Марица. Исток

Глава 28 Дорога домой

Вопреки ожиданиям, после того, как Каэл сказал, что я очнулась, меня никто не беспокоил, давая возможность прийти в себя. Он и сам пересел на лошадь, намекая, что мне нужно просто поспать. Но сон не шел.

Лежать в одиночестве в грохочущей кибитке оказалось невыносимо. Тело ломило, будто меня переехало стадо диких коней, но сознание было ясно и жаждало хоть каких-то подтверждений, что мир вокруг — не сон.

Я лежала, уставившись в дребезжащий потолок, и слушала. Сквозь стук колес и скрип кожаной сбруи доносились обрывки разговоров, и каждый голос был бальзамом на душу.

— … значит, если мы держим направление на закат, то через пару дней должны выйти к Ржавым холмам, — доносился спокойный, уверенный бас Серана. — Там уже начинаются карты Феорильи.

— Если эти твои холмы еще на месте, — парировал язвительный баритон Чефарта. — После всего, что творилось, я бы не удивился, если бы они рекой потекли.

— Течь они не будут, — вклинился суховатый, отточенный голос Дао Тебариса. — Геомагический анализ, который я успел провести до… отбытия, показал стабильность плато. Другое дело, что проходы могли завалить.

— Расчистим, — коротко бросил Асталь.

Но главное, что я ловила слухом, — это голос Демитра. Он почти не участвовал в спорах о маршруте, его низкий, теперь чуть хриплый от усталости тембр доносился реже других.

— Паргус, передай флягу. И следи за колесом, третий раз поскальзывается на ухабе.

— Да уже смотрю, смотрю! — откликался Паргус, и в его голосе, к моему изумлению и бесконечному облегчению, не было и тени недавней надломленности. — Кажется, ось тут погнута. Надо бы на привале подпланить.

— Подпланим, — соглашался Демитр.

Лежать дальше не было сил. Я с трудом приподнялась на локтях, откинула тяжелый брезентовый полог у входа и выглянула наружу.

Первый, кто меня увидел, был Паргус. Он шел рядом с кибиткой, что-то мурлыча себе под нос и поглядывая на злополучное колесо. Его взгляд скользнул по мне, задержался на секунду, а затем широко распахнулся.

— О! Смотрите кто! — крикнул он так, будто я не неделю пролежала в беспамятстве, а просто выспалась. — Наша соня наконец решила присоединиться к обществу!

Все обернулись. Семеро парней — запыленных, усталых, но живых. И все семь пар глаз уставились на меня. Чефарт, восседавший на своем огромном скакуне, язвительно хмыкнул, но в уголках его глаз собрались лучики мелких морщинок.

— Ну, посмотрите! Наше ходячее воплощение самоотверженности почти что походит на живую, — провозгласил он, и его голос, как всегда, был полон язвительности, но теперь в ней слышался неприкрытый, почти что одобрительный оттенок. — Надеюсь, ты насладилась своим отдыхом, пока мы тут, смертные, тряслись по этим ухабам и выслушивали нытье Паргуса о состоянии осей.

Я хотела парировать, но мой взгляд, скользнув за спину Чефарта, застыл. Я окинула взглядом окрестности и почувствовала, как у меня подкашиваются ноги.

Белая, молочная муть, пожиравшая когда-то свет и форму, исчезла. Не было и намека на те сюрреалистичные, плывущие ландшафты, что разрывали разум на части. Вместо них раскинулись обычные поля, поросшие необычной формы, выжженой на солнце травой. Редкие деревья отбрасывали на землю четкие тени. В теплом воздухе порхали бабочки. Простые, белые с черными крапинками.

— Мы… — мой голос сорвался. Я обвела взглядом компанию, ища подтверждения. — Мы все еще в Иных землях?

— Ага, — кивнул Паргус, с любопытством наблюдая за моей реакцией. — Только глянь вокруг. Красота!

