных музыкальных миров.

Странно всё же, что наёмник боится её, учитывая, кто был его спутником на севере.

Старик в теле мальчишки — слепой Инглеберт и его птицы, один из старейших. Магистр Предположений. Он поначалу не показался ей хоть сколько-то сильным, лишь чуть больше и сильнее, чем обычный человек, настолько мало его сила влияла на мир вокруг. Лишь когда он вытащил Кнута во время испытания на меже, схватил его цепь посреди воды, и на таком расстоянии, куда сама Кэрита не могла дотянуться даже без стекла на шее, она осознала тот объем энергии, что магистр направлял вовнутрь себя, на работу собственного разума. Это был первый раз, когда впервые за долгое время кого-то испугалась она сама.

Затем был Стальгород, владения Кузнеца, которого народ Вореи прозывает богом. Он не был рад её появлению, и каждую секунду она ощущала себя словно на дне океана, под тяжестью великих вод и без возможности сделать вдох. Её сила, некогда казавшаяся такой важной и почти всесильной, была задавлена почти целиком, и стоило большого труда удерживать контроль хотя бы на расстоянии вытянутой руки. Попытки исцелять раны на теле Последнего Стража отзывались болью, и она практически слышала все восемь голосов жадного бога у себя в голове. Она сделала больно Стражу, пока лечила его, и теперь чувствует, как в его венах постоянно горит страх. Он благодарен… но он человек, и он боится. Истеричная, тихая музыка: одна единственная струна, которую Страж щиплет снова и снова, часто-часто.

Теперь Мёртвые Земли.

Если возле обители Кузнеца весь мир был пропитан его подавляющей силой, то здесь как будто бы каждый камень, каждая песчинка на берегу или даже их собственные запасы или её товарищи по команде — всё это будто бы было источником небаланса само по себе. Сам континент был живым существом, но в то же время мёртвым. Сила вокруг была чужой, обволакивающей, но при этом неподвижной, бесцельной, и надавив на неё собственной силой, Кэрита могла отвоевать пространство для себя. Сложно и неудобно, но вполне возможно — словно бегать по дну озера, пробираясь сквозь густую толщу воды. Она никому ничего не сказала — нельзя быть неуверенной, если ты проводник.

Быть слабой девочкой и уверенным проводником одновременно сложно.

Заглядывая в пространство вокруг, в почву у них под ногами и в небеса над головой, она не чувствовала там угрозы. Но и какой бы то ни было жизни в привычном понимании этого слова она не чувствовала тоже. Ни жучков, ни паучков, ни семян растений и даже организмов столь малых, что они были не видны обычному человеческому глазу — ничего. Однако было какое-то движение: за пляжной грядой, и в земле, и воздухе над ними. Жизни не было, но было что-то неживое, и оно двигалось, ускользая от её внимания тем быстрее, чем больше она пыталась на нем сконцентрироваться. Лишь не обращая внимания на эти признаки мёртвой жизни, она могла почти увидеть их, почти понять, но стоило даже просто подумать о том, что она почти видит или почти чувствует — моментальная пустота.

А потом… кровь. Кровь на ноге этого слишком беспечного мальчика, имени которого она так и не успела запомнить. Когда младший брат Кнута позвал её, Кэрита на мгновение даже обрадовалась — это был её шанс оказаться полезной, быть частью группы, словно мальчишки позвали её в какую-то свою игру. Она даже немного улыбнулась, когда приступила к лечению.

Улыбка сошла с её лица, когда она осмотрела рану и поняла, что тут нечего лечить. Кровь на голени была, вот только не было источника этой крови, даже самой захудалой царапинки, и осмотр тела с помощью магии также не показал никаких изменений. Кэрита чувствовала все тело молодого воина, практически контролировала его, и не находила никаких внутренних повреждений или чего-то постороннего. Даже напротив — юноша был на удивление здоров.

— Повязка, — сказала она, с трудом выдавливая слова из горла. — Сними свою повязку с глаза.

— Ты сама этого хотела, — улыбнулся он и сделал, как сказано. — Бу-у.

Видимо, хотел напугать её пустой глазницей. Получилось у него не важно, так как у пострадавшего были теперь оба глаза на месте. Новый немного отличался от старого — радужка была серого цвета, а сам глаз, видимо, ещё не работал как следует, так как тут же начал слезиться. Но мальчик все равно всё быстро понял: осторожно дотронулся до своего приобретения кончиками пальцев, моргнул пару раз, засмеялся. Смех и его внутренняя музыка резонировали, вздымались до неба — он был счастлив, питал этим счастьем свои далёкие мечты. Большие мечты.

