Марица. Исток

Глава 13 Все хорошо

Прошел месяц, и лето было в самом разгаре. А вместе с ним и целых тридцать дней странного, почти неестественного затишья.

Паргуса выписали из столичного госпиталя. Он вернулся к работе в Тайной канцелярии, правда пока Патриния ограничилась его переводом на должность в архив, намереваясь понаблюдать за моим другом еще месяц-другой. Он так ничего и не впомнил о том инциденте. И, что самое главное, новых случаев «помрачения» ни с ним, ни с кем-либо другим не произошло. Хестал даже пожаловался мне как-то за кружкой пива, что в его больнице стало «скучновато» — поток магов и демонов с симптомами «вскипания» магии сократился до обычного, сезонного уровня.

Ливни в Мекеше так же прекратились. Небо над изможденным королевством прояснилось, солнце высушило грязные, размытые дороги, и первые караваны с продовольствием и семенами уже отправились в пострадавшие регионы. Наши специалисты писали в отчетах о «естественном окончании аномального цикла».

То же самое и в Феорилье. Сообщения о засухе сменились донесениями о долгожданных, умеренных дождях, напоивших высохшую землю. Пограничные столкновения сошли на нет, словно кого-то там, наверху, наконец перестало трясти от злости.

Даже на границе у Синих гор воцарился покой. Совместная группа ангарских и синегорных геомантов провела серию контролируемых выбросов глубинной энергии, и аномалии прекратились. В отчете, лежавшем у меня на столе, это назвали «успешной операцией по стабилизации тектонически активного региона».

Я проверила лично. Трижды. Работа геомантов была выполнена на совесть.

Все наладилось. Все успокоилось. Все имело свое логичное, рациональное объяснение.

Так почему же у меня, шеров хвост, до сих пор холодело под лопатками? Почему по ночам мне снова начали сниться кошмары, в которых мерцающие нити сплетались в багровую, жгучую сеть? Где-то в самой глубине, в том месте, где жила моя магия, тихонько звенел колокольчик тревоги. Слишком гладко. Слишком… идеально. Словно затишье перед бурей.

Я сидела в своей библиотечной нише, окруженная стопками книг и свитков, которые приносил мистер Гаррик. Он смотрел на меня с тихим, отеческим укором. Я продолжала копаться в исторических хрониках, в отчетах о магических аномалиях, в трудах по демонической физиологии. Искала связи, закономерности, хоть что-то, что могло бы подтвердить мою теорию о единой, зловещей причине всех этих событий.

Но ничего. Ни единой зацепки. Сплошные туманные намеки и разрозненные факты, которые упрямо отказывались складываться в цельную картину.

«Ты просто параноик, Лантерис, — бубнил у меня в голове голос, звучавший подозрительно похоже на Сервину. — Усложняешь там, где всё давно объяснено. Ищешь магический заговор в обычной цепочке природных катаклизмов и случайных совпадений».

А что, если они правы? Что если всё это — просто стечение обстоятельств? Аномальная погода в Мекеше и Феорилье. Редкий, но документированный феномен «синих огней» в Вербесе. Единичный случай временного помешательства у Паргуса, вызванный переутомлением и наследственной предрасположенностью к демоническому безумию, о которой он сам не подозревал.

И новое место силы в Королевском лесу. Оно же должно было куда-то девать свою энергию при рождении. Возможно, его пробуждение и вызвало тот самый «сбой» в магическом фоне, который отразился на самых чувствительных — магах и демонах. А теперь все устаканилось.

Логично. Рационально. Успокоительно.

Я с силой ткнула пером в чернильницу, оставляя кляксу на чистом листе бумаги. Мое упрямство не находило отклика у остальных. Совет с облегчением переключился на внутренние дела — налоги, дороги, бесконечные споры лордов о квотах на торговлю кристаллами. Даже Патриния Варц, обычно столь же подозрительная, как и я, в последнем разговоре пожала плечами: «Нет новых инцидентов — нет и дела. Мои ресурсы ограничены, тэба Лантерис. Не могу же я расследовать то, чего нет».

Даже отец как-то заметил за завтраком, что «некоторым стоило бы чаще доверять экспертам, а не полагаться на паранойю, когда даже видения не предвещают катастроф». Истер, сидевший рядом, едко подмигнул мне.

