Длинная цепь

Глава 2 Чужие люди

Риг вышел из сруба с лицом спокойным, не выражающим каких-либо эмоций. Мать ещё в детстве называла его полумертвым, переживала за то, что её младший сын ничего не чувствует, и он так и не успел сказать ей, что это не так. Чувства у него имелись, просто они были не важны.

Быстрым шагом он спустился вниз и двинулся к городу, прочь от Позорной Скалы и брата, что остался без пригляда охранников и с ключом в руках, но по-прежнему за тюремной решёткой. Дурак. Набитый благородством, упрямый, гордый дурак.

Несмотря на то, что Бринхейм был крупнейшим городом в округе, да ещё и служил последним рубежом перед Белым Краем, стен у него не было, за ненадобностью, а потому никто не помешал Ригу незаметно проскользнуть обратно. Достигнув первых домов, он замедлил шаг и, стараясь не смотреть на тех немногих людей, кого неведомые, но наверняка не самые благородные причины выгнали на улицы в столь поздний час, двинулся к питейному дому. Его узнавали, конечно, не столько за собственные дела, коих пока не было, но по делам отца и старшего брата, шептали вслед неразборчиво. Дело это было привычное, привыкать было не нужно.

Узкие улочки, скользкая грязь, приземистые дома, крепкие люди. Забавно, как Риг знал, благодаря книгам, весь мир, но в то же время никогда не покидал своего родного города, знал лишь эти узкие улочки, слякоть, приземистые дома. Крепких людей он не знал совершенно. По именам мог назвать практически каждого, но несколько человек попались ему на пути, а он не знал, как завести с ними разговор. О чем спросить? Что сказать? Не то, что бы ему этого хотелось, впрочем. Ему и так хорошо.

Питейный дом некогда был домом обычным, где старик Олаф превращал гибкую древесину в хорошие луки, и где после смерти старший его решил луки в этом доме более не делать. Вместо этого сын Олафа стал разливать медовуху и горький эль. Решил он это весьма удачно, и уже через два года расширил дом вдвое, а наливать стал и разное заморское, беря за него втридорога. Помогло ему, конечно, и расположение, прямо на дороге из гавани, на пути у истосковавшихся по дому моряков со свежей добычей, да и протекция ярла тоже была не лишней. Ныне, даже и не зная вовсе местоположения питейного дома, найти его не составляло никакого труда уже по одному только производимому здесь шуму.

Риг не запомнил дороги до питейного дома, а когда он вошёл, никто не обратил на него внимания. Внутри было жарко и пахло чем-то мятно-острым вперемешку со сладким, а грохот кружек и горячих бесед сразу же сделался гораздо насыщеннее. Но что-то было не так этой ночью, непривычно, иначе. Не лёгкий гомон, равномерно размазанный по воздуху от одной стены до другой, а скорее невероятно шумное ядро кутежа в самом центре, со всех сторон окружённое молчанием и тяжёлыми взглядами.

Причиной этого необычного разделения оказались две дюжины заморских гостей, что было для этой части Восточного Берега делом необычным самим по себе. Большинство торговцев из империи, Вореи, или Синбхарада редко заплывали севернее Переломного мыса, да и не было у них на это причины. Единственное, что могли иногда искать здесь редкие посланники ворейских князей или рекрутёры императора, так это храбрость северных мужей да крепость их клятвенного слова, ибо этого добра на границе с мёрзлыми пустошами хватало всегда. В основном потому, конечно, что ничего другого тут никогда и не было.

Вот только чужаки, что той ночью истребляли медовуху и хмель посреди питейного дома, меньше всего были похожи на вербовщиков. Все они были при оружии, и друг на друга похожи были не больше, чем на окружавших их ворлингов, вид при этом имея непременно бывалый, что только подчёркивали шрамами или увечья. Разодеты кто во что горазд, напоминая своими одеждами самых экзотических южных птиц, коих Риг видел в своих книгах, часть звенела перстнями или серьгами, другие же пестрели плащами или яркими татуировками. Один из иноземцев был полностью лысым, а правая половина его лица по первому взгляду казалась синей из-за мелкой, длинной и непонятной вязи текста. Другой и вовсе оказался серокожим последователем Пророка с самого дальнего юга, но, в отличие от известных представителей своего народа, не имел и намёка на сдержанность: подмигивал дворовым девкам и хохотал во всё горло, показывая абсолютно чёрные зубы. Был среди них и беглый раб из Синбхарада, с огромным клеймом на лбу и вырванными ноздрями, одетый весь в белое и чью голову украшала шляпа с настолько широкими краями, что даже раскинув руки в стороны, у него едва ли бы получилось схватить её за края.

