Марица. Исток

Глава 21 Тени и шепоты

Третий день пути слился в одно сплошное полотно серого тумана, усталости и тревожных находок. Иные земли… они цеплялись за подолы плащей липкой влагой, искривляли пространство под копытами лошадей. Каждый новый день подкидывал всё новые свидетельства этого окончательного, тотального распада.

Мы наткнулись ещё на два поселения. Оба — мёртвые. В одном тела уже разлагались, отравляя воздух сладковатой вонью тления, от которой сводило зубы и подкатывала тошнота. Стаи черных, молчаливых птиц сидели на обугленных балках, провожая нас безразличными бусинами глаз. В другом — снова стояли ряды «спящих», застывших в последнем мгновении перед неведомой катастрофой. Мы хоронили мёртвых и укрывали живых, запирая их в самых крепких домах, словно в склепах, в надежде, что однажды они проснутся.

Но третье поселение оказалось иным.

Оно было меньше предыдущих, всего несколько домиков, сложенных из тёмного, пористого камня. Тишина здесь была настороженной. Мы заметили их почти случайно — несколько пар глаз, блеснувших из-за груды развалин. Дети. Пятеро. Самому старшему на вид не больше десяти, младшая — крошечная девочка, прижимавшая к груди тряпичную куклу с выцветшими глазами.

Они были истощены. Кожа натянута на костях, впалые щёки, огромные глаза, полные не детского, а старческого ужаса. Увидев нас, они не бросились бежать, не закричали. Они просто смотрели, затаившись, как зверьки, понявшие, что убежать уже не смогут.

— Боги милосердные… — прошептал Паргус, и его голос дрогнул, сорвавшись на шепот. В его простодушном сердце эта картина не находила себе оправдания.

Мы спешились, стараясь двигаться плавно, не делая резких движений. Демитр поднял руки, показывая, что мы не опасны. Серан, не дожидаясь команд, уже рылся в вьюках, доставая вяленое мясо и сухари.

Дети не двигались, пока Серан не положил еду на камень перед ними. Тогда старший мальчик, с лицом, почерневшим от грязи и усталости, медленно, как старик, подошёл и схватил припасы. Он молча разделил их между остальными. Они ели жадно, торопливо, не отрывая от нас испуганных глаз.

Взрослые, как мы обнаружили, были здесь. «Спящие». Они сидели внутри полуразрушенного дома, прислонившись к стенам, с пустыми, невидящими взглядами. Родители? Соседи? Кто-то должен был заботиться о детях. Но теперь эта обязанность пала на нас.

Мы оставили им почти всё, что могли позволить себе отдать, — большую часть наших скудных припасов. Это был безрассудный поступок, но молчаливое решение созрело мгновенно. Никто не возразил. Даже Чефарт, обычно язвительный, лишь мрачно хмыкнул и отдал детям свой дорогой паёк — копчёное мясо и несколько сухофруктов.

— На, ешьте, — буркнул он, отворачиваясь. — Но не все сразу. Растяните. Мало ли…

Припасов, по нашим прикидкам, могло хватить им на несколько дней, да еще мы нашли немного зерна в засыпанном подвале ближайшего амбара. Демитр, опустившись на корточки перед старшим мальчишкой, терпеливо и медленно показал ему, как разжечь маленький костерок и сварить подобие каши, чтобы прокормиться. Но это было все, что мы могли для них сделать. Мы уезжали под пристальным, немым взглядом этих детей. Они так и не сказали ни слова. Только смотрели, пока мы не скрылись в тумане. Этот взгляд будет преследовать меня ещё долго.

Все эти дни я невольно наблюдала за Паргусом и Таши. Мой друг-демон окончательно потерял голову. Его влюблённость была написана на лице — в том, как он смотрел на неё, как старался ехать рядом, как подбирал слова, чтобы вызвать у неё хоть тень улыбки.