Я отложила перо, откинулась на спинку стула и закрыла глаза. На днях мне пришло письмо от Дафне, где она восторженно описывала подготовку к свадьбе и задавала десяток вопросов, приеду ли я и что надеть. Обычная, простая, настоящая жизнь, идущая своим чередом.

Может, они все правы. Может, пора остановиться. Сделать глубокий вдох. Поехать на свадьбу. Потанцевать. Посмотреть на родные холмы. Перестать искать буревестника в чистом небе.

В конечном итоге, даже я сдалась. И последнюю неделю перед августом позволила себе, наконец, расслабиться и с головой окунуться в наши отношения с Демитром.

Каждую свободную минуту этого месяца, что мы могли выкроить, мы проводили вместе. Эти мгновения были тем ценнее, что их приходилось вырывать у бесконечных обязанностей. Короткие прогулки в Королевском саду поздно вечером, когда тени становились длинными, и скрывали нас от любопытных глаз. Быстрые, украденные поцелуи в глухой арке за библиотечным флигелем, пахнущей старыми книгами и плющом. Чашка чая в его кабинете в гарнизоне, когда он задерживался с бумагами, а я приезжала под предлогом обсуждения магической защиты новых карт.

Но настоящим нашим убежищем стал маленький дом в тихом переулке недалеко от Площади Ремесленников. Я купила его в начале месяца — каменный, двухэтажный, с черепичной крышей и крошечным садиком сзади, где буйно росла мята и лаванда. Никакой роскоши, никакой вычурности. Просто прочные стены, большой камин и ощущение невероятного, доселе неведомого мне покоя.

Здесь мы проводили два, а то и три вечера в неделю. Вместе с детьми.

Илария и Аэлиан стали неотъемлемой частью моей новой жизни. По вечерам мы вчетвером ужинали за большим деревянным столом на кухне. Демитр готовил на удивление неплохо — простую, сытную пищу вроде жаркого или густого супа. Пахло дымом, травами и домашним уютом. Потом он укладывал детей спать, читая им сказки низким, убаюкивающим голосом, а я в это время раскладывала пасьянс или дочитывала очередной трактат у камина.

Позже, когда в доме воцарялась тишина, мы оставались вдвоем. Разговоры текли медленно и плавно, обо всем и ни о чем. Он рассказывал о службе, о сложностях с новобранцами, о глупостях некоторых офицеров. Я делилась своими опасениями по поводу магических аномалий, хотя все реже — в его присутствии тревога отступала, уступая место спокойной уверенности. Иногда мы, просто молча, сидели, прижавшись, друг к другу на диване, слушая, как потрескивают поленья в камине и завывает ветер за окном.

Эти ночи были нашими. Страстными и нежными, полными открытий и безмолвного понимания. Мы учились друг у друга — его прикосновения становились увереннее, а мои барьеры — ниже. Здесь, в этой спальне под самой крышей не было генерала Янга и младшего мага Королевского Совета. Были просто мужчина и женщина, нашедшие друг друга после долгой разлуки.

Опасения Верании, к счастью, не оправдались. Ладения действительно часто навещала детей, но наши пути не пересекались. Демитр обеспечил её содержанием и передал рецепт зелья — того самого, что когда-то держало его в рабстве. Смерть отца она встретила с облегчением, наконец-то вырвавшись из-под его влияния. И даже с ревностью Демитр справился довольно быстро, убедившись, что никто, кроме него мне не был нужен.

Но главная проблема была в другом. Она таилась в самой природе Демитра — в его драконьей сущности, которую иногда не могла усмирить даже его собственная воля.

Совещания Совета превратились для меня в особый вид сладостной пытки. Оказывается, драконам на них быстро становится скучно. Как, например, сегодня!

Лорд Брендон что-то увлеченно бубнил о повышении пошлин на ввоз феорильского зерна, его голос был ровным, монотонным, как жужжание мухи.

Я старалась сосредоточиться на словах, делать заметки, но всё моё существо было настроено на человека, сидящего напротив.

Демитр, облаченный в мундир, с безупречно прямой спиной, казался воплощением собранности и внимания. Его взгляд был устремлен на Брендона, лицо — непроницаемой маской военачальника. Но для меня эта маска была прозрачной. Я чувствовала его скуку, его легкое раздражение, его желание быть где угодно, только не здесь. И его драконья сущность, скучая, искала развлечения. В моём направлении.