Чужаки расставили столы аккуратным кругом, точно готовясь к осаде, били об пол кувшины с вином, ухватывали в причудливые танцы любых подвернувшихся девок, а также водили с ними хороводы вокруг своего хмурого высокого товарища, и горланили песни на пяти разных языках. Швыряли они направо и налево в равной степени ворейские монеты, имперские кольца и даже стальные таблички с короткими витиеватыми надписями — слова Пророка, деньги халифата, о которых Риг до этой ночи только читал.

Но более всего в этой шумной братии привлекал внимание мужчина с длинными волосами цвета тёмного пепла и гладко выбритым лицом. Вопреки остальным своим пёстрым товарищам, одет он был исключительно в чёрное, с редкими вкраплениями серебра. Сидящий посреди импровизированного круга из залитых выпивкой столов, любитель чёрного с лёгкой и задумчивой улыбкой тихо говорил о чём-то молчаливому юноше со слепым взглядом, пока его собственные глаза без остановки, но с вальяжной неспешностью осматривали дом и каждого из его посетителей. Их с Ригом взгляды встретились на пару мгновений, зацепились друг за друга, но Риг сразу же двинулся к наливному столу.

За исключением оккупированной иноземцами области в центре, остальная часть питейного дома была по чести распределена между шести городских кланов. Заметное большинство, конечно же, составляли Лердвинги, клан ярла. После того, как Торлейф занял место правителя за длинным столом, дела у них шли хорошо, клан вырос почти вдвое, так как многие внезапно вспомнили, что когда-то давно их дедушка или бабушка были из Лердвингов. Очень удобно.

Многие пытались находить подобное родство у себя до сих пор: кучерявый Свейн, например, сын трофейной рабыни и, скорее всего, кого-то из мужчин Лердвингов, к семнадцати годам уже успел потерять где-то глаз в попытках доказать, что он сын своего отца, а не сын своей матери. Столь отчаянная служба, однако, не принесла ему большой пользы: в обмен на глаз он получил возможность быть прислугой для старших, бегая по их поручениям, да возможность срывать свой гонор на тех, кто ещё не начал свою цепь. Ну и второе имя, конечно же — Свейн Принеси. Обычно названное имя — предмет гордости, но лучше уж жить без имени вовсе, чем иметь такое.

Отдельной группой сидели в углу мелкоглазые отшельники, говорящие неизвестно о чем на своём, им одним понятном языке. Грязная куча из мужчин и женщин, стариков и детей, все как один оборванцы с обветренными и поеденной солью кожей и маленькими глазёнками — тошно даже смотреть. Большая часть из них рождались, жили и умирали на своих кораблях, и по ним это сразу видно. Пираты, контрабандисты, попрошайки, воры, но также иногда и торговцы, да проводники по Мёртвым Землям — только ради последних двух занятий их иногда и терпели в приличных местах, не впуская, впрочем, в города даже близко, так что видеть целую группу на твёрдой земле было, мягко говоря, странно и неожиданно.

Обычно отшельников гнали бы на их вонючие корабли батогами, да и кланы бы лаяли друг на друга из-за какой-нибудь старой вражды. Но этой ночью никому не было дела до старых мелочных ссор или до корабельных оборвашек, и все как один ковыряли хмурыми взглядами шумное застолье иноземцев, да явно ждали лишь повода.

С такими хмурыми лицами беда была неизбежна, но в тот момент Ригу было все равно. Куда больше его заботил вопрос поиска свободного места: не мог он сесть за столы ни к одному из кланов, не мог, да и не стал бы ютиться с мелкоглазыми отшельниками, и уж точно не пошёл бы искать себе место среди помилованных дикарей, кому разрешили вернуться с Белого Края просто потому, что никто уже не помнит тех преступлений, за которые их клан был изгнан поколения назад. Если не брать в расчёт всех этих людей, обычных столов оставалось не так и много, и все они были заняты теми, кому достаточно было и своего имени: капитаны кораблей, торгаши с Южного Берега, ремесленники, да лесные отщепенцы навроде Стрика Бездомного. Риг не мог отнести себя и к ним. Даже собственное тело казалось ему каким-то незнакомым и лишним, болтающимся сбоку от него настоящего. Может быть, если найдёт он рукой бутылку, а в сердце своём желание поделиться выпивкой, то тогда и место какое сыщется? Мало кто откажется выпить за чужой счёт.

Пока он шёл в дальний конец питейного дома, где на полках стояли ряды бутылок и кувшинов, и разливался из бочек хмель да медовуха, один из иноземцев в ярко-красной рубахе вскочил на стол вместе гитарой. Инструмент был сделан из полированного дерева и выглядел довольно изысканно, особенно на контрасте с руками музыканта, что были покрыты шрамами от жутких ожогов. Изуродованные руки музыкант не прятал, нарочито закатав рукава рубахи до самых локтей. Лихо скинув густые черные волосы со лба и пнув ногой мешавшую ему запечённую свиную голову, он побренчал немного, после чего громко объявил на языке империи:

— Песня о любви!