Таши была… ласкова. Насколько это вообще было для неё возможно. Она отвечала на его вопросы, иногда даже затевала короткие разговоры о механике или свойствах местных камней. Но стоило Паргусу попытаться сократить дистанцию — коснуться её руки, сесть ближе у костра, — как она тут же отдалялась. Стена оставалась стеной, лишь иногда позволяя заглянуть в щель.

Во время очередного привала, когда Паргус снова увлечённо что-то объяснял ей, чертя схемы на влажной земле, ко мне подошли Дао Тебарис и Чефарт.

— Нам нужно поговорить, — тихо сказал Дао, его бесстрастное лицо было напряжено.

Мы отошли чуть в сторону, к краю каменистой гряды, где туман был чуть реже.

— Этот фарс заходит слишком далеко, — без предисловий начал Чефарт, его янтарные глаза метали искры. — Твой демон ведёт себя как щенок, а эта девчонка водит его за нос. Я не верю в её внезапную перемену. Это ловушка.

— Я разделяю опасения лорда Чефарта, — холодно добавил Дао. — Её поведение нестабильно и непредсказуемо. Эмоциональная привязанность Паргуса делает его уязвимым. И всю нашу группу — вместе с ним. Она — слабое звено. Возможно, спланированное.

Я вздохнула, сжимая переносицу пальцами. Усталость давила на виски тяжёлым камнем.

— Я знаю. Я вижу то же, что и вы. Но что я могу сделать? Приказать ему перестать испытывать чувства? Он взрослый, он сам отвечает за свои поступки.

— Взрослый? — фыркнул Чефарт. — Он ведёт себя на пятнадцать лет от роду. И мы все можем поплатиться за его юношеский максимализм.

— Марица, — голос Дао прозвучал мягче, но твёрдо. — Ты его друг. Поговори с ним. Он слушает тебя. Если не как принцессу, то как товарища. Напомни ему, где мы и какая ставка на кону. Его влюбленность рискует стать фатальной для всех.

Они были правы. Я это понимала. Но мысль о том, чтобы вмешаться в личные чувства друга, вызывала у меня отторжение. Это было грязно, больно… и необходимо.

— Я попробую, — пообещала я. — Но не гарантирую результата. Сердцу, как говорится, не прикажешь.

— Прикажешь, — мрачно возразил Чефарт. — Когда на кону стоит жизнь. Или ты предпочитаешь, чтобы его сердце остановилось от ножа в спине, который воткнёт его возлюбленная?

Они ушли, оставив меня наедине с тяжёлыми мыслями. Когда мы тронулись в путь, я пришпорила Фергуса и поравнялась с Паргусом.

— Прогуляемся? — предложила я, кивнув в сторону от основной группы.

Он удивлённо поднял бровь, но послушно направил коня за мной. Мы отъехали на несколько десятков шагов, чтобы нас не слышали.

— Что случилось, Марица? — спросил он, и в его глазах читалась лёгкая тревога.

— Паргус, я буду с тобой откровенна. Меня беспокоит твоя… симпатия к Таши.

Он покраснел, но не стал отнекиваться.

— Это так заметно?

— Как синяк под глазом, — сухо ответила я. — Слушай, я понимаю. Она умна, необычна, в ней есть загадка. Но мы почти ничего о ней не знаем. Мы в самом сердце безумия, и она — наш проводник, который может привести куда угодно.

— Ты думаешь, она нас предаст? — его голос дрогнул.

— Я не знаю. Но я не могу это исключить. И твои чувства делают тебя слепым к потенциальной опасности. Ты видишь в ней ту, кем хочешь её видеть, а не ту, кто она есть на самом деле.

Он помолчал, глядя на гриву своей лошади.

— А кто она на самом деле, Марица? Ты можешь сказать наверняка? Все её боятся, смотрят на неё как на чудовище. Но я вижу в ней боль. Одиночество. Она как раненый зверь, который шипит, потому что ему больно. Может, ей просто нужен шанс? Немного доверия?