Остальные хранили молчание, радости на их лицах не было.

— Подарок, — сказал в итоге капитан из отшельников. — Вода в воде, без формы и цвета, говорят, даже без разума. Плавает у берега, скучает по телу, сливается с плотью.

— Выглядит полезным, — заметил Безземельный Король.

— Иногда таким и оказывается. Иногда нет.

Все взгляды обратились к ней.

Именно тогда она и почувствовала это. Взгляд чего-то большого, размером с целый континент. Взгляд почти равнодушный.

— Я не вижу никаких изменений внутри. И ничего чужого. Просто… тело.

Она боялась Мёртвых Земель, и ещё больше пугали её те долгие дни, что им предстояло провести в походе по этому проклятому месту. Она была одна здесь, в этой бескрайней пустоте. Они все были одни. Но сильнее всего Кэриту пугал собственный брат.

— Что можно сделать? — спросил он без малейших эмоций, что на лице, что в голосе.

Его музыка была ровной, ритмичной. Как шаг солдат, как боевые барабаны, как стук его собственного сердца. Она чувствовала, каких трудов стоит ему эта броня между ним и миром, хотела обнять его. Не стала — нельзя так делать, проводник должен быть нейтральным.

— Невежливый поступок выходит для гостя, раз желает он отказаться от своего подарка, даже если жжёт он ему руки, — ответил капитан отшельников. — Земля обижена будет, и она обиды не прощает, помнит, в себе хранит, закапывает всё глубоко, ублажать старением. И от всего, что даёт Мёртвая Земля, отказаться можно одним лишь способом.

С этими словами старик ребром ладони стукнул «раненого» юношу чуть выше колена. Кэрита не сразу поняла этот жест, но вот для мальчика смысл дошёл моментально. Побледневший, он тут же вскочил:

— Не дам я себе ноги резать. Глаз обратно вернул, так сразу ногу отдавай? Ну нет уж, не пойдут так наши дела.

Прыжок от радости до таких новостей был слишком резким, и мальчик ещё улыбался, но глаза уже округлились от ужаса. Северянин, пусть материнские черты и проглядывали в его лице, он даже потянулся за оружием, скорее инстинктивно, чем по какому умыслу. Готовый отдать жизнь, чтобы сохранить ногу. Его музыка превратилась в бардак, смешалась — нестройно и режет уши.

Эйрик смерил его холодным, расчётливым взглядом, жестом руки остановил Ондмара, что уже надвигался на непокорного мальчишку со спины. Обернул свой взгляд к капитану, и тот понял вопрос без слов.

— Это не заразно. Не более чем глупость и безумие, и точно меньше, чем молодость и страх, от них-то лекарства на всем белом свете ни у кого не сыщется, и каждый хоть раз да переболел. Но это… нет, это не гулящая болезнь. Только лишь гулящее лекарство, трава без знахаря.

И он засмеялся одному ему понятной шутке. Кэрита не слушала музыку старого капитана, больше нет — она заражала её собственные мысли безумием.

А старший брат Кэриты никому больше ничего не сказал, но молча вернулся к своей работе. Остальные последовали за ним. Лишь Кэрита вновь осталась без дела, вдалеке от их странных и страшных мальчишеских игр.

В какой-то момент Риг подумал, что было бы лучше, если бы Свейн умер.

По началу дела у некогда одноглазого парня шли как будто бы даже не плохо: он чувствовал себя лучше, чем когда-либо в жизни, много смеялся и шутил, работая при этом за троих. Чуть позже стало заметно, что шутки у него повторяются из раза в раз, причём дословно, а сам он будто бы и не понимает, где находится и что сейчас делает. В какой-то момент он разучился ходить и разговаривать, и глубокий ужас заполнил его широко распахнутые глаза. Ближе к заходу солнца, или вернее будет сказать к исчезновению света, речь вернулась, лицо Свейна выражало безмятежность, но говорил он все так же невпопад, иногда то ли на неизвестном никому языке, то ли просто случайный набор звуков — так и не скажешь. Потом он попробовал уйти в сторону столба света, и им пришлось связать его по рукам и ногам, дабы удержать в лагере. Он вырывался и плакал как ребёнок.