Это заявление было встречено шквалом пьяного одобрения от его товарищей, которое ещё больше возросло, когда наёмник начал петь неожиданно хорошо поставленным голосом, пусть и с небольшой хрипотцой.

Знавал я девчонку с Золотых Островов

Красивая — просто нету слов.

Но имела причуду, спала лишь у стенки,

И прижимала к ушкам коленки.

А утром пришла худая весть

Девчонка моя потеряла честь.

Теперь мы, увы, не можем быть вместе.

Поищу своё счастье я в другом месте.

Знавал я девчонку из Ворейских лесов.

Дочка купца, знатный улов.

Смеялась громко, заразительным смехом,

И очень богата была своим мехом.

Песню эту Риг знал, как, впрочем, знали её на любом побережье, хотя слова там менялись от порта к порту, каждый куплет высмеивал как минимум один народ или целую страну, а версий у этой похабщины было больше, чем исполнителей. Тем удивительнее, что столь разношёрстная компания, где были представители должно быть каждого королевства со всех сторон света, весело и задорно подпевали оскорбительным для их родины словам. Разве только на Старой Земле помнят, что такое гордость и честь?

Тем не менее, под пение и хохот иноземцев, Ригу удалось добраться до наливного стола, где хозяин, Мизинец Олафа, как его теперь все зовут, смерил нового посетителя хмурым взглядом. А после демонстративно убрал с глаз два кувшина, словно и не сын Бъёрга, Солнца Севера, пришёл в его дом, а мелкоглазая крыса из отшельников. Скрестив крепкие руки на груди, Мизинец демонстративно поправил свою цепь на запястье — восемь звеньев. Денег у Рига не было, и они оба это прекрасно знали. Но был топор отца, бесполезный в его руках, лишняя тяжесть и напоминание о собственной немощи, который Риг после короткого колебания выложил перед хозяином. Мизинец ответил вздохом и осуждающе покачал головой, но оружие, тем не менее, взял, взвесил его в руке, потрогал лезвие кончиком пальца, сделал пробный взмах и кивнул, словно понимал в этом хоть что-то. Пошарив где-то возле пола, хозяин поставил перед Ригом полупустую глиняную бутыль с мутноватой жидкостью и подозрительным осадком на дне.

Певец меж тем уже успел пройтись по серокожим девицам из земель Пророка и диким островитянкам с эбонитово-черной кожей, что ловко прятались в темноте и незаметно сменяли одна другую в постели героя до самого утра. Песня, впрочем, все не заканчивалась, и музыкант продолжал веселить товарищей, подбадривающих его хлопками, стуком кружек по столу и выкриками. Некоторые пытались даже подпевать, насколько позволял им талант и опьянение.

Знавал я девчонку из Синбхарада

Такой и мама твоя будет рада.

А еще она шла в подарок с сестрой.

Самое время мне уйти на покой.

Но утром пришла худая весть

Девчонка моя потеряла честь.

Теперь мы, увы, не можем быть вместе.

Поищу свое счастье я в другом месте.

Певец прижал струны рукой, обвёл слушателей лихим взглядом заговорщика, ухмыльнулся. Товарищи застучали по столам громче прежнего, подбадривая его и требуя продолжения. Лишь двое из них не разделяли общего веселья — слепой юноша и человек в чёрном, который смерил певца грозным взглядом.

Но певец лишь усмехнулся в ответ и ударил по струнам.

Знавал я девчонку со Старой Земли

Она кричать могла до зари.

Но была и преграда для меня, храбреца

Кричала девчонка лишь в доме отца.

Не все ворлинги знали железный язык, на котором принято изъяснять в Империи и, как следствие, во всем остальном мире когда речь заходит про деньги. Не все, но очень многие. Никто из них не стал бросаться угрозами или поднимать крик, но все мужчины тотчас же встали со своих мест, как будто работники, у которых закончился перерыв и предстоял очередной этап привычного и необходимого труда.

В этот момент человек в чёрном аккуратно поставил свою кружку на стол, и в наступившей тишине этот негромкий звук прозвучал как удар молотка. Голос его был не менее спокойным, с ноткой скучающей задумчивости, как будто необходимость отвлекаться на эту ерунду была для него неизбежной, но в то же самое время абсолютно недостойной обязанностью.