В его словах была такая искренняя, юношеская вера в добро, что у меня сжалось сердце.

— Доверие — это хорошо. Просто тебе не кажется, что для его формирования нужны усилия с обеих сторон? Я уже ей доверилась, когда попросила нас проводить, вот только в ответ не вижу ничего, кроме дистанции, отчужденности и игр. А слепое доверие — это роскошь, которую мы не можем себе позволить, Паргус. Не здесь. Не сейчас. Я прошу тебя лишь об одном — будь осторожен. Держи дистанцию. Не позволяй чувствам затмить разум. Ради нас всех. И ради тебя самого.

Он тяжело вздохнул.

— Хорошо. Я постараюсь. Но… — он посмотрел на меня умоляюще, — просто не проси меня перестать чувствовать. Я не могу.

Я дотронулась до его руки.

— Я не прошу. Я прошу тебя лишь быть осторожным и рациональным.

Мы вернулись к группе. Паргус какое-то время ехал молча, погружённый в свои мысли. Я видела, что наш разговор задел его за живое. Но видели ли его доводы хоть крупицу истины? Или его вера в Таши была сильнее любых доводов разума?

Но, к сожалению, влюбленность Паргуса не была нашей единственной проблемой.

Первой была боль Демитра.

Я следила за ним краем глаза, и сердце сжималось каждый раз, когда я замечала, как его пальцы непроизвольно сжимаются в кулак, как резкая тень боли пробегает по его лицу, прежде чем он успевает натянуть привычную маску невозмутимости. Он стал чаще отлучаться «проверить периметр», а возвращался с запахом горьких трав на одежде — зелье. Он пил его теперь не по графику, а почти каждый день.

Прошлой ночью, когда лагерь погрузился в тревожный сон, а сине-зелёное пламя костра отбрасывало на нас с ним прыгающие тени, я не выдержала. Я положила руку на его запястье, чувствуя, как под кожей напряжённо пульсирует кровь.

— Демитр. Хватит лгать. Как он?

Он не стал отнекиваться. Его плечи слегка опустились, выдавая глубочайшую усталость.

— Буянит, — тихо признался он, глядя в огонь. — Боли усиливаются. Это место… оно действует на него, как кислота на рану. Проклятие его жжет и хочет вырваться, чтобы сжечь все дотла. А я не могу ему этого позволить. Тогда умрет он, и возможно, я тоже.

— Ты держишь его на пределе. Это опасно.

— Я знаю. — Он повернулся ко мне, и в его тёмных глазах я увидела решимость. — Но пока всё под контролем. Я справляюсь. И если что-то пойдёт не так… если я почувствую, что теряю его… я скажу тебе. Обещаю.

Я знала, что это обещание дорогого стоит. И знала, что он будет держаться до последнего, даже если это последнее будет стоить ему жизни. Я лишь прижалась к нему сильнее, словно могла своей близостью унять бурю в его душе.

Вторая проблема назревала между Сераном и Асталем с самого начала пути. Я чувствовала это напряжение, но списывала на разницу в характерах или на тяготы пути. Мысль о том, что между ними лежит что-то конкретное, ужасное, мне в голову не приходила. Для меня Серан всегда был верным другом, душой нашей компании. И о многом, как выяснилось, я и не догадывалась.

Феорильский офицер отвечал на все попытки майора завязать беседу ледяными односложными репликами или просто молчанием. Серан же, казалось, не замечал или делал вид, что не замечает этого холодного приёма. Он продолжал свои солдатские шутки, делился едой, пытался создать подобие товарищеской атмосферы.

Но запал был уже подожжён. И рвануло на третий день, во время короткого привала у подножия гряды чёрных, неестественно остроконечных скал.