Они слушали его всхлипы и бессмысленные наборы звуков, обрывки старых бесед и непонятное бормотание довольно долго, испытывая стыд даже от мысли сделать хоть что-то по этому поводу, как-то отгородить себя от несчастного бедолаги. Казалось неправильным отвернуться от него в такие минуты, почти предательство. Ну, во всяком случае Риг ощущал себя именно так. Стрик Бездомный же, всхрапнув и проснувшись резко, точно от удара по голове, поднялся рывком и воткнул в рот Свейна тугой кляп, после чего отправился спать дальше. Никто не сказал старику и слова возражений, так что почти сразу же с его стороны послышалось равномерное похрапывание.

— Давно пора, — вздохнул Йоран Младший, подкладывая под голову тюк с какими-то вещами.

Почему сам он не сделал этого ранее, Йоран предпочёл не говорить, просто лёг спиной к связанному товарищу и попытался заснуть. Риг же повернулся на бок, и увидел глаза Свейна. Тот смотрел на них всех, не моргая и не отворачиваясь. Смотрел… хотелось бы сказать с ненавистью, но это было другое, более сложное чувство. Отвращение? И в то же самое время… жалость.

Даже отвернувшись, спиной можно было чувствовать этот жгучий взгляд. Спать не получалось.

«Вот бы он просто умер», — подумал Риг в первый раз за ночь. Ему было стыдно, но он знал, что это не последняя подобная мысль, которая посетит его до утра.

Плотнее закутавшись в плащ, Риг лёг поближе к догорающему костру, словно в этом был какой-то смысл. По неизвестным причинам половине их отряда было жарко даже посреди ночи, и не спасали их ни обмахивания тканью, ни обливания водой, ни попытка раздеться по пояс. Что бы они ни делали, они продолжали обливаться потом, жадно поглощая запасы воды. В конечном счёте Эйрик, сам с пересохшими от жажды губами, установил строгое ограничение в питьевой воде для каждого.

С другой стороны, вторая половина отряда маялась от всепроникающего холода. Не важно, как много было на них одежды и насколько тёплыми были их меха — все они не могли согреться, чтобы ни делали. По неосторожности или из любопытства, но Робин Предпоследний поднёс руку слишком близко к огню, заработал тем самым волдырь, и по его словам даже открытое пламя ощущалось немного холодным. Риг предпочёл поверить ему на слово.

В какой-то момент связанный начал тихонько постанывать сквозь кляп. Протяжно, монотонно, всегда через одинаковый промежуток времени, и в абсолютной тишине Мёртвой Земли даже эти тихие стоны было отчётливо слышно — это сводило с ума уже самого Рига.

— Может, не поздно ещё отсечь ему ногу? — спросил Финн Герцог. — Можем снова спросить его мнение на этот счёт, если это кого беспокоит. В этот раз он вряд ли откажется, даже если сможет понять вопрос.

— Поздно, — внезапно твёрдо ответил Мёртвый Дикарь Синдри, чьё место оказалось почти вплотную к Ригу. — Уж если с головой беда началась, то тут только через усечение головы помощь и сыщется.

Риг повернул голову, стараясь не смотреть на столп мистического света вдалеке — без какой-либо особой причины, просто на всякий случай, как опасается человека молодой и пугливый зверёк. Финн и Бартл держали дозор, переговаривались о чём-то тихо, но увлечённо. О чем вообще могут разговаривать братья, если всё жизнь делили на двоих?

— Вы не спите? — спросил он у безумного капитана без любопытства, просто чтобы отвлечься на эту беседу.

— Нет смысла спать там, где нет больше жизни. Хоть проваляйся ты на боку днями и ночами, но сон тут не принесёт тебе ни покоя, ни отдыха. И так ты и не проснёшься даже, пока тебя не разбудят. Хотя бы один должен не спать.

Невольно Риг перевёл взгляд на шаура — тот вообще никогда не спал. В этот раз он рисовал что-то на песке, потом стирал и рисовал сначала. Судя по движению руки — рисовал одно и то же.

— Он не считается, — осклабился старый отшельник. — Он ещё одна причина, по которым спать не стоит всем нам.

На такое у Рига не было ответа, и разговор их умер, ещё не начавшись.

— Спи, мальчик, хотя бы для того, чтобы убить немного времени. Как только все разочаруются во сне, попробуют на зуб его пустую и тлетворную гниль, спать мы перестанем надолго.

