Марица. Исток

Глава 25 Предательство

Если бы месяц назад какой-нибудь прорицатель на улице заявил мне, Дао Тебарису, что я буду вот так, сидя на холодном перламутровом полу в логове обезумевших магов, добровольно впрягаться в упряжку по спасению мира вместе с драконами, демонами и чудом спасшейся принцессой, я бы, не моргнув глазом, велел страже упрятать болтуна в лечебницу для умалишённых. В лучшем случае.

Мир был упорядочен. Он подчинялся логике, силе и неизменным законам политики. Магия была инструментом, одним из многих в арсенале власти. Я посвятил жизнь тому, чтобы овладеть этим инструментом и использовать его для укрепления Феорильи, для защиты её интересов в хитросплетениях международных интриг. Я был Высшим магом, советником трона, человеком, чьё слово могло остановить войну или начать её. Моё место было в кабинетах власти, за столом переговоров, в окружении свитков, договоров и точных расчётов, а не… здесь.

Здесь же царил хаос, бросавший вызов всем моим представлениям. Я ощущал его на вкус. Я видел его в этих сюрреалистичных, искажающих реальность стенах. И я чувствовал его внутри нашей собственной, столь же невероятной, компании.

Дракон, проявляющий несвойственную его расе почти человеческую нежность к своей избраннице. Другой дракон, чья врождённая надменность и язвительность лишь тонко скрывали мудрость и, к моему величайшему удивлению, своеобразное чувство ответственности. Демон-посол, чья эмпатия делала его молчаливым хранителем наших коллективных тревог. Демон-изобретатель, чья наивная восторженность граничила с безрассудством, а теперь ещё и осложнилась опасной привязанностью к местной полубезумной проводнице. Два старых солдата из враждовавших когда-то держав, находивших общий язык в чертежах магического шлюза, словно речь шла о постройке обычной плотины. И Марица.

Ох, это имя последние пять лет сводило судорогой мои скулы. Мысль о ней была занозой, вонзившейся глубоко в плоть самомнения и не дававшей забыть о собственном провале. О том дне в лесу, когда она под личиной дряхлой старухи провела меня, Высшего мага Феорильи, как последнего юнца. А также то, что именно она, необразованная простушка, а не я, Дао Тебарис, личный маг корта Себанамара, поняла, что мой повелитель, мой друг, попал под чужое влияние. Унижение было жгучим, кислотным. И ведь я видел перемены — холодность, ригидность мышления, странную приверженность шаблонным, устаревшим стратегиям. Но я списывал это на груз власти, на стресс от ведения войны.

А еще раздражал тот факт, что деревенская выскочка оказалась Светочем, и в придачу, еще и принцессой!

Одна лишь мысль о том, что Ледарс все эти годы скрывал её, прятал самое ценное сокровище своего королевства под личиной личного мага, вызывала во мне холодную волну гнева. Это была непростительная политическая близорукость, чудовищный просчёт! С её даром, с её происхождением… сколько всего можно было бы предотвратить, укрепить, достичь! Этот гнев, впрочем, постепенно вытеснялся другим, куда более тревожным чувством — невольным уважением.

Я наблюдал за ней эти дни. Видел, как она, стиснув зубы, пропускала через себя агонию целого мира. Как её руки дрожали от истощения, но продолжали выводить руну за руной. Как она, едва стоя на ногах, находила в себе силы спорить с Чефартом о морали, смотреть в лицо собственным страхам и вести нас всех вперёд на одной лишь вере. Эта вера была для меня иррациональной, почти абсурдной. Я не доверял ей. Я доверял фактам, расчёту, силе. А факты говорили, что мы — горстка измождённых, травмированных существ в самом сердце враждебной территории — пытаемся вручную, по крупицам, собрать рассыпающееся мироздание.