Со стороны наёмников же, считай, никто и не почесался. Лишь один молодой парень встал из-за стола, и было даже удивительно, насколько он был среди них неприметен. Короткостриженный и немного сутулый, он в первую очередь привлекал внимание своими большими и добрыми глазами, которые весьма странно смотрелись в соседстве со сломанным носом, кости которого срослись не совсем ровно. В отличие от своих товарищей по оружию, одет он был неброско и небогато, в видавшую всякое серую стёганку, поверх которой был простой нагрудник — насколько мог заметить Риг, только у этого наёмника и была в тот вечер надета хоть какая-то защита. Выглядел нагрудник весьма крепким, и портила его спокойную внушительность лишь вмятина посередине, точно в районе сердца: неглубокая, но покрытая следами ржавчины.

Но ещё до того, как северяне двинулись к парочке наёмников, слово сказал человек в чёрном:

— Довольно, Финн. В очередной раз ты доказал всем и себе самому, что ты наёмник, а не кузнец, — он вытер рот белым платком, встал из-за стола и взял не оружие, но массивную трость с резным набалдашником. — Очень хорошо. Но пока ты ходишь под моим знаменем — ты представляешь это знамя.

— У тебя нет знамени, мой король.

Названный королём мягко улыбнулся.

— А у тебя нет права решать, кого я оскорбляю и с кем я буду сражаться. Но ты почему-то стоишь над всеми, возвышаешься, словно петля больше не жмёт твою шею.

Названный Фином гневно втянул воздух широкими ноздрями, случайно или умышленно демонстрируя свою шею, где навечно остались шрамы от грубой верёвки. Со стола он спустился прыжком, посмотрел на своего предводителя с вызовом.

— Значит так, да? — спросил он, поставив музыкальный инструмент у стола и поднимая сжатые кулаки. — Ну, давай, Ваше Величество, подходи. Помахаемся. Ты мне не король, Браудер, ты мне никто. Своим так называемым «рыцарям» приказывай, а я буду делать то, что сам захочу.

Лишь в этот момент Риг понял, кто перед ним. И хотя не раз он читал его описания в книгах и донесениях, увидев вживую, всё равно не признал сразу. Потому, в основном, что на вид был перед ним обычный человек, из плоти и крови. А на самом деле — легенда.

Перед тем как ответить, Браудер Четвёртый, принц Эриндаля, Безземельный Король и глава отряда наёмников под названием «Рыцари Эриндаля», поднял правую руку. Он лишь показал Финну тыльную сторону своей ладони, после чего демонстративно загнул один палец за другим, и ещё мгновение назад пышущий гневом наёмник скрипнул зубами, отвёл взгляд.

Безземельный Король, однако, драться как будто и не собирался: сидел спокойно, глядя на Финна с некоторым скучающим высокомерием. Так человек смотрит на лошадь, что силой превосходит его многократно, но что носит седло на спине и жуёт удила. После этого он посмотрел на неприметного наёмника, что единственный поднялся на защиту певца.

— Бартл, раз ты уже встал, будь любезен.

Когда же названный Бартлом вышел из-за стола и встал напротив Финна, стало очевидным и их сильное внешнее сходство, разве что дерзкий певец был чуть более коренастый. Но сомнений не было никаких — друг против друга стояли два брата, и Финн, судя по виду, был из них старшим.

— Мне это тоже неприятно, — сказал Бартл бархатистым голосом, поднимая сжатые кулаки и вставая в пружинистую бойцовскую стойку.

— Ага, — Финн тоже поднял руки, стал осторожно смещаться вправо. — Мы оба знаем, что это не совсем правда.

Они медленно кружили друг с другом, постепенно сближаясь, и Риг смотрел вместе со всеми, позабыв на мгновение и о своих делах, и о своих проблемах. Пока неожиданно Финн вдруг не замер да не отпустил руки, поднимая беззащитное лицо навстречу брату.

— Да пошло оно всё в Бездну, — успел сказать он, прежде чем кулак младшего брата тараном влетел в его челюсть.

Певец пошатнулся, но устоял, крепко потёр челюсть в том месте, куда пришёлся удар. После второго — сплюнул кровь с разбитой губы. Он стоял ещё некоторое время, держа руки опущенными, не делая никаких попыток защититься, пока Бартл методично наносил удар за ударом, и было что-то жуткое в этом спокойном насилии. Наконец Финн упал.

— Довольно, — сказал Безземельный Король.

Бартл уже успел присесть над упавшим братом, занёс окровавленный кулак. В таком положении он и замер, одной рукой удерживая брата за горло, до хрипоты, а второй приготовившись нанести следующий хлёсткий удар. Рука Бартла дрожала от напряжения. В таком положении братья провели не более пары мгновений, но всё равно это показалось слишком долгим. После Бартл медленно отпустил старшего брата, и так же медленно, можно даже сказать аккуратно разжал кулак и поднялся на ноги, своим собственным телом управляя с той же настороженной уверенностью, с каким псарь ведёт дрессированных собак.