Передо мной, поверх головы что-то говорящего Тароса, возникло первое видение. Ясное, как наяву.

Моя рука, сжимающая перо. Его пальцы — грубые, со шрамами, — медленно, почти лениво проводят по моим костяшкам, заставляя перо выпасть. Затем его ладонь накрывает мою руку целиком, прижимает её к прохладной полированной древесине стола. Большой палец водит по нежной коже на внутренней стороне запястья, ощущая пульс…

Я вздрогнула, едва не выронив собственное перо. Кровь ударила в виски. Я бросила взгляд на Демитра. Он не шелохнулся, лишь уголок его губ дрогнул в едва уловимой усмешке. Он даже не смотрел на меня! Это было чистое безумие.

Я сделала глубокий вдох, пытаясь вернуться к докладу Брендона о тарифах. Бесполезно.

Новое видение наложилось на реальность, заставив мир поплыть.

Мы в том же зале, но пустом и темном. Я сижу на краю огромного стола, а он стоит между моих расставленных коленей. Его мундир расстегнут, подол моего платья задран. Его руки — на моих бёдрах, большие пальцы врезаются в кожу. Его голова склонена к моей шее, губы обжигают кожу у ключицы. А с высокого трона, в полумраке, на нас смотрит высеченная из мрамора голова короля-основателя…

«Прекрати», — мысленно взмолилась я, уставившись на него с таким видом, будто меня волнует исключительно судьба феорильского зерна. Сконцентрировавшись, я послала крошечный, почти невесомый импульс магии. На чистом листе бумаги перед ним дрогнуло перо, и на пергаменте проступили тонкие, изящные строки: «Генерал, будьте добры, сосредоточитесь на зерне, а не на мне».

Он взглянул на надпись. Его плечи слегка задрожали от беззвучного смеха. Он покачал головой, словно отгоняя надоедливую муху, и снова уставился на Брендона с преувеличенным вниманием. На мгновение картинки исчезли. Я выдохнула с облегчением.

Оно было коротким.

Потому что следующее видение было уже откровенно непристойным.

Мы всё в том же проклятом зале, но теперь я не на столе — я на его коленях, спиной к его груди. Голая. Его руки обвивают меня, одна прижимает мои ладони к моему же животу, не давая пошевелиться, а другая… другая медленно, с невозмутимым видом полководца, изучающего карту, скользит по моему телу. Его пальцы, шершавые и тёплые, обжигают кожу на груди, находят напряжённый, чувствительный кончик и сжимают его — не больно, но властно, заставляя меня непроизвольно выгнуться. А он в это время наклоняется к самому моему уху, и его губы, едва шевелясь, шепчут прямо в сознание: «А что, если я прямо сейчас сорву с тебя всё это аристократическое тряпье?»

Воздух застрял в горле. По спине пробежала колючая волна жара, кровь ударила в голову, в висках застучало. Я снова провела пальцем по воздуху, и на его пергаменте, прямо поверх цифр отчёта о налогах, выжгла новую фразу, на этот раз более резкую: «Я не шучу. Замолчи».

Он прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Его нога под столом нашла мою и слегка, почти нежно, потёрлась о мою лодыжку. Опасность быть замеченным, близость короля, сам этот формальный, душный зал — всё это только заводило его сильнее. Его драконья натура наслаждалась риском, вкусом запретного плода, который был у всех на виду, но принадлежал только ему.

А в моей голове… Боги, в моей голове он уже сбросил со стола все эти свитки, усадил меня на холодный полированный дуб и вошёл в меня сзади, грубо и властно, заглушая мои стоны поцелуями, пока за нашими спинами бубнел голос короля…

Я издала звук, нечто среднее между вздохом и стоном. Истер озабоченно наклонился ко мне.

— Тэба Лантерис, вы нездоровы? Вы покраснели…

— Духота… — выдавила я, судорожно хватая рюмку с водой. — Просто духота…

Я послала Демитру последнее, отчаянное заклинание. На его бумаге, с таким треском, что аж вздрогнул сидевший рядом с ним старый лорд, выгорела одна-единственная, огромная руна: «СТОП».

Он, наконец, оторвал от меня свой пожирающий взгляд, кашлянул в кулак, сделал вид, что внимательно изучает свой испорченный магией доклад. Я, тяжело дыша, попыталась прийти в себя, чувствуя, как дрожь медленно отступает, оставляя после себя лишь сладкое, томное возбуждение и дикую злость на него. На себя. На эту невыносимую, порочную игру.

