Марица. Исток

Глава 27 Встречи

Одиночество обрушилось на меня вслед за исчезновением Паргуса. Сияющий поток, еще недавно клокотавший от ярости и споров, теперь медленно успокаивался, переливаясь ровными, умиротворенными волнами. Работа была сделана. Иллюзион обезоружен, его ядовитая идеология стерта, а Равелла… перестала существовать. Должна была наступить пустота, истощение, но вместо этого я чувствовала лишь странную, звенящую легкость.

Я почувствовала, как моё собственное «я» начало терять чёткость — точь-в-точь как эфирный облик Паргуса перед тем, как его вырвало обратно в реальный мир. Я приготовилась к такому же резкому, неумолимому толчку, к возвращению в тело… но ничего не произошло.

Я оставалась здесь. В сияющей пустоте. Сознание — ясное, форма — стабильная. Исток затих, его воля более не удерживала меня. Значит, я должна была уйти сама. Но как?

«Эй! Мы же закончили!, — мысленно констатировала я, оглядывая затихающее сияние вокруг. — Так как же мне теперь… отсюда выбраться?»

Тишина. Глубокая, бездонная, не нарушаемая даже эхом моих мыслей. Та самая тишина, что наступает после бури, когда ураган выдохся и осталось лишь притихшее, опустошённое пространство.

«Эй!» — попробовала я снова, уже без прежней ярости, с зарождающейся тревогой. — «Ты слышишь меня?»

Ничего. Ни малейшего движения, ни всплеска, ни того всеобъемлющего внимания, что давило на меня ещё несколько минут назад. Он затих. Или… просто перестал быть заинтересованным. Словно мастер, закончивший работу с инструментом, отложил его в сторону.

Тревога начала разливаться по моему бесплотному существу тёплой, липкой волной. Я мысленно потянулась к тому месту, откуда пришла, к нити, что связывала меня с телом. Я ощущала её — тонкую, едва заметную, как паутинку, но она висела в пространстве, не предлагая пути назад. Я пыталась дёрнуть за неё, проскользнуть вдоль, сконцентрироваться на другом конце — на тяжести век, на обещании боли в измождённых мышцах. Но ничего не выходило. Я была как бабочка, приколотая булавкой к бархату — сознающая, живая, но лишённая возможности сдвинуться с места.

«Нет, нет, нет, — зашептала я, и мои мысли, лишённые голоса, засуетились в сияющей пустоте. — Так не должно быть. Ты же должен был меня отпустить! Зачем я тут тебе?»

Отчаяние захлестнуло. А что, если… что если это и была цена? Вечное заточение в сияющей пустоте, в самом сердце мира, который я спасла? Наказание за мою дерзость, за то, что я посмела кричать на него?

Я собрала всё, что осталось от моей воли, в тугой, раскалённый шар и с силой швырнула его в умиротворённое сияние вокруг.

«ВЕРНИ МЕНЯ! — закричала я, и в этом крике не было ни ярости, ни требований, лишь голая, животная мольба. — ПОЖАЛУЙСТА! Я ДОЛЖНА ВЕРНУТЬСЯ К НИМ! ОТПУСТИ МЕНЯ!»

Я ждала ответа. Гнева, насмешки, хоть чего-то. Но в ответ была лишь та же безмолвная, равнодушная красота. Исток закончил разговор. Он исполнил свою часть договора. А моя… моя, видимо, заключалась в том, чтобы остаться.

Тишина стала давить на меня, физически ощутимой, как свинцовый колпак. Я осталась одна. Совершенно одна. В бесконечности, которую только что отвоевала. И впервые за всю эту безумную авантюру, я почувствовала леденящий, абсолютный ужас.

Я пыталась кричать снова, но мысленный вопль тонул в сияющей пустоте, не оставляя даже эха. Вечность. Одиночество. Это и был мой выигрыш? Награда за спасенный мир?