Ворлинги, меж тем, вернулись на свои места с одобрительным гомоном. Некоторые были недовольны тем, что нормальная драка не состоялась и не смогли они померяться силой с чужеземцами, но большинство сочло наказание наглеца справедливым, а само зрелище вполне удовлетворительным, хотя и немного странным.

«Имперцы», — вынес вердикт кто-то, и многие согласились.

Риг же вернулся к поискам свободного места. Оглядев переполненный зал, он увидел пустой стул лишь возле одного стола, где в поистине гордом одиночестве сидел Вэндаль Златовласый. И хоть сам Вэндаль был из клана Лердвингов, сел он от них как можно дальше, и даже головы в их сторону не поворачивал. Никто, впрочем, и не искал его общества, и так оно было всегда.

Владеющий мечом столь искусно, что даже после множества походов он так и не получил ни одного шрама, Вэндаль пользовался славой одного из лучших мечников на всём Восточном Берегу. Однако искусен он был не только с оружием в руках, и отметился огромными познаниями во многих науках, а также кораблестроении, кузнечном ремесле, успехами в верховой езде, картографии и в гончарном деле. Он буквально без всякого труда преуспевал во всём, за что бы ни брался, и был при этом красив настолько, что это вызывало отвращение. Однако к своим сорока годам не имел ни жены, ни друзей, и лишь несколько пленных слуг в его большом доме составляли ему компанию, но Риг не видел, чтобы он разговаривал и с ними.

Уже не первый год ходили слухи, что цепь Златовласого втрое длиннее, чем у ярла, однако проверить это не было никакой возможности. Цепь свою никому он не показывал, а все новые звенья просто скидывал в массивный кованый сундук у себя дома, и на все вопросы отвечал той самой ухмылкой, из-за которой так и хотелось выбить ему зубы.

Ещё в те годы, что Вэндаль по приказу отца обучал Рига наукам метафизики, тот прекрасно понял причину, почему люди сторонились этого славного и будто бы неуязвимого воина. Он всегда и на всех смотрел так, словно собеседник утомил его ещё до начала беседы, а презрительная ухмылка на его лице появлялась так часто, что вокруг неё уже стали появляться крошечные морщинки. Впрочем, даже эти морщины необъяснимым образом сделали Вэндаля ещё привлекательнее.

Именно такой вот ухмылкой Вендаль и скользнул по Ригу, когда тот сел с ним за один стол. Хотел, по всей видимости, что-то сказать, но сразу же передумал и лишь коротко фыркнул, что невольно вызвало бурление ярости в душе Рига. Многие на севере смотрели на Рига с непониманием или даже презрительно, ведь он не бегал, как дурной, с топором и не хватался за оружие при любом шорохе. Но никто не смотрел на него, некогда сына и наследника ярла Бъёрга, свысока. Безмерным было желание стереть эту едкую ухмылку, желание сломать это слишком красивое для мужчины лицо, но Риг не обольщался по поводу своих шансов.

Некоторые время от времени зовут Златовласого на круг, но тот раз за разом с раздражающей лёгкостью доказывает всем, что его по праву многие почитают за лучшего воина на всём Восточном Берегу. Никогда при этом он не убивал противника и лишь выставлял того неуклюжим шутом, подвергал унижениям, вырезая на их спинах первую букву своего имени или оставляя без штанов. Всеобщая неприязнь самого Вэндаля как будто и не беспокоила, он никогда сам не искал мужского общества, а девушек предпочитал доступных, а ещё лучше оплаченных монетой, хотя наверняка имел бы большой успех и у женщин достойных, пожелай он этот успех иметь. Риг завидовал ему и в детстве мечтал быть похожим на своего наставника. Его безразличию и независимости он завидовал до сих пор.

В итоге Риг тоже не стал ничего говорить, вытащил пробку из своей бутылки, наполнил до середины стакан и выпил содержимое одним махом. Делая подобное, для мужчины с Севера важно удержать спокойное, по возможности даже скучающее выражение лица, и Риг, хоть и с трудом, но кажется преуспел в этом деле. Однако единственным зрителем был Вэндаль и тот не мог придать Ригу меньшего значения.

— Молодец, — послышался голос позади. — А теперь проваливай, ты занимаешь моё место.

Обернувшись, Риг увидел Стрика Бездомного с двумя пустыми стаканами в руках и свежим синяком под левым глазом.

— С кем ты успел подраться? — спросил Риг.

— Не твоё дело, сын мертвеца. Тебя самого кто разукрасил?

Риг дотронулся до верхней губы и почувствовал лёгкую боль, а посмотрев на палец, увидел на нем капельку крови. Элоф, похоже, постарался на славу.