Он встретил мой взгляд. В его глазах, таких спокойных и официальных, плясали чертики безудержного веселья. Он едва заметно пожал плечами, будто говоря: «А что я такого сделал?» — и снова обратился к Брендону.

— Лорд Брендон, — его голос прозвучал на удивление ровно и глубоко, без малейшей хрипоты. — Вы совершенно правы в вопросе логистики. Однако позвольте обратить ваше внимание на риск контрабанды при увеличении пошлины. Вместо повышения ставок, не лучше ли усилить досмотр на границе?

Все взгляды переключились на него. Брендон, польщённый, что генерал вникает в его скучный доклад, закивал. А в моей голове вновь возникло последнее видение, где он шептал мне на ухо: «Не бойся. Они слепы и глухи. Они видят только то, что хотят видеть. А я… я вижу только тебя. И чувствую, как ты вся горишь от одного моего прикосновения. Хочешь, чтобы я продолжил?»

И я чувствовала. Чувствовала призрачную тяжесть его ладони на своей груди, жар его дыхания на шее. Это было невыносимо. Это сводило с ума.

Я сглотнула, сжала кулаки под столом и послала новый, уже отчаянный импульс. На его листе бумаги дрогнуло перо и вывело: «Я сломаю тебе пальцы. Все до одного. Серьёзно».

Он прочёл. Его губы дрогнули. Затем под столом его нога снова нашла мою и прижалась — твёрдо, властно, обещающе.

— Вечером, — говорил он в моем видении — Я приду. И ты ничего мне не сломаешь. Наоборот.

Я едва не выдавила из себя что-то вслух, закусив губу до боли. Проклятый дракон! Он наслаждался этим. Наслаждался моей дрожью, моим замешательством, тем, что может вывести меня из равновесия одним лишь прикосновением. И самое ужасное — он был прав. Я горела. Вся пылала от этих наглых, порочных фантазий, от этого дерзкого, властного прикосновения его ноги. И мне хотелось не ломать ему пальцы, а вцепиться в его идеально выглаженный мундир и стащить с этого шерова стола, чтобы он, наконец, закончил то, что так мастерски начал в моём воображении.

Но вечером… Вечером у меня было совещание с магами. Затем — нужно было заехать к Патринии по поводу нового шифра для донесений из Мекеша. А потом — ещё и долгий, нудный разбор отчётов по работе лекарей и сонарок, который я откладывала уже неделю.

Мы не увидимся.

Мысль об этом упала в разгорячённое сознание, как глыба льда. Всё это сладкое, томное возбуждение моментально сменилось едкой, горькой досадой. Никакого вечера. Никакой возможности выместить на нём всю эту накопившуюся ярость и желание. Никакого шанса заставить его заплатить за каждую смутившую меня картинку, за каждый стыдный вздох, за этот невыносимый, сводящий с ума зуд под кожей, который сейчас разжигал только он.

Я снова послала импульс, на этот раз пропитанный всей горечью разочарования. Его перо дёрнулось и вывело кривую, скомканную строчку: «Не смогу. Работа. До завтра».

Я видела, как его спина напряглась. Как исчезла та лёгкая, насмешливая расслабленность с его плеч. Он медленно повернул голову, и его взгляд, наконец, встретился с моим — по-настоящему, без призрачных намёков и игр. Затем он резко кивнул, отвёл взгляд и убрал ногу.

Игра закончилась. Внезапно и окончательно.

А я сидела и смотрела на затылок лорда Тароса, сожалея о том, чего даже не успела получить. О том вечере, которого не будет. О возможности отомстить. О шансе заставить его самого дрожать и просить — не мысленно, а по-настоящему.

Шер! Шер! Шер!

Вечер, вопреки моему мрачному предчувствию, оказался ещё длиннее и утомительнее, чем я ожидала. Совещание с магами затянулось из-за споров о новых рунных последовательностях для стабилизаторов. Патриния Варц, обычно лаконичная, на этот раз устроила настоящий допрос по поводу малейших нестыковок в мекешских донесениях. А разбор отчётов лекарей и вовсе превратился в адскую каторгу — бесконечные колонки цифр с затратами на компоненты для зелий.