Да, Таши была права. Здесь действительно красиво, когда мир не разваливается на части. Мысль о ней на мгновение сжала сердце ледяной глыбой. Она видела эту красоту, помнила её — и всё равно выбрала путь уничтожения. Фанатизм, вросший в душу глубже, чем любая память о прекрасном. Я смотрела на идиллический пейзаж и думала о том, как легко он может снова стать адом, если в сердцах живых останется хотя бы искра той ненависти, что сожгла её изнутри.

Мои размышления прервал тяжёлый, мерный стук копыт. Рядом с кибиткой поравнялся Демитр. Он не бросился ко мне с расспросами, не потребовал немедленных ответов. Просто наклонился в седле, сократив расстояние между нами до минимума.

— Как ты? — его голос был тихим, предназначенным только для меня, но в нём слышалась вся вселенная заботы и невысказанного страха.

— Цела, — ответила я так же тихо. — Каэл говорит, мы заблудились, и ищем дорогу наугад.

Демитр кивнул, его взгляд на мгновение скользнул по бескрайним, безориентирным полям.

— Карты, что были у Асталя, превратились в труху после первого толчка. Полагаемся на солнце и инстинкты. Не самый надежный способ. Я знаю, что ты устала, и не стал бы просить в других обстоятельствах, любовь моя. Может ты… можешь попробовать? В видениях посмотреть, в какую сторону сворачивать.

Я едва не закатила глаза. Будто ему нужно было просить! Будто я хрустальная и от одной невинной просьбы способна развалится на куски. И вдруг, глядя на него, я всё поняла. По усталому взгляду, по синякам под глазами, по едва уловимой дрожи в уголке губ, которую он сдерживал железной волей. За его внешним спокойствием скрывалась тихая, всепоглощающая ярость бессилия. Он, дракон, готовый сокрушать врагов, оказался бессилен перед моим беспамятством. Ему оставалось только ждать. И ждать. И каждый день, глядя на моё бледное, безжизненное лицо, он терял частичку себя, сгорая изнутри от страха и отчаяния.

Я закрыла глаза, отгораживаясь от грохота колес, от приглушенных разговоров, от собственной ломоты в теле, и обещая себе, что возмещу ему сполна за все его переживания!

— Северо-запад, — тихо, но четко сказала я. — Мы идем чуть севернее. Нужно смещаться вправо. Там возле раскосой березы будет развилка. Через пару дней должны увидеть Ржавые холмы, как и говорил Серан.

— Ну, слава Богам! — громко провозгласил Чефарт, разворачивая своего скакуна. — Наконец-то у нас появился живой компас вместо азартной игры «Угадай, в какой стороне родина». Что ж, принцесса, раз уж ты взяла на себя командование парадом, — он сделал театральный жест рукой в сторону северо-запада, — веди. А мы уж постараемся не отставать.

По рядам прошел облегченный смех. Напряжение, висевшее в воздухе все эти дни, растаяло, словно утренний туман. Серан тут же начал отдавать короткие распоряжения по корректировке курса. Асталь кивнул мне с молчаливым одобрением. Дао Тебарис, проезжая мимо на своем строгом темном жеребце, бросил на меня короткий, оценивающий взгляд и слегка, почти незаметно, склонил голову. Это было высшее проявление уважения с его стороны.

Демитр не улыбался. Он просто протянул руку, и его пальцы крепко сжали мои. Его ладонь была шершавой, покрытой мозолями и свежими царапинами, но ее тепло было самым настоящим, самым желанным ощущением в этом внезапно преобразившемся мире.

— Спасибо, что вернулась ко мне.

Он отпустил мою руку, отдал короткую команду своей лошади и поехал вперед, возглавляя теперь уже уверенное движение группы. А я осталась сидеть в проеме кибитки, радуясь тому, что мы скоро будем дома.

Вечер того дня был удивительно спокойным и почти что праздничным. После недели блужданий и страха за мою жизнь, обретение четкого направления действовало на всех как лучшее вино. Настроение у команды было приподнятым, даже Чефарт снизошел до того, чтобы помочь Серану развести костер, ворча что-то насчет «примитивных человеческих ритуалов», но от щепок огонь вспыхнул у него на удивление быстро и ровно.