Глаза мои, казалось, забыли, как это — быть влажными. Слез не было, лишь сухая, прерывистая дрожь, выворачивающая душу наизнанку. Я сжалась в клубок, в самый центр затихающего сияния, и просто позволила этой пустоте поглотить меня. Я плакала беззвучно, без слёз, теряя последние остатки надежды.

И тут я его услышала.

Голос был тонким, словно хрустальный колокольчик, и до боли знакомым, хотя я не могла понять — откуда.

— Почему ты плачешь? Ты же всех спасла.

Я резко обернулась — насколько это слово вообще применимо к бестелесному сознанию. Рядом со мной в сияющей пустоте стоял мальчик. Лет десяти, не больше. Черные непослушные волосы падали ему на лоб, а из-под них смотрели на меня глаза цвета весенней листвы, яркие и не по-детски серьезные.

Я замерла. Он не был порождением Истока. В нем было что-то… бесконечно знакомое, согревающее душу, словно луч солнца в зимний день.

— Кто ты? — спросила я, мысль прозвучала не столько настороженно, сколько с робким любопытством.

Он сделал шаг вперед. Его маленькая рука коснулась моего плеча, и странное, согревающее изнутри спокойствие разлилось по моему эфирному существу.

— Не надо грустить, — сказал он мягко. — Я не люблю, когда ты грустишь! Ты должна всегда улыбаться.

Он приник головой к моему плечу, и я инстинктивно обняла его. Он казался таким реальным, таким плотным в этом мире призрачного света.

— Но кто ты? — снова спросила я, и отчаяние мое понемногу отступало, уступая место изумлению. — Как тебя звать?

Мальчик нахмурился, задумавшись. На его лице появилось выражение легкого недоумения.

— Я… еще не знаю, — признался он честно. — Но мне нравится имя Киваль. Так звали одного дракона. Он летает тут, недалеко, хотя в другом мире он умер много-много зим назад. Он хороший, хоть и ворчит постоянно. Думаю, я тоже хочу себе имя Киваль. Оно красивое.

Потом он оживился.

— А еще… еще мне нравится имя Адорд. Он рассказывает мне сказки и приглядывает за мной, пока ты занята. Ему и его Лисарии… — он сделал паузу, и в его зеленых глазах мелькнула улыбка, — … им тоже не нравится, что их дочь плачет. Они не могут сюда прийти и помочь тебе, потому что уже умерли. А я еще нет. Поэтому попросили, чтобы я тебя проводил к ним. Пойдешь?

Я кивнула и мальчик отступил на шаг. Его облик поплыл, заколебался, и там, где только что стоял ребенок, теперь сидел дракон. Не огромный, грозный исполин, как Демитр или Чефарт, а… размером с крупную лошадь. Его чешуя переливалась глубоким изумрудным цветом, точь-в-точь как у Демитра в его драконьем облике, а крылья, сложенные за спиной, казались слишком большими для его изящного тела. Те самые зеленые глаза стали золотистыми, и смотрели на меня с тем же спокойствием и какой-то безмолвной нежностью.

— Садись, — сказал он, и его голос, низкий и мягкий, был полон безвозрастной мудрости. — Я тебя увезу. Не бойся, я тебя удержу.

Вид этого миниатюрного дракона, предлагающего себя в качестве скакуна, был настолько нелеп и очарователен одновременно, что я не удержалась и хмыкнула. Изумрудная чешуя… Почему-то при взгляде на неё на душе становилось спокойно и безопасно.

— Я не сомневаюсь, что удержишь, — ответила я, чувствуя, как странная невесомость начинает сменяться любопытством и странной, непонятной нежностью к этому существу.

Маленький дракон, не говоря больше ни слова, развернулся и ловко подставил мне спину. Я, недолго думая, устроилась между его крыльями, вцепившись пальцами в гребень на его шее. Его чешуя была на удивление теплой и гладкой, словно отполированный нефрит.

