Марица. Исток

Глава 14 Поездка в деревню

Сборы заняли всего один день. Упаковать предстояло немного — несколько практичных дорожных платьев, подарок для Дафне. Помимо своего свертка я заметила еще два с теплыми пледами, запасом целебных трав и сладостей, которые я не ем. На мой немой вопрос Силе, которая напоминала маленький смерч заботы, горничная махнула рукой и только сказала: «Детям в дорогу!».

Я предпочла не уточнять, каких именно детей она имела ввиду.

Сборы Демитра были образцом военной четкости — один мешок, аккуратно упакованный денщиком. Дети, Илария и Аэлиан, были на взводе, их глаза горели от предвкушения приключения. Маршал Янг, провожая нас у ворот поместья, сунул внукам по увесистому прянику.

Самым странным во всей этой подготовке была легкость, с которой Его Величество согласился сменить королевскую карету с гвардейским эскортом на поездку с торговым обозом. Я ожидала долгих споров, но вместо этого, выслушав мой план присоединиться к торговому каравану, король лишь задумчиво постучал пальцами по ручке кресла и кивнул.

— Разумно, — сказал он коротко. — Неприметно. И ты будешь под прикрытием наемников из гильдии купцов. Гораздо меньше внимания, чем королевский эскорт с гербами. Согласен.

Истер, стоявший рядом, поднял бровь, но промолчал. Только когда аудиенция закончилась, и мы вышли в коридор, он тихо прошипел мне на ухо

— Что это с ним?

Я недоуменно пожала плечами, но зацикливаться на этой мысли не стала. Мне решение отца определенно было на руку.

Путешествие оказалось на удивление спокойным. Два дня в пути пролетели как один долгий, наполненный запахом пыли, лошадей и свежескошенных полей день. Мы двигались неторопливо, вливаясь в размеренный ритм каравана. Повозки, груженные тканями, инструментами и книгами из столицы, покачивались на ухабах, их колеса мерно поскрипывали. Купцы, ремесленники и редкие путешественники, как мы с Демитром, негромко обсуждали деловые вопросы и травили байки в пути. Наемники гильдии — молчаливые, внимательные мужчины с военной выправкой — держались по периметру, их взгляды постоянно сканировали окрестности, но делали это ненавязчиво, по-деловому.

Дети первое время жались ко мне в крытой кибитке, широкими глазами глядя на бескрайние поля и перелески, мелькавшие за пологом. Но уже к концу первого дня любопытство победило робость. Илария вовсю болтала с погонщиками, расспрашивая о лошадях, а Аэлиан напоминал беспокойный сгусток магической энергии, просто не способный усидеть на одном месте.

Демитр большую часть пути провел верхом, объезжая караван, сливаясь с наемниками в единую, слаженную систему охраны. Но по вечерам, у костра, он весь принадлежал нам. Он сбрасывал с себя напряжение дня, становился проще, мягче. Он рассказывал детям сказки и грубоватые солдатские байки, которые те слушали, раскрыв рты. А потом, когда они засыпали, закутанные в пледы в кибитке, мы с ним сидели у огня, пили травяной чай и молча смотрели на звезды.

Это напоминало мне совсем другое путешествие. В сжатом пространстве телеги с шестью раненными солдатами. Я улыбнулась и поймала взгляд Демитра. Он тоже вспоминал о ней.

И вот теперь, утром третьего дня, когда наша повозка отошла от каравана и свернула на знакомую, ухабистую дорогу, ведущую к деревне, мое спокойствие начало таять. На смену ему пришла тихая, но навязчивая тревога.

Я знала этих людей. Любила их. Они растили меня, лечили мои сбитые коленки, ругали за проказы и тайком подкармливали пирогами. Для них я всегда останусь маленькой Марицей, дочерью Адорда и Лисарии. А Демитр… Демитр был для них чужаком. Столичным генералом. Человеком из другого, незнакомого и пугающего мира.

Я украдкой взглянула на него. Он сидел напротив, прямой и собранный даже сейчас. Его взгляд был устремлен на расстилающиеся за пологом поля, но я чувствовала его внимание — острое, аналитическое, сканирующее местность на предмет угроз. Он был солдатом до мозга костей. Таким его и увидят.