Пока Асталь и Дао разбирали скудные припасы, Паргус возился с той самой злополучной осью, насвистывая какую-то бравурную песенку. Каэл сидел поодаль, наблюдая за всем с своей привычной, слегка отстраненной улыбкой, но в его глазах читалось глубокое удовлетворение.

Меня, разумеется, не подпустили ни к чему, кроме как к раскладыванию одеял в кибитке. Я чувствовала себя разбитой, но по-хорошему, как после долгой и тяжелой, но успешно завершенной работы. Тело ныло, но на душе было светло и непривычно легко. Мы спасли мир. Мы были живы. И мы медленно, но верно двигались домой.

Ужин прошел шумно и весело. Даже строгий Асталь пару раз усмехнулся в ответ на какую-то шутку Серана. Я сидела, прислонившись к колесу кибитки, закутанная в одеяло, и просто смотрела на них, на этих таких разных мужчин, ставших мне дорогими друзьями, и чувствовала, как меня переполняет тихая, счастливая усталость.

Когда костер начал угасать, а звезды зажглись на потемневшем небе — настоящие, яркие звезды, а не размытые пятна в ядовитой дымке, — все один за другим стали расходиться на отдых. Меня уложили в кибитку, тщательно укутали, и я, прислушиваясь к привычным ночным звукам — стрекотанию цикад, фырканью лошадей, приглушенному храпу Серана, — стала медленно проваливаться в долгожданный, глубокий сон.

Я уже почти уплыла в объятия Морфея, как скрип дверцы кибитки заставил меня вздрогнуть и приоткрыть глаза. В проеме, залитый лунным светом, стоял Демитр.

Он вошел бесшумно, затворил за собой дверцу и какое-то время просто стоял в темноте, и я чувствовала его взгляд на себе. Потом он тяжело вздохнул, и этот звук был полон такого долго сдерживаемого напряжения, что у меня защемило сердце.

— Марица, — его голос прозвучал низко и с хрипотцой, будто ему было трудно выговорить мое имя.

Он не стал зажигать свет. В следующее мгновение он был рядом, опустился на колени у моего ложа, и его руки, сильные и в то же время бесконечно бережные, обхватили мое лицо.

— Я чуть не сошел с ума, — прошептал он, прижимаясь лбом к моему. Его дыхание было горячим и неровным. — Целую неделю. Смотреть на тебя и не иметь возможности ничего поделать. Не знать, вернешься ли ты ко мне.

Он говорил тихо, отрывисто, и каждое его слово было выстрадано. Вся его железная выдержка, все генеральское спокойствие, которое он демонстрировал днем, рассыпались в прах, оставив лишь голую, дрожащую от страха и облегчения душу.

— Я не могу потерять тебя снова, — его голос сорвался, и он притянул меня к себе, почти придавив всей своей тяжестью. Его объятия были такими крепкими, что у меня перехватило дыхание, но это было именно то, что мне было нужно. — Никогда. Слышишь? Никогда больше так со мной не поступай!

— Больше не буду, — прошептала я в его плечо, обнимая его в ответ и чувствуя, как дрожат его плечи. — Я никуда не денусь. Я обещаю.

Он отстранился, и в лунном свете, пробивавшемся сквозь щели в кибитке, я увидела влажный блеск в его глазах. Он не сказал больше ни слова. Его губы нашли мои в темноте, и этот поцелуй был не похож ни на один предыдущий. В нем не было ни страсти, ни ревности, ни вызова. В нем была вся боль недели отчаяния, все облегчение от моего возвращения и какая-то новая, щемящая нежность, смешанная с безграничной преданностью.

Мы не говорили больше той ночью. Он просто лег рядом, прижав меня к себе так крепко, как будто боялся, что я исчезну, если он ослабит хватку хоть на мгновение. И я, прислушиваясь к ровному, наконец-то спокойному стуку его сердца, заснула самым безмятежным, самым исцеляющим сном за долгие недели.