Стрик засмеялся своим отвратительным лающим смехом и, хлопнув Рига по плечу, взглядом указал на его бутылку.

— Угостишь?

— Нет.

— Ну тогда и убирайся в Край.

И с этими словами старик схватил его за шиворот и грубо выпихнул со стула, швырнув на грязный пол. После он спокойно уселся на освободившийся стул, развернув его и положив руки на спинку. Риг вскочил на ноги через мгновение, рука его метнулась к петле на поясе, но только лишь для того, чтобы нащупать там пустоту.

Неважно.

Быстрый и сильный удар в висок может вызвать столкновение мозга со стенкой черепа, кратковременную потерю сознания. Сбоку от лица, между линией волос и бровью, на уровне глаз.

И что дальше? И что потом?

Смерив презрительным взглядом это грязное отребье, Риг молча схватил со стола свою бутылку и ушёл. За спиной услышал голос Вэндаля:

— Разве ты не должен был до утра охранять его брата?

— Дураки стерегут себя сами. А теперь заткнись и налей мне выпить.

Вэндаль засмеялся, а потом сказал что-то ещё, но Риг уже не разобрал его слова.

Уселся, за неимением других мест, возле двери, прямо на пол, посреди помилованных отбросов с Белого Края без цепи. Те не знали ни мира, ни языка, а потому кучковались обычно друг с другом, пока не издохнут или не поползут всем скопом в сторону южного берега. Было что-то горько-упоительное в том, чтобы с ноткой театральности опуститься на самое дно: сидеть среди низших людей, чувствовать, как сквозняк пробирает до самых костей и выжигать внутренности дешёвым пойлом. Риг сделал большой глоток прямо из горла и закашлялся от горечи. Никто не обратил на него внимание.

В балладах и песнях герои часто искали утешения в вине или медовухе, и в детстве Риг видел в такой печали особую доблесть. Однако сейчас, в пьяном гомоне питейного дома и пустоте внутри его сердца, он не видел ничего доблестного. Он просто делал глоток, потом другой, и мысли в голове становились медленными и вязкими. Непонятно, как кто-то мог находить в этом хоть какое-то облегчение — оно не легче, оно просто иначе.

Новые планы, один глупее другого, всплывали в его одурманенном разуме. Он думал о том, чтобы нанять отряд Безземельного Короля и силой вытащить Кнута из плена, с боем прорваться к кораблям, отплыть к родственникам на Западный Берег. Это звучало довольно безумно, но Король имел славу человека, за хорошую цену способного сотворить что угодно. Как человек, заплативший за выпивку отцовским топором, хорошую цену Риг позволить не мог.

Позже ему пришла в голову идея устроить пожар в городе, воспользоваться суматохой, но пришлось признать — Кнут предпочтёт сгореть заживо, но останется в проклятой клетке. Была мысль потянуть время, послать письмо за помощью к родне на другой конец Старой Земли, но их клан едва ли поднимет знамёна ради сухой ветки семейного древа — отец Рига позаботился об этом очень давно, рассорился на родине со всеми, с кем только было можно.

И ещё много, много других, не менее бесполезных идей. Просто череда плохих планов, которые вернее было бы даже назвать фантазиями, как и всегда. Когда брат и сестра решались попробовать его предложения, конец всегда был один — они продавали часть своих вещей, чтобы не поцеловать дно от голода. Раз за разом, по непонятной причине продолжая верить ему, следовать за ним в очередной отчаянной авантюре. Просто потому, что на краю их мира было принято говорить о том, как умён юный Риг, сын Бъёрга, а умный человек наверное и план может предложить хороший.

Умный Риг, без названного имени, и его череда плохих планов.

И теперь Кнут умрёт.

Сам виноват. Дурак.

— Да пошло оно всё в Бездну, — сказал тихо Риг на имперском.

Сделал долгий смачный глоток из бутылки и отметил, что противный вкус уже больше не ощущается. Это интересное наблюдение отвлекло его на некоторое время, пока мысли вновь, точно в яму, не скатились к брату и глупым планам его освобождения.

Собственно, план пробраться ночью на Позорную Скалу был ничем не лучше, в тот момент Риг готов был это признать. Он весьма смутно представлял, что делать после того, как брат согласится на своё спасение, и, даже если бы им удалось покинуть город живыми и оторваться от погони, дальнейшие их перспективы выглядели безрадостно. Единственным правдоподобным выходом было бегство в северные пустоши, на Край Мира, но, сказать по чести, даже смерть на плахе выглядела слаще. Есть причины, почему именно туда ссылали целыми семьями и кланами на несколько поколений, и почему даже самые могущественные ярлы предпочитали соблюдать законы Севера, чтобы этой участи избежать.