Все валились с ног от усталости. Дао молча растирал виски, Чефарт с наслаждением потягивал свой виски, а Паргус с Таши о чём-то тихо беседовали. Серан, пытаясь разрядить гнетущую атмосферу, снова взял на себя роль заводилы.

— Эх, вот бы сейчас оказаться в «Лисьей норе»! — громко вздохнул он, разминая затекшие плечи. — Тёплое пиво, громкие песни, а вместо этого туман да комары размером с кулак. Хотя… — он обернулся к Асталю, который чистил скудную порцию вяленого мяса, — на вашей границе, наверное, и комары позлее наших были? Помнится, в первые дни войны они там целые лагеря выедали!

Шутка была дурацкой, неуместной, но типично серановской — попытка найти общую почву, даже такую скользкую, как война. Но она попала точно в нерв.

Асталь замер. Его пальцы, державшие кусок мяса, сжались так, что кости побелели. Он медленно поднял голову, и его глаза, обычно холодные и ничего не выражающие, вспыхнули таким ледяным огнём, что у меня перехватило дыхание. Он не закричал. Его голос, наоборот, стал тихим, почти шёпотом, но каждое слово падало, как отточенная сталь.

— На границе, майор, — произнёс он, — есть одно место. Узкое ущелье, его у нас называли Волчьи Врата. После первой стычки там остались раненые. Феорильские раненые. Их было человек двадцать. Они лежали и ждали помощи. А ваш патруль под командованием майора Серана Флиуса вошёл в ущелье и добил их. До последнего человека.

У меня похолодело внутри, в животе образовалась тяжелая ледяная глыба. Я смотрела на Серана, не веря ушам. Этого не могло быть. Не он. Не тот человек, который под заклятиями и градом стрел выносил с поля боя не только своих, но и чужих, потому что «раненый солдат уже не враг». Не тот, кто качал на своих мощных коленях своего пятилетнего сынишку, заливаясь радостным, чистым смехом. Не тот, кто так нежно и бережно обнимал свою Клавину. Но выражение его лица было красноречивее любых слов.

Воздух застыл. Дао перестал растирать виски. Чефарт опустил бутылку. Даже Паргус и Таши замолчали. Все смотрели на них.

Серан не отвёл взгляда. Он смотрел прямо на Асталя, принимая этот удар без попытки уклониться. Весёлое, добродушное выражение сползло с его лица, обнажив что-то старое, измождённое, изъеденное многолетней мукой и бесконечно уставшее. Он не попытался улыбнуться, отшутиться, сделать вид, что не понимает или не помнит.

— Среди них был сын моего друга, — продолжил Асталь, и его тихий, ровный голос зазвенел, как натянутая до предела струна, готовая лопнуть. — Ему было всего семнадцать. И его звали Элиан. Он играл на скрипке так, что у слушателей замирало сердце. Поэтому в армии его определили в барабанщики. Они с моей младшей дочерью должны были сыграть свадьбу следующей осенью. У него даже нормального оружия не было, только барабанные палочки. А вы… вы даже не дали им шанса сдаться. Они лежали там, в грязи ущелья, искалеченные, беспомощные, а вы прошлись по ним, как по дровам. И я сейчас здесь, рядом с тобой, майор, только из уважения к Адорду и его приемной дочери! Иначе я бы предпочел сдохнуть, чем делить с тобой воздух.

Наступила тишина, густая и давящая. Серан медленно кивнул, его взгляд был прикован к лицу Асталя.

— Да, — сказал он просто. Голос его был глухим, но твёрдым. — Это было. И ты думаешь, я забыл их лица? Я помню каждого. Помню того мальчика. Элиана. У него были очень светлые, почти белые волосы и перевязанная окровавленной тряпкой рука. Он смотрел на меня, когда я подошел… и улыбнулся. Слабенько так. Думал, что мы пришли помочь. А потом… Потом я увидел, как гаснет свет в его глазах. Но… Был приказ. Четкий и ясный. Командование опасалось засад на коммуникациях. «Не оставлять живых». И я его исполнил. И мне стыдно за тот день. До сих пор стыдно. Этот приказ я ношу в себе каждый день, каждую ночь. И знаешь, что хуже всего? Что я бы снова его выполнил. Потому что иначе мои ребята, мои мальчишки, могли попасть в засаду с тыла. Вот так и живем, Асталь. Одни грехи за другими, и конца этому кругу не видно.