— Держись, — предупредил он, и прежде чем я успела что-либо ответить, он рванул с места.

Мы неслись сквозь сияющую пустоту, но теперь она переливалась иными красками. Золотые и серебряные струи уступали дорогу ласковому, голубоватому сиянию, напоминающему предрассветное небо. Вскоре впереди показался островок спокойствия — нечто вроде залитой солнцем поляны, парящей в самом сердце этого измерения. На ней стояли двое.

Я узнала их мгновенно. Сердце сжалось от щемящей радости и боли одновременно.

Адорд Лантерис, мой приемный отец. Рядом с ним, держась за руку, стояла Лисария, его жена и моя приемная мать. Ее улыбка была такой же лучезарной, как в моих самых светлых воспоминаниях детства.

Изумрудный дракончик грациозно приземлился на краю поляны, аккуратно пригнувшись, чтобы я могла слезть.

— Вот, — сказал он. — Привез.

Я соскользнула с его теплой спины, и ноги сами понесли меня вперед. Адорд раскрыл объятия, и я врезалась в них с такой силой, что он слегка пошатнулся. Странно, но он был плотный, теплый, почти, как живой. И пах древесиной, старой бумагой и чем-то неуловимо родным. По телу разлилась давно забытая безопасность. В следующее мгновение руки Лисарии обвили нас обоих, ее легкие прикосновения и знакомый смех завершили картину.

Я зарылась лицом в плечо Адорда, в грубую ткань его плаща, совсем как в детстве. Долгие минуты я просто стояла, зажатая в их объятиях, и дрожала, не в силах вымолвить ни слова. Они молча гладили меня по волосам, по спине, и этого безмолвного участия было достаточно, чтобы плотина внутри окончательно прорвалась.

— Я застряла, — выдохнула я наконец, и голос мой прозвучал хрипло и несвязно, заглушаемый тканью его плаща. — Не могу вернуться. Осталась там одна… в этой пустоте… Я… я умерла там? Если я сейчас с вами… значит, я умерла?

Адорд мягко, но настойчиво отстранил меня, чтобы посмотреть в лицо. Его глаза смотрели на меня с безграничной нежностью. Он покачал головой.

— Нет, тигренок, — сказал он твердо, и его голос, такой знакомый и спокойный, был лучшим бальзамом для моей израненной души. — Конечно, нет. Тебе еще очень, очень рано. Просто… сил осталось мало. Совсем чуть-чуть. Так мало, что ты даже перестала слышать, что говорит Исток. Он не держит тебя. Он просто… не может достучаться. И поэтому ты не можешь найти дорогу назад. Тебе просто нужно успокоиться, Марица. Перевести дух. Побудь с нами. Здесь безопасно.

Его слова сняли с души камень. Я не умерла. Я была просто истощена до предела, до состояния, когда собственное сознание стало для меня ловушкой. Я снова прижалась к ним обоим, и на этот раз слезы текли тихо, без истерики, смывая остатки ужаса и отчаяния.

Лисария нежно коснулась моего виска.

— Мы так гордимся тобой, солнышко, — прошептала она. — Мы смотрели. Видели всё. Ты была так сильна. Так упряма. Прямо как в детстве, когда училась читать руны и не спала ночами, пока не добивалась своего.

Я рассмеялась сквозь слезы, вспомнив те давние дни. Здесь, в их объятиях, даже самые страшные испытания казались просто трудной, но пройденной работой. Я сделала то, что должна была сделать. А теперь мне просто нужно было отдохнуть. И зная, что они рядом, что они ждали меня, я наконец позволила себе это — просто быть их дочерью, которая очень устала и наконец-то нашла дорогу домой.

— Ба, деда, я задание выполнил. Маму привез. Теперь-то я могу пойти играть с Гербином?

Так, стоп! Что?