На следующий день пейзаж начал меняться для Демитра на до боли знакомый. А еще через день зелено-желтые поля сменились рыжеватыми дюнами. А на горизонте, в мареве зноя, замаячили знакомые очертания глинобитных стен и сторожевых вышек.

— Пески возле Фирта! — первым провозгласил Серан, снимая шлем и вытирая пот со лба. — Шеров хвост, я бы никогда не подумал, что так обрадуюсь этому пеклу!

— Гарнизон «Скала», — кивнул Демитр, и в его голосе впервые за долгое время прозвучали нотки чего-то, кроме усталой ответственности. Почти что радость. — Еще пару дней пути, не больше.

Воодушевление охватило всех. Даже Чефарт перестал язвить и с некоторым любопытством взирал на суровые пейзажи своего бывшего противника. Демитр за эти дни действительно повевелел. Каждую ночь он приходил в нашу кибитку и, прижимая меня к себе, засыпал глубоким, исцеляющим сном.

Спать на песке, несмотря на всю радость от возвращения в обжитую местность, было сущим мучением. Песок забивался повсюду, был холодным ночью и раскаленным днем. Поэтому в нашу кибитку по-братски подселяли Паргуса и Серана. Теснота, храп и вечные шутки Паргуса о «свадебном путешествии под присмотром» стали привычным, почти домашним фоном. Вторую кибитку заняли наши друзья.

Но в тот день нам повезло. На пути попался постоялый двор — убогий, глинобитный, но для нас, истосковавшихся по хоть каким-то признакам цивилизации, он показался настоящим дворцом.

Комнат было всего три.

— По ранжиру, — коротко бросил Асталь, взглянув на нашу разношерстную компанию.

В итоге Чефарт, Дао и Каэл заняли одну комнату — молчаливое и, наверное, самое тактически выверенное трио. Серан и Асталь — вторую, продолжив свое неспешное солдатское сближение. А нам с Демитром досталась третья — вместе с Паргусом.

Паргус, впрочем, выглядел скорее довольным. Осмотрев нашу тесную каморку с двумя кроватями, он с деловым видом заявил:

— Не рыпайтесь, я устроюсь в углу на плащах. Мне и там просторно.

С наступлением темноты воцарилась непривычная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием очага. Усталость взяла свое, и вскоре послышался ровный, глубокий храп Паргуса.

Демитр, уже лежавший рядом со мной на узкой кровати, замер, прислушиваясь.

— Спит, — тихо выдохнул он, и прежде чем я успела что-то сказать, он легко, почти беззвучно поднялся с постели, взял меня за руку и потянул за собой. — Идем!

— Куда?

— Я не могу уснуть в этой каменной коробке рядом с тобой — его шепот у самого уха был горячим, настойчивым.

Он, не слушая моих возражений, на цыпочках вывел меня из комнаты и, словно вор, крадущий самое дорогое сокровище, потянул через темный двор к нашей кибитке.

Лунный свет заливал ее внутренность серебром. Демитр втащил меня внутрь, захлопнул дверцу и, наконец, обернулся ко мне. Его глаза в полумраке горели тем самым огнем, который я не видела в них с тех самых пор, как все началось — безумно влюбленного мужчины, желающего свою женщину и до смерти уставшего от разлук и чужих глаз.

— Я хочу тебя, — прошептал он, прижимая меня к груди и запуская пальцы в мои волосы. — Я просто уже не могу дотерпеть до дома.

Его губы нашли мои в полумраке — нежно, настойчиво, пока пальцы сжимали мою юбку гармошкой, и в следующее мгновение ладони — шершавые, исцарапанные, знакомые до боли — прижались к оголённой коже моего бедра. Я вздрогнула, но не от холода, а от внезапной, долгожданной близости. Он чувствовал это, чувствовал каждую дрожь, и его пальцы скользнули ближе, туда, где я уже жаждала почувствовать его. С моих губ сорвался рваный стон.

— Я так боялся, что не услышу этого, — прошептал он, прерывая поцелуй, пока его дыхание обжигало шею.