Вздохнув, Риг отпихнул в сторону пустую бутылку, пронаблюдав, как она катится по липкому полу и собирает крошки и прочий мелкий мусор, пока не увязла полностью. После сложил руки на коленях и уронил на них тяжёлую голову. С закрытыми глазами питейный дом кружился кругом, но когда Риг ухватился за собственные колени, то стало полегче.

— Кто хочет новую песню? — послышался крик из середины зала.

Множество одобрительных криков пошли в ответ, и вскоре вновь послышалась мелодия струн и песни пьяного наёмника в ярко-красной рубахе по имени Финн. Есть люди, которым и разбитое лицо как будто бы не способно умерить куража. Впрочем, в этот раз наёмник выбрал более мирную песню, ритм для которой извлекал не только из своего инструмента, но и громко топая по полу.

Я лихой мат-рос.

Я в море вы-рос.

Сбежал в пять лет из дома,

И в море вы-рос.

На припеве подпевали ему не только товарищи, но и некоторые ворлинги: бывалые торговцы или ветераны Заморского легиона пели так же на железном языке, а кто помоложе и на имперских берегах бывал пока не часто, горланили слова на старом наречии. Впрочем, ни разные языки, ни разное дело или место рождения не мешали торгашам, иноземным наёмникам, северным налётчикам, рыбакам и пахарям слиться в этой общей, многоголосой волне.

Я вижу восход солнца, о-о-о.

Я вижу восход солнца, о-о-о.

Я вижу восход солнца,

Приходит новый день.

Только Риг и прочие обитатели пола были чужие на этом празднике. Сбитые с толку выходцы с Белого Края так и вовсе смотрели вокруг испуганно, отчасти благоразумно ожидая от шумной и теперь единой толпы неприятностей. Почувствовав к своим временным «сотрапезникам» резкое и сильное отвращение, а ещё больше отвращения к себе, Риг встал и направился к выходу, слегка пошатываясь при ходьбе. Все взгляды посетителей вновь были прикованы к наёмникам Короля, и никто не заметил его ухода, ровно как и пропажи с одного из столов боевого ножа, коим резал мясо заснувший за столом воин. Мясо Риг тоже забрал с собой.

Снаружи тьма медленно отступала, хотя солнце ещё барахталось где-то в море. Снег уже прекратился, но вот воздух ещё не прогрелся, и был всё таким же промёрзлым и жгучим. Это к лучшему — мороз прочищал голову.

Запахнув плотнее свой потрёпанный плащ, Риг двинулся вверх по улице, и песни наёмников становились всё тише, по мере того как он удалялся от чужого веселья.

Меня ждут в те-пле.

Я сплясал в пет-ле.

Заснул ночью на вахте,

И сплясал в пет-ле.

Я вижу восход солнца, о-о-о.

Я вижу восход солнца, о-о-о…

Прохожих в этот час было немного — слишком рано для дел хороших, слишком поздно для дел плохих. Немногие, застигнутые утром на улице бедолаги изучали землю под ногами, топали и дышали на руки, чтобы согреться в ожидании неизвестно чего, но Ригу казалось, что каждый зацепился за него взглядом, и что если он обернётся, то увидит, как люди смотрят ему в след.

Он не оборачивался. Шагал не быстро и не медленно, сдерживал себя, старался не привлекать внимания, и с каждым шагом его оборванный, но сохранивший память о богатстве плащ казался ему всё ярче и всё заметнее. Не было никаких сомнений, что этот плащ в итоге его и выдаст. Однако Риг продолжал идти, вверх по улице, всё ближе и ближе к дому ярла Торлейфа. И рукоять ножа, что он прятал под своим плащом, становилась как будто бы легче.

Как и положено, дом правителя стоял несколько в стороне, обнесённый высоким забором, и на первый взгляд выглядел достойно, как будто бы и не лучше прочих. Но если присмотреться, можно было заметить, что дерево, из которого построен дом, не местной породы, ручки на дверях отлиты из металла и украшены маленькими, едва заметными узорами, а в окнах второго этажа было видно стекло, расписное, но заметить это с улицы можно было лишь если взглянуть на него под определённым, не самым удобным углом.

Окна эти в предрассветный час смотрели сверху вниз своей бездонной чернотой, точно живые, вглядываясь в самую душу. Риг этот взгляд проигнорировал, прошёл вдоль забора, прижав руку к лакированному дереву и вырезанным рисункам, повествующим о том, как поганая дюжина встала на плечи равным, назвала себя богами, заявила права на общее и стребовала поклонения. Странный выбор сюжета для забора вокруг дома ярла, особенно для того, что и сам уже на полпути между достойными людьми и прогнившими богами.