Он говорил это не в оправдание, а как констатацию самого чудовищного факта его жизни. И в этот момент я увидела не моего друга, а другого Серана — солдата, закованного в броню приказов, который совершил то, что никогда бы не совершил человек.

— Но не мы напали на вас первыми, Асталь, — тихо, без вызова, добавил он. — И это тоже стоит учесть. Мы защищали свою землю, свои дома. А на войне, к сожалению, всякая грязь случается. И я свою, и без того немалую, часть этой грязи на себе несу и, видимо, до гроба нести буду.

Асталь смотрел на него, и в его глазах бушевала буря — гнев, боль, ненависть, и, как мне показалось, крошечная искра чего-то ещё. Может быть, уважения к этой прямой, без прикрас, правде.

Он резко кивнул, больше себе, чем Серану, развернулся и отошёл к скалам, оставив нас в тягостном молчании.

Серан проводил его взглядом, потом медленно опустился на камень, уставившись в землю. Он не пытался больше шутить. Он просто сидел, неся в душе тяжесть того давнего дня у Волчьих Врат. Я хотела подойти, положить руку на его плечо, сказать что-то. Но слова застревали в горле. Какие слова могут быть утешением для такого признания?

Страшно осознавать, что люди, которых ты знаешь и любишь, носят в себе таких демонов. Но, возможно, только так старые раны могли начать заживать.

После того разговора на следующий день группа шла в гнетущем молчании. Серан больше не шутил. Он ехал в арьергарде, словно отгораживаясь от всех. Асталь тоже держался особняком, но теперь его взгляд иногда задерживался на Серане — не с ненавистью, а с тяжелым, невысказанным вопросом. Даже вечером у костра атмосфера была иной — будто тень Волчьих Врат легла на всех нас, напоминая, что у каждого здесь свой груз вины.

На четвертые сутки туман наконец отступил. Вместо слепой молочно-белой стены теперь повсюду висели рваные серые пряди, сквозь которые угадывались очертания чего-то иного. В воздухе, пахнущем озоном и гнилью, появился новый, сладковато-пряный оттенок. Он щекотал ноздри и кружил голову. Земля под ногами окончательно перестала быть землёй, превратившись в подобие застывшей лавовой пены, испещрённой трещинами, из которых сочился фосфоресцирующий свет.

Нити магии, которые я до сих пор ощущала как разорванные, болезненные спазмы, здесь начали сплетаться в единый, мощный и нездоровый поток. Он вибрировал в воздухе, отдаваясь в висках монотонным, давящим гулом, словно где-то вдали работал гигантский, невидимый механизм. Лошади шли, заложив уши и нервно позванивая уздечками, чувствуя исходящую от этого места угрозу.

Мы выехали на гребень гигантской, пологой чаши, и перед нами открылась панорама, от которой кровь стыла в жилах.

Иллюзион.

Это была не крепость и не город в человеческом понимании. Никаких стен, башен или привычных улиц. Поселение, если его можно было так назвать, представляло собой нагромождение причудливых, искажённых структур. Одни напоминали гигантские, перекрученные раковины, перламутр которых отсвечивал ядовито-лиловым и зелёным. Другие — кристаллические образования, пронзающие небо искривлёнными иглами, внутри которых пульсировал нездоровый свет. Третьи казались сплетёнными из жил самой тёмной ночи, поглощающими свет и взгляд. Всё это переплеталось, нависало друг над другом, образуя лабиринт, бросающий вызов законам физики и логики. От всей этой картины веяло древностью, чуждой и пугающей. Здесь не чувствовалось жизни в её привычном проявлении — ни дыма очагов, ни движения на воображаемых улицах, лишь мертвенное, пульсирующее сияние и тот давящий гул.