— Демитр, — я откинула голову, давая его губам доступ к горлу, и сама удивилась тому, как хрипло и призывно прозвучало его имя. — Замолчи. Просто не останавливайся.

Он не заставил себя просить дважды. Его пальцы ловко расстегнули застёжки на моём платье, и ткань с лёгким шуршанием сползла на пол. Холодный ночной воздух коснулся кожи, но тут же его сменило тепло его тела, прижавшегося ко мне.

Его руки скользили по моим бокам, ладони — грубые, но невероятно бережные, — вырисовывая на коже узоры из мурашек. Он знал, где кожа на моей спине особенно чувствительна, знал, как легкое движение большого пальца у основания позвоночника заставляет меня выгибаться.

— Боги, как я по тебе соскучился, — его голос был густым от желания. — Не только так… во всех смыслах. И вот этому. По тому, как ты дышишь, когда я касаюсь тебя здесь.

Его пальцы скользнули между моих ног, и я резко вдохнула, впиваясь пальцами в его волосы.

— Нравится, да? Я знаю, тебе нравится! — хрипло прошептал он, укладывая меня на одеяла, разложенные в кибитке.

Он отстранился лишь на несколько секунд, когда я растегивала ремень его штанов и стягивала с него рубаху, а затем снова впился поцелуем в мои губы, опускаясь все ниже, пока я не начала умолять. И лишь тогда он раздвинул мои ноги и вошел в меня. Я издала долгий, сдавленный стон облегчения, обвивая его ногами и принимая его ещё глубже.

— Вот так, — прошептал он, и его губы снова нашли мои, пока он начинал двигаться.

Его движения были сначала медленными. Он мучал меня, специально, чтобы продлить удовольствие. Но с каждым новым нашим вздохом, с каждым стоном, вырывавшимся из моей груди, его ритм ускорялся, становясь всё более настойчивым, властным. Я встречала его движения, отзываясь на каждый его жест, зная по едва слышному изменению его дыхания, что ему нравится, как я впиваюсь ногтями в его плечи, как я шепчу его имя, когда волна наслаждения начинает подступать.

— Марица, — он прошептал моё имя, и оно прозвучало как молитва. — Я люблю тебя. Боги, как же я люблю тебя.

Ощущения нарастали. Всё внутри меня сжималось и плавилось под его ладонями, под его губами, под его телом. Мир сузился до тёмного пространства кибитки, до запаха его кожи, смешанного с пылью дорог и полынью, до звука нашего тяжёлого дыхания. Я знала этот путь к кульминации, знала каждый его изгиб, и от этого предвкушение было только острее. Он чувствовал моё приближение, его движения стали ещё более целенаправленными, властными, вышибая из меня последние остатки самоконтроля.

— Со мной, — выдохнул он, и это был не просьба, а приказ, который моё тело было готово выполнить с радостью.

Взрыв был долгим, глубоким, выворачивающим наизнанку. Я закричала, подавившись криком в его плече, чувствуя, как всё внутри сжимается вокруг него в судорожном, бесконечном блаженстве. Он продержался ещё несколько мгновений, следуя за мной, и затем его собственное тело напряглось в тихом, мощном рывке. Он уронил голову мне на грудь, его тяжёлое, прерывистое дыхание было самым честным звуком на свете.

Мы лежали сплетённые, в тишине, нарушаемой лишь затихающим стуком наших сердец. Его руки по-прежнему крепко держали меня.

— Моя! Никуда не денешься, — прошептал он мне в волосы, и в его голосе слышалась усталая, счастливая улыбка.

— И не собираюсь, — выдохнула я в ответ, прижимаясь губами к его ключице. — Ты мой.

Он перевернулся на бок, увлекая меня за собой, так что я оказалась полулежа на нём, щекой прижавшись к его груди. Его пальцы медленно, лениво водили по моей спине, и это прикосновение было таким мирным, таким полным доверия, что слова сами сорвались с губ, прежде чем я успела их обдумать.

— Демитр.

— М-м? — он лениво пробормотал, целуя мой висок.