Я застыла, ощущая, как у меня подкашиваются несуществующие ноги. От последней фразы маленького дракона, который уже успел превратиться обратно в черноволосого паренька, сознание на мгновение помутнело, словно в него ударили молотом. Маму привез. Эти слова эхом отдавались в моей голове, смешиваясь с образом маленького дракона с изумрудной чешуей.

— Конечно, можешь, внучок. Молодец, что справился. Только далеко не улетай, слышишь?

— У-у-у! — радостно взвизгнул тот, весело помахал нам рукой и пустился наутек по сияющей поляне, где его уже поджидал какой-то светящийся комочек — видимо, тот самый Гербин. А затем он растворился в сиянии, оставив меня наедине с грандиозностью открытия и абсурдностью ситуации.

Адорд, словно ничего особенного не произошло, обернулся ко мне, и в его глазах плескалась тёплая, живая усмешка.

— Смышлёного парнишку вы с Демитром сделали, дочка, — произнёс он спокойно, будто сообщал о погоде.

Я молчала. Просто стояла и чувствовала, как мой разум, только что споривший с самим Истоком, теперь судорожно пытался сложить два и два. Сделали. Если они его уже… видят… знают… значит… Боги, значит, я уже ношу его в себе? Прямо сейчас? Мысль была оглушительной. Боги, я Ледарсу еще не сказала про Демитра, а тут еще новость… прилетела.

Лисария тихо рассмеялась. Она положила руку на плечо Адорду, её глаза сияли нежностью и лёгкой иронией.

— Весь в мать, — с улыбкой сказала она, глядя на то место, где исчез мальчик. — Упрямый, решительный и уже знает, чего хочет. Поздравляю, дочка. Теперь поймешь, как нам с папой было непросто.

— Но… как? — наконец выдохнула я, глядя на своих приёмных родителей. — Я же… я ничего не чувствовала. Не знала.

Лисария подошла ко мне и нежно провела рукой по моему виску, хотя физически, казалось, ничего не ощущала. Её прикосновение было похоже на дуновение тёплого ветерка.

— Вам было не до того. Прости, мы не хотели портить сюрприз. Хотели, чтобы ты сама всё узнала, в своё время, когда всё успокоится. Но потом ты застряла. Устала так, что перестала слышать даже саму себя. Исток пытался достучаться, вернуть тебя, но бесполезно. А мы… — её голос дрогнул, — мы не могли пробиться к тебе. Мы… давно по ту сторону занавеса, милая. Мёртвые не могут приходить к живым. Не могут утешать их объятиями, как бы ни хотели. Пришлось просить внука привести тебя к нам. Всё будет хорошо, доченька. Не спеши. Отдохни. Наберись сил. Ты совершила чудо, спасла мир. А уж с одним маленьким дракончиком ты точно справишься. Тем более, — её глаза блеснули озорно, — у тебя будет лучший в мире отец для него.

Я подняла голову и посмотрела на Адорда и Лисарию. Они сияли, глядя на меня, и в их взглядах была вся любовь, которую они дарили мне при жизни, и бесконечная гордость.

— Я не хочу уходить от вас! — вырвалось у меня, и голос снова предательски задрожал. — Я только нашла вас… снова. Пусть ненадолго. Пусть это лишь сон или видение — но я не готова снова вас потерять. Возьмите меня с собой. Или… вернитесь со мной. Хоть ненадолго.

Адорд покачал головой, и в его глазах засветилась та самая мудрая, спокойная грусть, что так хорошо мне запомнилась с детства.

— Нельзя, тигренок. И ты сама это прекрасно знаешь. Мёртвым не место среди живых. Мы принадлежим разным берегам одной реки. Пересечь её можно лишь однажды. Нарушить этот порядок — значит обрушить гармонию, за которую ты только что сражалась. Ты, лучше кого бы то ни было, понимаешь, какую цену имеет каждое такое вмешательство.