Всё время до рассвета Риг потратил на попытки последовать этому совету. Без особого, впрочем, успеха. Так что когда к нему подошёл Робин Предпоследний, и буркнул устало, что пришла очередь Рига нести ночной дозор, тот даже был этому рад — всё какое-то занятие, да и можно с чистой совестью оставить попытки провалиться в сон. Вторым дозорным оказался Трёшка, и Риг сел рядом с ним, кутаясь в свой плащ, хоть оно и было бесполезно. Свейн снова громко застонал. Риг не засекал время между стонами, можно даже сказать, что боялся это делать, но был уже абсолютно уверен, что это время совпадает идеально каждый проклятый раз.

— Может быть, нам стоит прервать его страдания? — спросил Риг у смуглого раба. — Не похоже, что он чувствует себя хорошо. Или что когда-либо будет.

— Ты хотел бы, чтобы мы в случае чего прервали твои страдания? — спросил Трёшка без всякой улыбки, но Риг всё равно чувствовал, будто бы в глубине души раб Эйрика улыбается.

Вопрос, однако, был хороший. Судя по всему, Свейн Принеси испытывал сильную боль, а какие ужасы преследовали его внутри собственного разума оставалось лишь догадываться. Но смерть…

— Нет, мои страдания прерывать не надо. Я предпочту… помучиться. Мало ли что случится, прежде чем Собирательница придёт за мной.

— Но Свейна ты предлагаешь отправить к ней досрочно.

— Это благородная смерть, достойная. Я не ожидаю, что чужеземец может это понять.

— Я, может быть, вышел тёмный кожей, и родился далеко от Старой Земли, но я не чужеземец.

Трёшка сохранял невозмутимость. Риг же чувствовал сильное раздражение, хотя и понимал, что раб, по собственной прихоти таскающий на своём лице стоимость своей свободы, не имел к этому чувству никакого отношения. Навязчивый лёгкий холод, бесконечные стоны дурака Свейна, отсутствие на небе сначала солнца, а теперь луны и звёзд, невозможность спать — вот настоящие враги. Но ругаться с землёй под ногами смысла не было вовсе. А вот человек мог ответить.

— Потому что не снимаешь ошейник раба? Думаешь, это делает тебя частью нашего народа? Одним из нас?

— Нет, — Трёшка указательным пальцем дёрнул свой ошейник, нехарактерно просторный. — Потому что я говорю на северном языке. Потому что посылаю людей в Белый Край, когда злюсь, и знаю, что когда идёт снег — на улице стало тепло. Когда я думаю о смерти, то представляю людей на дне моря, а когда случается праздник, я пью до соли.

— Думаешь, если петь наши песни, то люди забудут как ты выглядишь?

— То, что при всём при этом я смуглый и волосы мои черны, то не мой недостаток. Это твоя трагедия.

— Моя трагедия?

— Я родился в далёкой стране, но куда больше северянин, чем ты.

Беседа должна была помочь выплеснуть раздражение, но Риг чувствовал, как дерзкий раб действует ему на нервы чем дальше, тем больше.

— Больше северянин? Потому что я не напиваюсь до беспамятства и не хожу грабить и убивать ради пары серебряных тарелок?

— Ты стыдишься того, что родился среди наших холодных лесов. А я горжусь тем, что я среди них вырос.

— Хотеть сделать лучше — не значит ненавидеть.

Зачем он вообще с ним спорит? И почему его так цепляют слова невольника?

— Ты хочешь жить в другой стране, но не хочешь никуда переезжать. Не сделать лучше, а сделать так, как там.

— Я хочу жить в цивилизованном обществе, и хочу своей стране процветания. А чего хочешь ты?

— Я хочу получить удар милосердия и умереть достойной смертью, если в будущем окажусь на месте Свейна. Это благородная смерть, достойная.

Это была шутка?

Улыбка всё же мелькнула на губах раба. Но он убрал её, прежде чем закончить:

— Я не ожидаю, что чужеземец может это понять.

Логичным продолжением такой беседы было бы ударить раба по лицу, может быть даже лезвием топора. Это если бы Риг был тем самым настоящим северянином, которые так нравятся Трёшке. Проблема в том, что Трёшка был собственностью Эйрика, и портить чужое имущество, а особенно то, что принадлежит сыну ярла, было не самой разумной идеей. Может быть потому раб и продолжает быть рабом? Впрочем, Риг не стал бы на него нападать в любом случае — нет в этом ничего достойного, мелочно оно и глупо. Любой северянин бы, иссякни у него слова, добавил к спору кулаки или оружие, но Риг действительно был не совсем своим даже в родном городе.