Мои односельчане не знали условностей и дистанций столичного общества. Их любовь была шумной, искренней и… навязчивой. Они будут заглядывать в глаза, хлопать по плечу, задавать самые прямые и бесцеремонные вопросы. «А что, генерал, правда, что у вас во дворцах золотые нужники?», «А много ль народу на войне порубил?», «А как ты, Марица, у такого сурового мужика уживаешься? Не бьешь?». Они будут тыкать пальцем в его шрамы, предлагать самогон в восемь утра и пытаться научить доить корову.

С Иларией и Аэлианом проблем возникнуть не должно. Дети есть дети. Илария точно быстро подружится с местной детворой, а вот Аэлиана с рук не спустят.

Сердце сжалось от предчувствия катастрофы. Я представила себе Демитра, зажатого в углу горницей тетей Ульмой, которая будет с пристрастием допрашивать его о намерениях и размере жалования. Представила его каменное лицо и сжатые челюсти. Он не привык к такому. Его мир — это приказы, дисциплина, четкие границы. А здесь эти границы стирались в прах одним лишь радушным хлопком по спине.

Я уже почти пожалела, что поехала.

Сильное, теплое прикосновение его пальцев к моей руке прервало поток панических мыслей. Я вздрогнула и встретилась с его взглядом. В его глазах не было ни раздражения, ни напряжения — лишь спокойная, глубокая уверенность.

— Перестань нервничать, — сказал он тихо, чтобы не разбудить детей, дремавших на моих коленях. Его большой палец провел по моим костяшкам, снимая невидимое напряжение. — Все будет хорошо.

— Они… они очень прямолинейные, — предупредила я, чувствуя, как тепло от его прикосновения растекается по руке. — И очень любопытные. Они могут задавать вопросы… самые неожиданные.

Уголки его губ дрогнули в едва заметной усмешке.

— После допросов в кабинете у твоего отца и светской болтовни с дамами, у которых ядовитее языка только платья, деревенская прямота покажется мне отпуском, — он пожал мне руку и отпустил, его взгляд снова устремился на дорогу. — Я справлюсь, Марица. Я здесь не как генерал. Я здесь как твой жених. И я буду вести себя соответственно.

Его слова подействовали на меня успокаивающе. Он был прав. Ладно. Будь что будет.

Повозка, наконец, миновала последний поворот, и впереди, в лучах полуденного солнца, показалась деревня. Первой, как всегда, была старая мельница с неподвижными крыльями. За ней — крыши домов, дымок из труб, знакомые до боли силуэты.

И первая фигура на дороге — высокая, худая, с посохом в руке. Старый пастух Гордон. Он прикрыл ладонью глаза от солнца, вглядываясь в подъезжающую повозку.

Я глубоко вздохнула, расправила плечи и улыбнулась. Действовать будем по обстановке.

Тревоги мои, к счастью, оказались напрасными. Демитр, к моему величайшему удивлению, влился в деревенскую жизнь с такой естественностью, будто родился и вырос не в столичном особняке, а в соседнем доме.

Старик Гордон, прищурившись, осмотрел его с ног до головы, хмыкнул и, вместо допроса, спросил, не хочет ли генерал взглянуть на его жеребца — того самого, что я когда-то лечила от мокрецов. И Демитр с искренним интересом отправился к загону, внимательно выслушивая пространные рассуждения пастуха о кровных линиях и норове животного.

Апофеозом же стало одобрение Маса. Староста, мужчина видавший виды, с руками размером с лопату, после вечера, проведенного за кружкой темного деревенского эля и разговорами о пограничных стычках (о которых Мас, к моему удивлению, был прекрасно осведомлен благодаря странствующим торговцам), тяжело хлопнул Демитра по плечу, едва не вогнав того в землю, и громогласно объявил на всю улицу:

— Хорош мужик! Коренастый. В руках уверенный. Надежный! — Он подмигнул мне, его глаза блеснули озорными искорками. — И в постели, поди, будет огонь! Не прогадала, Марька!

Демитр лишь фыркнул, с достоинством приняв и похвалу, и намек, а я почувствовала, как горит все лицо, и поспешила сменить тему.

Дети были в полном восторге. Илария и Аэлиан носились по деревне с ватагой местных ребятишек, их восторженные крики оглашали окрестности. Точнее, носилась Илария, а Аэлиан все еще неуклюже пытался поспевать за сестрой. Они пачкались в земле, ловили кузнечиков, с упоением слушали страшные истории у вечернего костра и нахваливали простую деревенскую еду, которую их столичная кухарка ни за что бы не подала к столу.