— У нас будет ребёнок.

Пальцы на моей спине замерли. В тишине кибитки его дыхание стало единственным звуком, и оно тоже прервалось на секунду.

— Что? — его голос был тихим, беззвучным выдохом.

Я приподнялась, опершись на локоть, чтобы видеть его лицо. В лунном свете, пробивавшемся сквозь щели, его глаза были огромными, полными внезапного, настороженного ожидания. Сердце заколотилось где-то в горле, смешав волнение с внезапным страхом. Я собиралась дождаться дворца, лекаря, уверенности. Но в последние дни я чувствовала изменения — грудь набухла, неприятно ныла от прикосновения к ней ткани платья, а низ живота переодически странно тянуло, но не так, чтобы стоило волноваться. Сейчас я была почти уверена и без лекаря. И после нашей близости правда буквально рвалась наружу.

— Я беременна, — повторила я тише, почти шёпотом.

Он не двигался, не дышал. Казалось, время остановилось. Он медленно сел, усаживая меня перед собой. Его руки схватили мои, сжали с такой силой, что кости хрустнули, но боль была ничтожной по сравнению с тем бурей, что бушевала в его взгляде.

— Ты… уверена? — прошептал он.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, как по щекам текут горячие, предательские слезы. Он следил за ними, за каждой каплей.

— Когда ты узнала? — голос его сломался, стал хриплым, чужим.

— После… после всего. Когда я была в Истоке. Я видела его, Демитр. Он сказал, что ему нравится имя Киваль. И… женские дни. Они не пришли, хотя должны были еще недели две назад.

Он отпустил мои руки, его пальцы разжались, и он откинулся назад, на груду одеял, уставившись в потолок кибитки. Его грудь тяжело вздымалась.

— Ребенок, — прошептал он, и в этом слове было благоговение. — Наш ребенок.

Он закрыл глаза, провел ладонью по лицу, и я увидела, как напряглись его скулы, будто он сдерживал какую-то невероятную, всесокрушающую силу. Когда он снова посмотрел на меня, там было нечто первозданное, дикое, бесконечно нежное.

Потом он медленно, очень медленно опустил ладонь на мой живот. Его рука была огромной, тёплой и чуть дрожала. Он закрыл глаза, прислушиваясь к тому, чего еще нельзя было услышать, но что он уже чувствовал — новой жизни, нашему будущему.

— Ты должна была сказать сразу же, как очнулась! — выдохнул он, открыв глаза. — Марица, ты должна была отдыхать, а не…

— Я сама не была уверена, — перебила я его мягко. — И тебе не стоит волноваться, мы в порядке.

Он наклонился и прижался губами к тому месту, где лежала его ладонь. Этот поцелуй был более интимным, более страстным, чем все, что было между нами минуту назад.

— Сын, — прошептал он в мою кожу. — Киваль Янг. Да, это ему подходит. Это ему подходит идеально.

Он снова положил руку на мой живот, и на этот раз его прикосновение было твёрдым, уверенным, полным обладания и безграничной нежности.

— Слышишь, сынок? — прошептал он, обращаясь к той крошечной жизни, что только-только начала свой путь. — Я жду тебя и клянусь всегда любить и защищать! И тебя, — его голос снова обрел свою стальную твердость. — Я буду охранять вас четверых как зеницу ока. Никто и никогда не причинит вам вреда. Пока я дышу.

Он снова обнял меня, но теперь его объятия были другими — не порывом страсти, а крепостью, надежным укрытием, колыбелью для нашей новой, только что рожденной тайны.

— Может сбежим? Теперь Ледарс точно меня казнит! — вдруг хрипло рассмеялся Демитр мне в волосы. — Сначала за то, что посмел прикоснуться к его дочери, а теперь еще и за внука.

— Он простит, — улыбнулась я, прижимаясь к нему. — И чувствую, нам с тобой еще придется повоевать с двумя заполошными дедами за право самим решат, как воспитывать Иларию, Аэлиана и Киваля!

— Я буду только рад! — прошептал он, вновь меня целуя.