— Но это несправедливо! — прошептала я, чувствуя, как слёзы снова подступают. — Я так рано потеряла вас! И теперь… теперь я должна снова идти одна?

— Ты никогда не была одна, — мягко сказала Лисария. — Мы всегда с тобой. А вспомни о Ледарсе, Верании, Истере! О Демитре! О друзьях, которые тебя любят. А теперь… — она положила руку мне на живот, — теперь у тебя будет сын. И он будет напоминать тебе о нас каждый день. А пока он не родится, мы с папой за ним присмотрим.

Мы простояли так ещё несколько мгновений — молчаливые, объединённые тишиной, которая была красноречивее любых слов. Они смотрели на меня с такой безграничной любовью и гордостью, что боль расставания понемногу начала сменяться тихой, светлой печалью. Они были правы. Я не могла остаться. И они не могли вернуться. Таков был закон. Закон, который даже Исток не мог нарушить без последствий.

Адорд глубоко вздохнул и положил свою большую, тёплую ладонь мне на голову, как делал это всегда, когда мне было страшно или грустно.

— Нам пора, дочка, — сказал он тихо, но твёрдо. — А тебе — возвращаться. Там тебя ждут. Все те, ради кого ты всё это затеяла. И тот, кто, я уверен, уже сходит с ума от беспокойства. Мы увидимся снова. Однажды, и очень не скоро. Но увидимся.

Я кивнула, сжимая их руки в последний раз, впитывая в себя образ их улыбок, тепло их взглядов.

— Я люблю вас, — выдохнула я. — Всегда.

— И мы тебя, тигренок, — ответили они в унисон.

И тогда я почувствовала это. Лёгкое, мерное покачивание. Совсем не похожее на парение в сияющей пустоте. Это было физическое ощущение — ритмичная тряска, дребезжание. Я почувствовала тяжесть в веках, ломоту в мышцах, сухость во рту. Реальность звала назад, настойчиво и неумолимо.

Я закрыла глаза — или открыла? — и мир перевернулся.

Светлая поляна растворилась в полумраке. Резкий запах кожи, пота и лечебных трав ударил в нос. Я лежала на чём-то жёстком, заботливо укрытая одеялом, и над моим телом проплывал низкий, дребезжащий потолок кибитки.

Рядом что-то шевельнулось. Я медленно, с трудом повернула голову и встретилась взглядом с широко распахнутыми глазами лорда Каэла. Его обычно невозмутимое лицо было бледным, а в глазах читалось такое всепоглощающее облегчение, что мне стало почти неловко.

— О Боги! Наконец!, — произнёс он тихо. — Вы заставили нас серьёзно поволноваться, Ваше Высочество!

Я попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь сухой, болезненный звук. Губы потрескались, а язык прилип к нёбу, словно кусок грубой шерсти.

— Во-о-да… — просипела я, и это одно слово потребовало от меня невероятных усилий.

Каэл встрепенулся, его движения стали резкими, лихорадочными.

— Конечно! Сию секунду.

Он повернулся, наклонился к небольшой бочке, закрепленной в углу кибитки, и зачерпнул деревянной кружкой воды. Осторожно, поддерживая мою голову своей прохладной ладонью, он поднес кружку к моим губам.

Первые несколько глотков были мучительными и блаженными одновременно. Холодная влага обжигала пересохшее горло. Я пила жадно, захлебываясь, пока он не отнял кружку, мягко, но настойчиво.

— Помедленнее, — сказал он, и в его голосе снова появились нотки привычной учтивости. — Слишком быстро нельзя. Вы… вы не представляете, как мы рады вашему возвращению.

Я откинулась на жесткие тюфяки, переводя дух. Сознание понемногу прояснялось, а с ним возвращалось и осознание реальности — тряска кибитки, скрип колес, приглушенные голоса снаружи.

— Все живы?

— Да, хвала Богам!