Мой старый каменный дом встретил нас уютной прохладой. Он был безупречно ухожен — всюду чистота, на столе свежий хлеб и кувшин молока, а в печи уже были затоплены лучины, присланные соседкой. За всем этим чувствовалась неустанная, ненавязчивая забота всей деревни в течение всех этих лет. Я прослезилась, а Дафне в ответ сказала, что это меньшее, чем могла отплатить мне деревня — за спасение во время войны, за присылаемых из столицы специалистов в год, когда урожай в их местности был совсем плох. И за припасы, присланные лично короной, чтобы деревня не погибла с голоду.

На следующий день мы с Демитром взяли лопаты и отправились в лес. Там, под старой липой, в надежном кованом сундуке, хранилось то, что я спасала от феорильцев. В том числе и ордена отца, мамины драгоценности и их переписка. Мы аккуратно откопали сундук и перенесли его в кибитку, поставив его рядом с дорожными мешками.

А потом мы оба, не сговариваясь, включились в подготовку к свадьбе.

Он, к моему удивлению и тайной радости, не гнушался самой черной работы — рубил дрова для общего стола, таскал тяжелые скамьи, помогал растягивать праздничные гирлянды из полевых цветов между домами. Его мундир сменила простая холщовая рубаха, а на лице вместо привычной собранности появилось новое, спокойное и умиротворенное выражение. Он ловил мои взгляды и отвечал на них легкой, почти незаметной улыбкой, и от этого на душе становилось тепло и светло.

Я же помогала женщинам на кухне — месила тесто для пирогов, чистила овощи, натирала сыр. Воздух гудел от смеха, сплетен и предпраздничного оживления. Пахло свежим хлебом, жареным мясом и душистыми травами. Илария с важным видом разносила готовые блюда, а Аэлиан, подражая сестре, таскал на кухню дрова, вызывая всеобщее умиление.

К вечеру все было готово. Деревня преобразилась, превратившись в одну большую праздничную площадку. Столы, сдвинутые в длинную линию, ломились от яств. В центре площади сложили костер, готовый к зажжению с наступлением темноты.

На следующее утро, под чистым и ясным небом, состоялся обряд. Дафне, в простом желтом подвенечном платье, сшитом ее матерью, и Себар, смущенный и сияющий, обменялись клятвами под старым дубом на краю деревни. Глаза Дафне блестели от счастья, когда старейшина объявил их мужем и женой, площадь взорвалась криками одобрения и аплодисментами.

Пир удался на славу. Музыканты заиграли залихватские мелодии, и площадь заполнилась танцующими парами. Вино лилось рекой, шутки и смех становились все громче и искреннее. Улучив момент, я отвела новобрачную подальше от толпы и протянула ей ключ от своего дома.

— Держи. Еще один мой подарок вам на свадьбу.

Она резко подняла на меня глаза, полные непонимания.

— Что? Нет, Марица, мы не можем… Ты же…

— Я не была здесь ни разу за последние пять лет, — перебила я её твёрдо. — Я знаю, что Себар собирался уйти на шахты, чтобы заработать на свой дом, в то время, как мой стоит пустым. Я думаю, это не честно. В доме должны жить люди. Молодые, любящие, с надеждой смотрящие вперёд. Как вы. Он твой. Ваш. От меня. И от Адорда с Лисарией тоже. Они бы очень хотели, чтобы здесь росла новая семья.

Слёзы брызнули из глаз Дафне. Она попыталась что-то сказать, но вместо слов из горла вырвался лишь сдавленный, счастливый вздох. Она обхватила меня так крепко, что кости затрещали.

— Но… но как же ты? — выдохнула она, уткнувшись мокрым лицом в моё плечо.

— Я купила себе новый, в столице. И когда буду заезжать в гости, остановимся у вас. Уж в сарае, думаю, место нам найдете.

— Пристрой сделаем. — проговорила Дафне, вытерая слезы. — Жилой. Для вас. И вы обязательно должны будете приехать!

— Вот и договорились, слава Богам! Так что хватит реветь Иди, радуй мужа!

Я отошла в тень, чувствуя, как дрожат колени и наворачиваются на глаза слезы облегчения и счастья. Сделка с совестью была заключена. Я знала, что Адорд и Лисария одобрили бы мой поступок. Их дом не будет пустовать. В нем снова зазвучат детские голоса, запахнет свежим хлебом и будет жить любовь.