— Мы почти пришли, — раздался скрипучий голос Таши.

Она остановила свою лошадь на самом краю обрыва, её худая фигура чётко вырисовывалась на фоне этого сюрреалистичного пейзажа. В её глазах отражались не его огни, а что-то иное — смесь страха, ненависти и… тоски. Казалось, она смотрела не на логово врага, а на свой давно потерянный, изуродованный дом.

— «Почти» — это сколько? — сухо спросил Чефарт, его драконий взгляд с презрением скользнул по искривлённым башням. — И куда, собственно, мы пришли? В муравейник для сумасшедших?

— До границы их внешнего кольца, — ответила Таши, не глядя на него. — Дальше — ловушки. Чары наблюдения. Они уже знают о нашем приближении.

— Прекрасно, — проворчал Паргус, нервно поправляя сумку с инструментами. — Значит, нас ждут с распростёртыми объятиями.

— Скорее, с распахнутыми жалами, — поправил его Дао Тебарис. Его лицо было бледнее обычного, а пальцы сжимали поводья так, что костяшки побелели. Он, как и я, чувствовал колоссальную концентрацию магии в этом месте. Это была не живая, природная сила Истока, а нечто искусственное, вывернутое наизнанку и скрученное в тугой узел воли.

Демитр подъехал ко мне вплотную. На его лице — маска спокойствия, но я видела, как яростно бьётся пульс на его шее. Его драконья сущность бушевала, отвечая на вызов этого места.

— Как ты? — тихо спросила я, касаясь его руки.

— Держусь, — коротко бросил он, но его пальцы на мгновение сомкнулись вокруг моих, и я почувствовала, как они дрожат от напряжения. — Пахнет ловушкой. Наскоком тут ничего не возьмёшь.

— Значит, будем действовать умом, — так же тихо ответила я. — Если они ждут, возможно, стоит сыграть на этом. Выйти на контакт.

— Контакт? — фыркнул Чефарт, обладающий чутким слухом. — С теми, кто устроил этот мировой погром? У них своя правда, принцесса. И она явно не предполагает чаепития.

— У нас нет иного выбора, — вмешалась я, обращаясь ко всем. — Мы пришли не сражаться с армией, а добраться до Первого Источника. Сила не сработает. Только хитрость. Или диалог. Тем более, как сказал отец, им это тоже выгодно.

— Диалог с фанатиками? — Асталь, до сих пор хранивший молчание, покачал головой. Его шрам резко выделялся на бледной коже. — Это как пытаться договориться с лавиной.

Тут Таши обернулась. Её лицо исказила гримаса, в которой было и отвращение, и какая-то решимость.

— Они не будут говорить, — проскрипела она. — Они будут проверять. Испытывать. Смотреть, достойны ли вы приблизиться к их святыне. Их лидер… Равелла… она считает всех остальных насекомыми. Но… — она сделала паузу, её чёрные глаза остановились на мне, — она обожает игры. И ценит силу. Настоящую силу. Не грубую мощь, а силу воли. Знания. Ту, что у тебя есть.

Все смотрели на меня. Бремя лидерства, которого я так не хотела, легло на плечи с невыносимой тяжестью. Где-то там, в сердце этого кошмара из перламутра и тьмы, был ключ к спасению мира. И чтобы добраться до него, нам предстояло сыграть в смертельную игру с существом, для которого мы были всего лишь букашками.

Я выпрямилась в седле, глядя на пульсирующий кошмар Иллюзиона.

— Значит, сыграем, — сказала я, и мой голос прозвучал твёрже, чем я чувствовала сама. — Но по своим правилам.