— Сколько? — спросила я, и голос мой прозвучал уже чуть тверже, хотя все еще напоминал скрип ржавой петли.

Каэл понял без уточнений. Он поставил кружку на место, его движения снова обрели плавность, но лицо оставалось серьезным.

— Неделя. Мы уже… мы уже начали терять надежду. — Он отвернулся, поправляя край моего одеяла, и я заметила, как напряглась его челюсть. — Живы, дышите, и только. Поили вас поддерживающими зельями, но как вернуть — не знали. Сегодня моя очередь дежурить при вас. Остальные… остальные пытаются найти дорогу. Мы бредем наугад вот уже седьмой день, стараясь просто идти в одном направлении. Но без карты, без проводника… — Он развел руками, и в этом жесте была вся горечь их положения. — Мы заблудились, Ваше Высочество. Основательно.

Об этом я решила подумать чуть позже, а пока с трудом подняла руку, смотря на дрожащие пальцы, и провела ладонью по шершавой деревянной стенке.

— Откуда… кибитка? — выдохнула я. В моей памяти наш отряд добирался верхом, обремененный лишь самым необходимым скарбом.

— Помните то поселение с детьми? То, где мы оставили почти все припасы? — Я кивнула, и он продолжил: — На третий день вашего беспамятства мы наткнулись на него снова. И обнаружили, что взрослые… очнулись. Все «спящие» в округе пришли в себя. Их дети рассказали, что мы помогли. И в благодарность они отдали нам две свои кибитки. Сломанные, разумеется. Но Дао Тебарис попытался их починить. Плотник из него получился так себе. Кибитка дребезжит на каждом ухабе, но… это лучше, чем нести вас на руках.

— А… Иллюзион? — спросила я тихо, боясь услышать ответ. — Как вы… выбрались?

Каэл пожал плечами, и в этом простом жесте было столько недоумения, что мне стало почти не по себе.

— Мы просто уехали, — сказал он, и его бархатный голос прозвучал почти смущенно. — Собрали вещи, вас и поехали. Нас никто не остановил. Никто даже не спросил, кто мы и что тут делаем. Они… — он сделал паузу, подбирая слова, — мы были для них просто путниками, забредшими в их город, и теперь, наконец, покидающими его. Ни ненависти, ни страха… ничего. Они не помнят. Совсем.

Он посмотрел на меня, и в его темных глазах читалась тревога, куда более глубокая, чем если бы нас преследовали.

— Оставлять их так, в изоляции, нельзя, Ваше Высочество, — тихо, но твердо произнес он. — Тем более, что это лишь часть Иллюзиона. Самая фанатичная его часть. Где-то здесь, недалеко, есть и другие поселения чистокровных, которые хоть и не влияли никогда на Исток, все же остаются приверженцами идеи чистоты крови. А пустота, которую мы оставили в сознании тех магов, рано или поздно заполнится чем-то новым. Без связей с внешним миром, без новых идей… они могут заразится от других поселений теми же идеями вновь. И все начнется по новой. Нужно попытаться выстроить мосты со всеми. Предложить им переехать, рассеять по другим королевствам, дать шанс интегрироваться. Убедить их и наши правительства в необходимости этого. Это… единственный способ предотвратить повторение истории.

Я закрыла глаза, чувствуя, что он был прав. Мы отняли у них оружие и память о том, как им пользоваться. Но мы не отняли у них саму возможность создать его снова. Изоляция породила Иллюзион однажды. Она породит его снова.

— Согласна, — прошептала я, снова ощущая на своих плечах невидимый груз ответственности. — Нужно… попробовать. Как только вернемся.

Каэл кивнул, но его взгляд задержался на мне чуть дольше, в нём читалась невысказанная мысль. Он вновь аккуратно поправил складку на моём одеяле, его пальцы на мгновение замерли.