Сильное, теплое прикосновение руки на моей спине заставило меня вздрогнуть. Демитр стоял рядом, молча смотря на ликующий народ. Его лицо в тенях ночи было серьезным.

— Ты отдала им свой дом, — произнес он тихо, не как вопрос, а как констатацию.

— Я отдала им ненужное мне прошлое, чтобы подарить им будущее, — так же тихо ответила я. — У меня есть другой дом. Теперь.

Он повернулся ко мне, и в его глазах, отражавших огни костра, читалось что-то новое — глубокое, бездонное понимание.

— Значит, нам некуда будет возвращаться после пира, — сказал он, и в его голосе прозвучала легкая, почти озорная нотка.

Я улыбнулась, глядя на него сквозь влагу в глазах.

— Будем ночевать в саду, под звездами. Как бродяги.

— Или как первые люди на земле, — он наклонился и тихо, так, чтобы слышала только я, прошептал мне на ухо, — У которых есть только небо над головой и друг друга.

Я рассмеялась, а потом поймала руку Демитра и потащила его в самый центр веселья. Мы танцевали. Безумно, безрассудно, забыв обо всем на свете. Он, обычно такой сдержанный, кружил меня в быстром танце, его руки крепко держали меня за талию, а в глазах плясали искры настоящего, ничем не омраченного веселья. Я смеялась, запрокидывая голову, чувствуя, как ветер свистит в ушах, а сердце готово выпрыгнуть из груди от счастья.

И в этот самый момент, в пик всеобщего ликования, на меня обрушилось видение.

Звуки музыки и смеха исказились, превратились в оглушительный, нарастающий гул. А потом мир вокруг меня рухнул. Не в переносном смысле. Буквально.

Глаза закатились, дыхание перехватило, и я почувствовала, как падаю в бездну. Последнее, что я чувствовала — это руки Демитра на моей талии, но они могли удержать лишь мое тело — а сознание вырвалось наружу, уносясь в вихрь образов, звуков и боли. Воздух наполнился запахом гари и гниющей плоти — сладковатым, тошнотворным.

Я стояла на холме, но под ногами не было земли — лишь трескающаяся, чернеющая корка, как обугленная кожа. Впереди, там, где ещё вчера зеленели поля, теперь зияли пропасти. Они разверзались с глухим рёвом, поглощая деревни, дома, кричащих людей. Земля дыбилась, как раненая тварь, и с каждым толчком в небо взмывали фонтаны грязи и камней. Реки вздулись, превратившись в чудовищные седые волны. Они обрушились на берега, сметая всё на пути. Я видела, как вода подхватывает телеги, лошадей, женщин с детьми на руках — их крики сливались в один протяжный стон, пока волна не захлопывалась над ними, как пасть. Города проваливались в бездну. Башни ломались, как тростинки, каменные стены рассыпались в пыль. Люди бежали, но куда?

Небо над головой почернело, раскололось на тысячи кровавых трещин, и с него хлынул поток расплавленной лавы и пепла. Мир гиб. Рушился. Превращался в адскую пустошь.

Я замерла, не в силах пошевелиться, захлебываясь этим кошмаром. А потом взгляд мой упал под ноги.

Земля под нашими ногами… дрогнула. Затем на ней проступила тонкая, черная трещина. Она быстро расширялась, углублялась, рвала почву, как гнилую ткань. Она прошла прямо между моими ногами и ногами Демитра, разделяя нас. А потом земля с оглушительным, немым ревом стала расходиться в разные стороны — огромные пласты породы разрывались, обнажая бездонную, черную пустоту, из которой валил леденящий душу холод и пахло серой и смертью.

Я услышала собственный крик, но он был таким же беззвучным, как и рев земли.

И тогда Видение исчезло.

Я стояла, по-прежнему в объятиях Демитра, на твердой, неподвижной земле. Вокруг кружились пары, гремела музыка, люди смеялись и пели. Все было как прежде.

Но я вся дрожала, как в лихорадке. Ладони стали ледяными, а в ушах стоял оглушительный звон.

Демитр мгновенно почувствовал перемену. Его руки остановили мое вращение, он притянул меня к себе, заглянул в лицо. Веселье в его глазах сменилось мгновенной, острой тревогой.

— Марица? — его голос прозвучал приглушенно, сквозь шум в моих ушах. — Что случилось? Ты белая, как полотно.