Чувствуя под пальцами фрагменты истории и зазоры между досками, Риг обогнул дом и дошёл до участка с большим чёрным пятном, которое было похоже на глаз и которое немного пугало его в детстве. Аккуратно надавив в этом месте, Риг раздвинул две доски и с трудом протиснулся в получившийся лаз — когда в нем мальчишкой была лишь половина роста, делать это было куда удобнее. Попав внутрь двора, он быстро вернул всё на место, и в этот момент услышал за спиной тихий рык. Обернулся медленно, стараясь не делать резких движений.

Огромный сторожевой пёс с большим шрамом прямо посреди морды и без половины левого уха, смотрел на Рига суровым взглядом и скалил огромные зубы. Верёвка, которой была обмотана его шея и которая крепилась к стене дома за массивное железное кольцо, несколько успокаивала, но выглядела слишком уж тонкой и доверия не внушала.

— Здравствуй, приятель.

Риг присел на корточки, достал кусок мяса из кармана, жестом поманил пса. Тот, не прекращая угрожающе рычать, медленно подошёл, обнюхал сначала руку гостя, потом еду, и, одним резким укусом, который едва не стоил Ригу пальцев, схватил угощение.

— Давно не виделись, Нук — Риг почесал массивную голову пса рядом с обрубком уха, дал понюхать ладонь. — Прости, что так вышло. Как служба?

Пёс, уже успевший разжевать и проглотить мясо, радостно гавкнул, после чего открыл рот и вывалил длинный красный язык, всем своим видом показывая, что не против ещё одного угощения.

— Рад слышать, что всё у тебя, великана мохнатого, хорошо. Правда рад. Ты только не шуми, пожалуйста, ладно? Я к твоему хозяину в гости хочу зайти, на минуточку. Хочу сделать сюрприз. Понимаешь?

Нук ответил громким лаем и облизал Ригу лицо.

— Хороший пёс.

Риг почесал густую шерсть на шее животного, в том самом месте, где обхватывала её верёвка, и медленно вытащил спрятанный нож.

— Кто здесь хороший пёс, Нук? Кто тут хороший пёс?

Это просто разумно. Животные — рабы своих инстинктов, с ними нельзя договориться. Неизвестно, как сторожевой пёс отреагирует на кровь своего хозяина, и велика вероятность, что отреагирует он не очень хорошо. Даже маленькая вероятность — слишком много.

Нук стал прыгать вокруг Рига, игриво наскакивал и пытался повалить на землю, махал обрубком хвоста. Верёвка, за которую он был привязан к дому ярла, была очень длинной и, по всей видимости, нисколько ему не мешала. Он, пожалуй, и не знал даже о её существовании, свободный бежать куда пожелает его душа, покуда только душа его желала бежать не дальше забора. Печальная участь для гордого зверя.

Риг почесал Нука за ухом, взял за шею, и тяжело вздохнул.

Стал резать верёвку. Работа оказалось не такой и простой, как на первый взгляд, так как верёвка, хоть и тонкая, оказалась весьма прочной и лезвию ножа, которым недавно мясо резали, поддавалась неохотно. Да и сам Нук не облегчал задачу, вертясь как самый настоящий непоседа, периодически делая паузы, чтобы вновь лизнуть Ригу лицо или радостно полаять, рискуя разбудить и привлечь внимание людей внутри дома.

Наконец успевший вспотеть Риг совладал таки с проклятой верёвкой и улыбнулся Нуку, потрепав того по холке.

— Ты здесь хороший пёс.

Риг поднялся, вернулся обратно к забору, открыл потайной лаз.

— Пошли, приятель. Давай.

Однако Нук лишь продолжал играть с ним, пытаясь схватить его за ногу, и то ли стащить его сапог, то ли затащить к себе. Риг вырвался, вновь позвал пса к свободе, но тот как будто и не видел дыры в заборе, или же простой верный разум собаки не мог осознать саму идею того, что в заборе есть проход и он может туда уйти да не вернуться.

Риг бросил ещё один взгляд на дом Торлейфа, взгляд долгий и преисполненный сомнений, после чего сам ушел через дыру в заборе, один, махнул псу рукой.

— До встречи, приятель.

Нук гавкнул ему на прощание.

Снова поднялся ветер и начался дождь, но в этот раз раздражающе мелкий, моросящий и без снега.

Украденный нож Риг сначала хотел вернуть владельцу, потом стал думать, в какое надёжное место его можно спрятать, но в итоге оружие стало ему противным. В итоге оно нашло свой приют в ближайших кустах.

Неспешным шагом Риг дошёл до моря, подставляя хлёсткому ветру лицо и стараясь моргать как можно реже. Море, красное от восходящего солнца, было красивым и равнодушным, неспешно накатывая на каменистый берег с тихим, почти ласковым шипением, чтобы всего лишь через мгновение безропотно отступить, оставив на прощание быстро истлевающую пену.