— Есть ещё одна вещь, которую я должен был сделать, — произнёс он тихо, без обычной своей учтивости, а с какой-то усталой прямотой. — Это касается Паргуса.

Я насторожилась, стараясь не показывать, как ревёт в висках от слабости. Каэл посмотрел в сторону задернутого входа в кибитку, за которым слышались приглушённые голоса.

— Его боль была слишком острой. — Каэл перевёл на меня тёмный, неотразимо честный взгляд. — Я вошёл в его сознание и… скорректировал кое-что. Убедил его, что не было влюбленности, лишь мимолётный интерес, увлечение новым и необычным. Не более того.

Во мне что-то холодное и тяжёлое оборвалось и упало. Я уставилась на Каэла, пытаясь осознать сказанное.

— Ты… изменил его память? — прошептала я, и голос мой снова стал хриплым.

— Я смягчил её, — поправил он мягко, но непоколебимо. — Острые края. Вместо ножа, нацеленного в сердце, теперь лишь… лёгкая досада. Разочарование, что ничего не вышло. Но не пропасть, в которую он падал. Он легко сможет жить с этим.

Я откинулась на тюфяки, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Снова эта серая, скользкая грань. Сначала Иллюзион — мы стёрли им память, обезоружили, полагая, что так будет лучше. Теперь Паргус. Где предел? Где та черта, за которой наше «во благо» превращается в такое же насилие, против которого мы сражались?

— Я не уверена, что это правильно, — выдохнула я, глядя на дребезжащий потолок. — Ни в случае с Иллюзионом, ни… с ним. У нас не было права.

— Права? — Каэл тихо рассмеялся, и в его смехе не было веселья. — Ваше Высочество, двадцать лет назад ваш приёмный отец, Адорд Лантерис, принял решение украсть принцессу крови и заставить её родителей, короля и королеву, верить, что их дочь мертва. Он решил за всех. Солгал. Обрёк их на годы страданий. Это было правильно?

Я замерла, словно он плеснул мне в лицо ледяной водой. Образ отца, его спокойные глаза, его тёплые руки… и тайна, которую он нёс все эти годы.

— Нет, — прошептала я. — Это было ужасно.

— Но это спасло мир, — безжалостно парировал Каэл. — Если бы вас нашли тогда, вас бы убили. Не было бы Светоча, который остановил войну. Не было бы нас здесь, в этой кибитке, потому что мира, который нужно спасать, попросту бы не осталось. Грань между добром и злом, Ваше Высочество, не чёрная и не белая. Она стёрта, условна и до неприличия тонка. Иногда верного ответа просто… нет. Есть лишь выбор. И его последствия.

Он помолчал, давая мне вдохнуть эту горькую пилюлю.

— Я не испытываю восторга от того, что сделал с памятью Паргуса. Но я видел два пути: оставить его с душой, разорванной в клочья. Или… дать ему шанс исцелиться, пусть и искусственно, пусть и обманом. Я выбрал шанс. Как когда-то выбрал его Адорд.

Я закрыла глаза, чувствуя, как голова идёт кругом от слабости и этой тяжёлой правды.

— И… теперь ему лучше? — тихо спросила я, уже почти зная ответ.

— Ему… спокойнее, — ответил Каэл. — Он вспоминает Таши с лёгкой горечью, как о несложившемся знакомстве. Он уже спорит с Дао о модификациях порталов и дразнит Серана. Он живёт. И да, — его голос смягчился, — в целом… я тоже этому рад.

Я кивнула, не в силах найти слов. Неправильно. Правильно. Серая зона. Последствия. Всё смешалось в один тяжёлый, неудобный комок в груди. Но сквозь эту тяжесть пробивалось одно маленькое, тёплое чувство — облегчение, что Паргус не сломлен. Что он дышит, шутит и смотрит вперёд.

Возможно, в этом гибнущем мире именно такие маленькие, неидеальные акты милосердия и были тем единственным добром, на которое мы всё ещё были способны.