Я не могла вымолвить ни слова. Я лишь сжала его руку с такой силой, что кости затрещали, и уставилась на землю под нашими ногами — на ровную, утоптанную, целую землю.

— Уводим людей! — задыхаясь, прошептала я. — Сейчас земля треснет. Всех нужно увезти!

Время словно замерло. Музыка еще гремела, но для меня она превратилась в далекий, бессмысленный гул. Я видела только ужас в глазах Демитра, который сменился молниеносным пониманием. Он не задавал вопросов. Не просил объяснений. Он видел мое лицо и знал — каждая секунда на счету.

Его голос, низкий и властный, привыкший командовать на поле боя, разрезал праздничный гам, даже не повышая тона, но неся такую силу, что смех и музыка смолкли почти мгновенно.

— ВСЕМ СЛУШАТЬ! — прогремел он, и десятки глаз уставились на него. — Немедленно прекратить праздник! Собирать только самое необходимое! Кто на повозках — запрягать лошадей! Остальным — грузить детей и стариков! Быстро! Это не учения!

Наступила секунда ошеломленной тишины. Кто-то из молодых парней хмыкнул, решив, что это странная столичная забава. Но тут вперед шагнул Мас. Его лицо, еще секунду назад расплывшееся в улыбке, стало суровым и серьезным. Он посмотрел на меня, на мое, должно быть, искаженное ужасом лицо, и кивнул.

— Вы слышали генерала! — крикнул он, и в его голосе зазвучала железная воля старосты, привыкшего, что его слушают. — Двинулись! Быстро! У кого телеги — ко мне! Остальные — бегом к реке, на возвышенность! Марька своими видениями плохого не советует!

Этого было достаточно. Доверие, заработанное годами, и авторитет нового, но уже уважаемого человека, сработали лучше любой магии. Праздник превратился в хаотичные, но быстрые сборы. Женщины хватали детей, мужчины бросились к повозкам, снимая с них праздничные гирлянды. Вино и яства остались на столах.

Демитр, не теряя ни секунды, организовал людей в импровизинный отряд. Они помогали грузить самых слабых, направляли поток людей в сторону от деревни, к пологому холму за рекой — единственному заметному возвышению.

Мы с Демитром мчались от дома к дому, вытаскивая заспанных стариков и ошалевших от неожиданности детей. Илария и Аэлиан, испуганные, но послушные, уже сидели в нашей кибитке, которую Демитр одним движением развернул и направил за остальными.

Последние подводы уже отъезжали от околицы, когда раздался первый звук. Не грохот, а низкий, протяжный стон, идущий из самых недр земли. Он был таким глубоким, что его почувствовали скорее ногами, чем ушами. Лошади забеспокоились, заржали, забились в упряжи.

А потом земля дрогнула.

Сначала слабо, как от далекого обвала. Потом сильнее. С посуды, оставшейся на столах, посыпалась еда. С крыш посыпалась черепица.

Люди, уже добравшиеся до подножия холма, обернулись. И застыли в ужасе.

Трещина прошла не там, где мы только что танцевали. Она прошла по самой деревне. Сначала это была тонкая, темная линия на пыльной дороге. Затем она зиянула, разверзлась с сухим, чудовищным треском, который заглушил все крики. Края земли разошлись, обнажив мрачную, черную пустоту. Дома, стоявшие по обе стороны, с жутким скрежетом начали рушиться и проваливаться в разлом. Старая мельница Маса, символ деревни, ее сердце, накренилась, замерла на мгновение и с оглушительным грохотом обрушилась вниз, унося с собой обломки и куски истории. Пыль поднялась столбом, застилая солнце.

На холме воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь сдержанными рыданиями и тяжелым дыханием. Все смотрели на то, что еще минуту назад было их домом.

Демитр стоял рядом со мной, его рука тяжело лежала на моем плече. Он выдохнул, и в этом выдохе было все — и ужас, и напряжение, и горькое облегчение.

— Все закончилось, — произнес он хрипло, глядя на дымящуюся пропасть. — Все живы. Ты спасла их всех, Марица.

Я оторвала взгляд от разрушенной деревни и посмотрела на него. В горле стоял ком, а внутри все было холодным и пустым. Я медленно покачала головой, и мой голос прозвучал чужим, плоским, лишенным всяких эмоций, будто доносился из той самой бездны.

— Нет, — прошептала я. — Это только начало. Мир рушится. Весь. Целиком.