В свои покои я вернулась глубокой ночью, с тяжелой, гудевшей головой и единственным желанием — рухнуть на кровать и провалиться в небытие. Сила, дождавшаяся меня с упрёком во взгляде, помогла снять платье, пробормотала что-то о «неразумном отношении к собственному здоровью» и, получив короткое «спокойной ночи», наконец удалилась.

Я осталась одна в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием догорающих в камине поленьев. Стоя у окна, я рассеянно наблюдала, как по стеклу стекают редкие капли начавшегося дождя. Тот самый дождь, что должен был принести облегчение Феорилье. Сейчас он казался мне лишь фоном для собственного раздражения и странной, ноющей пустоты под ребрами.

Мысленно я ещё раз прошлась по списку дел на завтра. Приём у короля в семь. Отчёт по бюджету магического департамента. Проверка новых партий кристаллов для Мекеша… Список был длинным и безрадостным. И нигде в нём не значилось «Демитр». Не значилось «наш дом». Не значилось «тишина и его руки».

С силой выдохнув, я погасила свечи и скользнула под прохладный шёлк простыней. Закрыла глаза, пытаясь прогнать навязчивые образы из зала Совета. Эти проклятые видения! Его пальцы на моей коже. Его дыхание на шее. Властный шёпот в сознании… Тело предательски отозвалось на воспоминание — по животу пробежала знакомая, томительная теплота. Я сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

«Спать, Лантерис. Просто спать».

Я уже начинала проваливаться в тяжёлый, бессмысленный сон, когда краем сознания уловила лёгкий скрип — едва слышный, будто шаг, приглушённый ковром в гостиной.

Мгновенно проснулась. Сердце замерло, потом забилось чаще. Я прислушалась, затаив дыхание. Ничего. Только шум дождя за окном и потрескивание углей. Показалось.

Решив, что это игра воображения и накопившаяся усталость, я перевернулась на другой бок, спиной к двери, и натянула одеяло до подбородка.

И тут услышала его.

Не звук. Не запах. Чистое ощущение. Тот самый, знакомый до боли всплеск вязкой, драконьей магии, тяжёлой и сладкой, как дым дорогого ладана. Он плыл по воздуху, заполняя пространство комнаты, окутывая меня невидимой паутиной.

Я замерла, не в силах пошевелиться. Это не мог быть он. Он в гарнизоне. Или в своём поместье. Он не стал бы… не посмел бы… Не здесь, не во дворце! Не в моих покоях!

Лёгкий шаг. Ещё один. Уже ближе. Паркет под ногами не скрипел — он ступал бесшумно, как хищник. Я чувствовала его приближение каждой клеткой своей кожи. Воздух сгущался, становился сладким и густым, пахнущим ночным лесом, грозой и чем-то неуловимо мужским.

Очевидно, все таки посмел!

Я лежала, притворяясь спящей, с бешено колотящимся сердцем, сжав веки. Слышала, как он остановился в паре шагов от кровати. Чувствовала его взгляд на своей спине, на оголённом плече, выскользнувшем из-под одеяла.

— Я знал, что ты не спишь, — его голос прозвучал тихо, низко, почти как в тех видениях. Но сейчас в нём не было насмешки. Была тёмная, обволакивающая серьёзность.

Я не оборачивалась. Дышала ровно и глубоко, изображая сон. А он рассмеялся — тихо, беззвучно, одним лишь тёплым выдохом, который коснулся моей шеи.

— Не заставляй меня применять крайние меры, Марица. Я слышу твое сердце, чувствую твой запах.

Его пальцы коснулись моих волос — всего лишь кончиками, едва заметно, словно касаясь чего-то хрупкого и ценного. От этого прикосновения по спине пробежали мурашки.

— Ты проигнорировал моё сообщение, — сказала я в подушку, всё ещё не поворачиваясь. Голос прозвучал сдавленно и обиженно, как у ребёнка.

— Я получил его, — он сел на край кровати, матрас прогнулся под его весом. — И даже, кажется, прочувствовал всю глубину твоего разочарования.

— И что, это заставило тебя вломиться ко мне в покои посреди ночи? — я наконец перевернулась и села, откинув волосы со лба, и попыталась придать своему лицу максимально возмущённое и холодное выражение.