Больше они с Трёшкой не разговаривали, а вскоре раба на посту сменила Дэгни Плетунья — с ней-то уж разговора не сложишь точно. И не только благодаря её изысканному запасу слов. Мелкоглазая бродяжка без рода и племени точно была северянкой до самого дна, в том смысле, что могла и ножом своим полоснуть Ригу по горлу или лицу. За малейшую обиду, не думая, просто по принципу «сделаю, и будь что будет». Вот оно, лицо Севера. Никакого желания этому соответствовать Риг в себе не находил, и искать не собирался.

Когда же взошло невидимое солнце, Риг почувствовал странное, усталое облегчение. Первый день позади. На один день в этом проклятом месте стало меньше. Даже Свейн, все так же мычащий что-то монотонное и однообразное, не вызывал больше ненависти. Лежал себе и пучил безумные, не моргающие глаза на всех, кто собрался вокруг него, весь напряжённый, как натянутая тетива без вложенной стрелы, но в целом смирный.

— Надежда есть? — спросил Эйрик Весовой у безумного капитана отшельников, после того как тот осмотрел их связанного товарища.

— Надежда всегда есть, даже на этих забытых берегах, куда боги боятся бросить свой взгляд и свет не рискует опускаться на эти глубины, полные чудовищ и, что пугает даже тех тварей глубинных, полные холодной морской пустоты. Надежда есть, и иногда её больше, хоть руками грязными хлебай — не напьёшься. А когда-то, — Синдри вздохнул. — А когда-то её меньше.

Кивок головы. А потом Эйрик воспользовался своим изысканным мечом — раз, и всё.

Нет человека, нет жизни.

Риг уже видел мёртвых, и уже участвовал в настоящем бою, может быть, даже убил кого-то, хотя вряд ли. Но это — другое. Неправильное.

— Даже от берега ещё не отошли, — сказал кто-то.

— Сам дурак. Нечего было первым в пекло голову совать.

— Показать себя хотел.

— Сын рабыни, обычное дело.

Они пытались найти причины, закономерности, определить ошибку, которая привела Свейна, живого, к тому, что стал он мёртвым. Хотели понять, что нужно или не нужно делать им самим, чтобы избежать подобной участи. Но каждый понимал: Свейн погиб в первую очередь потому, что оказался на Мёртвой Земле. Случайность, нелепость — это мог быть любой из них на самом деле. Но даже не так, хуже. Он погиб потому, что родился — неизбежное ждёт их всех, они лишь забыли об этом. Теперь вспомнили.

— Он сдох, — сказал Стрик бездомный. — Берём его вещи.

Эйрик Весовой первым взял свою долю припасов погибшего, забрал себе плащ мертвеца, после чего уже другие растащили остатки. Точно падальщики, Риг среди них. К своему удивлению он нашёл среди вещей Свейна довольно подробные карты Виргелийского побережья, с пометками неразборчивым почерком. Зачем они сыну рабыни? Что он планировал, как видел свою дальнейшую жизнь? Почему-то не мёртвое тело, с одежды которого срезали пуговицы, и не лужа тёплой крови, но именно эти карты зацепили Рига больше всего.

Мёртвый Дикарь Синдри не забрал ничего, лишь достал нож и покрутил свой жуткий посох с вырезанными на поверхности лицами всего отряда. Нашёл там Свейна и грубо перечеркнул его портрет крестом.

— Надо помнить, кто погиб, — сказал он. — Мертвецы бывают хитрыми.

Ещё до того, как с тела Свейна Принеси сняли последние ценности, Эйрик первым зашагал в сторону уходящего в небо света. Синдри, как проводник, шёл рядом, по левую руку от него, а Кэрита, нервно заламывая свои хрупкие пальцы, шла с правой стороны. Остальные шли за ними, шаг в шаг, длинной цепью. Риг оказался в середине, за широкой спиной старшего брата, дрожа от холода и чувствуя, как болит уставшее тело. Он старался не оборачиваться, но в какой-то момент любопытство все же взяло вверх.

Бездыханное тело Свейна все так же лежало на песке, ровно как они его и оставили. Никто не предложил вернуть его в море, никто даже не прикоснулся к нему — без какой-либо особой причины, просто на всякий случай. Но его однообразные, монотонные стоны словно железом калёным отпечатались в памяти, продолжали крутиться в голове. Три пустых лодки понуро стояли на берегу.

Второй день.

Двадцать три дня в одну сторону, столько же обратно.

Сорок пять дней до их возвращения, или даже сорок четыре, если округлить.

Пусть будет сорок четыре.

Пожалуйста.