В полумраке, освещённый лишь отсветами угасающего камина, он выглядел иначе, чем днём. Мундир был снят, осталась лишь тёмная рубаха. Волосы были всклокочены, будто он не раз проводил по ним рукой. А глаза… Его глаза, драконьи. блестели в темноте мягким, тёплым золотом.

— Нет, — ответил он просто. — Это заставило меня закончить все дела в два раза быстрее, проскакать пол-города под дождём и залезть в твоё окно по водосточной трубе, как какому-то влюблённому юнцу. Потому что я не мог ждать до завтра.

Его признание, такое прямое и лишённое привычной бравады, обезоружило меня. Гнев начал таять, уступая место чему-то тёплому и трепетному, что пульсировало глубоко внутри.

— Ты промок, — констатировала я, глядя на тёмные пятна на его рубахе.

— Не сильно, — он пожал плечами, и его губы тронула та самая, знакомая до боли усмешка. — Но если ты хочешь меня высушить… я не против.

Он медленно, давая мне время отстраниться, протянул руку и провёл тыльной стороной пальцев по моей щеке. Его кожа была прохладной от ночного воздуха и дождя, но под ней чувствовался знакомый, всепоглощающий жар.

— Ты играл со мной сегодня, — прошептала я.

— Да, — его пальцы переместились к моим губам, скользнули по нижней, заставив её задрожать. — Чтобы даже на самом скучном совещании твои мысли были только обо мне.

— Эгоист, — выдохнула я, но уже не могла отвести от него взгляд.

— Твоя вина, — он наклонился ближе, и его дыхание смешалось с моим.

— Демитр… — начала я, но он не дал мне договорить.

Его губы накрыли мои, и я ответила всем своим существом, всеми накопившимися за день обидой, злостью, тоской и этой безумной, всепоглощающей жаждой, что он сам во мне разжёг.

Одеяло сползло на пол. Его руки скользнули под тонкую ткань моей ночной сорочки, коснулись обнажённой кожи на талии, на спине. Он притянул меня к себе так близко, что я почувствовала каждый мускул его тела, каждую напряжённую линию. Его пальцы впились в мои волосы, откинули голову назад, и его губы переместились на шею, к тому самому месту у основания челюсти, где бешено стучал пульс.

— Я помню все, — прошептал он прямо в кожу, и его голос звучал сдавленно, будто сквозь зубы. — Каждый твой вздох. Каждый стон. Я чувствовал твой запах, там, в зале. И хотел… Боги, как я хотел…

Он сорвал с меня сорочку одним точным движением. Холодный ночной воздух обжёг кожу, но тут же его тело, горячее и твёрдое, прижалось ко мне, согревая, защищая, поглощая.

— И сейчас, — его руки скользнули ниже, обхватили бёдра, приподняли меня, прижали к себе ещё теснее. — Сейчас я собираюсь сделать всё. Всё, что представлял. Всё, о чём ты догадывалась. И ещё больше.

Он сдержал слово. И ещё больше. Когда финальные судороги наслаждения отступили, оставив после себя лишь тягучее, сладкое изнеможение, в комнате пахло нами — кожей, дождем, секретами и счастьем. Я лежала, раскинувшись на спутанных простынях, слушая, как его сердце под моим ухом выстукивает медленный, умиротворенный ритм. Его рука, тяжелая и теплая, лежала на моей спине, большие пальцы лениво водили по позвоночнику, вырисовывая невидимые руны.

За окном дождь стих, уступив место тихому шепоту ночного ветра. В камине с тихим шипением догорали последние угли, отбрасывая на стены танцующие оранжевые тени. Казалось, весь мир сузился до этого островка тепла и покоя, до звука его дыхания и ощущения его кожи под моими пальцами.

— Через три дня, — его голос, низкий и слегка хриплый от недавнего напряжения, прозвучал почти невпопад, нарушая безмолвное согласие, царившее между нами.

Я приподняла голову, упираясь подбородком в его грудь. В полумраке его лицо было спокойным, взгляд устремленным в потолок, но в нем читалась та самая собранность, что появлялась всегда, когда его ум брался за решение новой задачи.

— Что через три дня? — спросила я, хотя прекрасно знала ответ.

Он повернул голову, и его глаза, все еще светящиеся драконьим золотом, нашли меня в темноте.

— Ты уезжаешь. На эту свадьбу. В свою деревню.

— А, — я опустила голову обратно на его грудь, вдыхая знакомый запах. — Да. Через три дня.

Он помолчал, его пальцы на моей спине замерли.

— Я поеду с тобой.

Это не было вопросом. Это было заявлением. Решением, уже принятым и обсуждению не подлежащим. Я улыбнулась в его кожу.

— Только если мы возьмем детей.

На сей раз пауза затянулась. Я почувствовала, как под моей щекой напряглись его мышцы.

— Детей? В деревню? Марица, это же… Они там…

— Они там увидят, как растут яблоки, — перебила я его мягко, но твердо. — Подарят Дафне цветы, испекут свой первый хлеб в печи Маса и, возможно, впервые в жизни побегают босиком по мокрой от росы траве. Им это нужно, Демитр. Им нужна простая, настоящая жизнь. Хотя бы ненадолго.

Он вздохнул, и его грудь подо мной поднялась и опустилась. Его рука снова задвигалась по моей спине, на этот раз с легкой, почти невесомой нежностью.

— Хорошо. Поедем вчетвером. Как семья. А когда вернемся, — произнес он тихо, четко выговаривая каждое слово, — я пойду к твоему отцу. Просить твоей руки официально.

Ледяная волна прокатилась по спине. Я резко приподнялась, опираясь на локоть, чтобы видеть его лицо.

— Демитр… Ты же знаешь, что это… Сейчас не лучшее время. После всего, что было… Его Величество…

— Его Величество, — перебил он меня, его голос прозвучал твердо, почти жестко, — уже пять лет как разлучил нас однажды. Я не позволю ему сделать это снова. Я не намерен прятаться и жить украдкой, как преступник. Ты — моя. И весь мир должен об этом знать.

— Но он… — я сглотнула комок в горле, пытаясь найти слова, которые не звучали бы как отговорка, но при этом хоть как-то отсрочили неминуемое. — Он мой король. И мой отец. И его гнев…

— Его гнев я переживу, — он поднял руку и провел пальцами по моей щеке, но в его прикосновении теперь была не только нежность, но и несгибаемая воля. — Но я хочу знать одно. Твой приемный отец. Адорд. Он одобрил бы наш брак? Одобрил бы меня для тебя?

Вопрос застал меня врасплох. Я отступила вглубь памяти, вспоминая знакомые руки, морщинки у глаз, седину в его волосах и улыбку.

— Пять лет назад… — я выдохнула, глядя куда-то в темноту за его плечом. — Пять лет назад — нет. Ты был слишком молод, слишком одержим славой и долгом. Он бы посчитал, что я заслуживаю большего, чем быть «еще одной победой» в чьей-то коллекции. Он бы боялся, что твоя страсть ко мне — лишь мимолетный порыв.

— А сейчас? — его голос прозвучал тише, но в нем не было неуверенности. Была лишь потребность знать.

Я встретилась с его взглядом и позволила себе честность.

— Сейчас… Сейчас, я думаю, он посмотрел бы на тебя иначе. Он видел бы мужчину, который принял на себя ответственность за чужих детей. Который прошел через предательство и боль, но не сломался. Который сражается за то, во что верит. Да. Думаю, сейчас он одобрил бы тебя — для меня.

На губах Демитра тронулась медленная, почти невесомая улыбка. Он провел большим пальцем по моей нижней губе.

— Тогда скажи мне, Марица, почему ты считаешь, что Ледарс даст другой ответ? Почему один твой отец смог бы меня принять, а второй, тот, кто потерял и обрел тебя вновь — нет?

Воздух застрял у меня в легких. Его логика была безжалостной, простой и неоспоримой. Я открыла рот, чтобы найти возражение, любой довод, но слова застряли в горле. Все, что приходило на ум, — придворные интриги, политическая целесообразность, его испорченная репутация — вдруг показалось жалким и ничтожным перед лицом этой простой, железной правды.

Он видел мою растерянность, мою незащищенность. Его взгляд смягчился. Он потянул меня к себе, и я снова уткнулась лицом в его шею, в безопасную гавань его плеча.

— Не бойся, — прошептал он мне в волосы. Его губы коснулись моего виска. — Я теперь сам отец, и знаю, что должен сказать Ледарсу. Я смогу убедить его, что ты — моя. И я твой. И это — единственное, что имеет значение.

И в тишине ночи, под его твердые, уверенные слова, моя тревога понемногу начала отступать, уступая место новой, хрупкой, но безумно смелой надежде.