И всё же… мои точные просчеты уже однажды вышли мне боком. А вот она, на одной только вере, остановила войну, спасла моего корта, собрала нас всех и привела сюда, спасать гибнущий мир. И что удивительно — это работало. Я бросил взгляд на копию схем, которые Серган и Асталь начертили на пергаменте. Примитивно, грубо, но… гениально в своей простоте. Шлюз. Механический регулятор, работающий в тандеме с магией. Решение, до которого никогда не додумались бы маги Феорильи или Ангара, слишком привыкшие мыслить категориями чистой энергии.

Мир оказался сложнее, запутаннее и… интереснее, чем я предполагал. И если эта безумная авантюра чему-то меня и научила, так это тому, что самые прочные конструкции — будь то магический барьер или политический союз — строятся не на единой, монолитной силе, а на сцеплении разнородных, на первый взгляд несовместимых элементов.

И сейчас, глядя на эту разношёрстную компанию, собравшуюся в мерцающей перламутровой пещере, я с неохотным, горьким и одновременно обнадёживающим осознанием понял: наша миссия заключалась не только в том, чтобы исцелить Исток. Мы, сами того не ведая, создавали прообраз чего-то нового. Хрупкого, невероятного и, возможно, единственно возможного в этом гибнущем мире.

Осталось лишь понять, сможем ли мы довести начатое до конца, не растеряв по пути это хрупкое чудо по имени «мы».

Я устало вздохнул, переводя дыхание. Мы работали уже третий день, и багровые клубки искажений таяли, уступая место ровному течению магии. Осталось лишь пара потоков. Я чувствовал это своими магическими ощущениями — Исток облегченно вздыхал, зализывал раны, но что-то было, что заставляло меня беспокоится.

Ошибочно полагать, что главная опасность всегда приходит извне. Чаще всего бывает наоборот. Больно бьют самые близкие и те, кто много и долго страдал. Эта мысль неотступно крутилась в моей голове, пока я наблюдал за принцессой, пытавшейся прощупать сознание Истока. Раны на теле магии затягивались. Но именно это, как парадоксально это ни звучало, и было самым тревожным признаком.

Здоровый организм, избавленный от яда, сначала чувствует прилив сил, а затем — ярость от перенесённого насилия. Исток переставал быть беспомощной жертвой. Он становился могущественным, обиженным существом. И, похоже, у него появилась цель.

Последний багровый след, тонкий, едва заметный, дрогнул под тончайшим лезвием моей магии. Раз за разом, с хирургической точностью, я отслаивал чужеродную энергию, пока от некогда могучего заклятья Иллюзиона не осталась лишь горстка искр, бессильно рассыпавшаяся в чистом свете Истока.

Тишина.

Она оглушила после трёх дней непрерывного гула, стона и шипения магии. В пещере, кроме нас, никого не было — Демитр, Чефарт, Серан и Асталь ушли в кузницы, чтобы воплощать в металле наш с Асталем чертёж шлюза. Здесь остались лишь я, Марица, Паргус и лорд Каэл.

Паргус первым нарушил оцепенение. Он медленно опустился на колени, его пальцы дрожали, когда он провёл ими по полу, где секунду назад бушевала искажённая магия.

— Всё? — его голос прозвучал хрипло и невероятно громко в наступившей тишине. — Это… всё?

Марица стояла неподвижно. Она смотрела в сияющую бездну, где Исток пульсировал ровным, чистым, непривычно здоровым светом.

— Всё, — прошептала она.

Паргус разразился счастливым, почти истерическим смехом, схватил Каэла за плечи и принялся трясти его, бормоча бессвязные слова благодарности и облегчения. Лорд Каэл, обычно сдержанный, не сопротивлялся; на его усталом лице расцвела медленная, светлая улыбка, и он похлопал демона по спине.

А я… я стоял и чувствовал, как по моим жилам разливается волна триумфального, всепоглощающего жара. Это был не просто успех. Это была победа. Моя победа. Я, Дао Тебарис, Высший маг Феорильи, только что вручную, почти что на ощупь, выполнил работу, сравнимую с божественным вмешательством. Я уничтожил последнюю связь, последний яд, отравлявший сердце мира. Я был одним из архитекторов спасения. Гордость, острая и сладкая, пьянила сильнее любого вина. Я спас мир. Я.

— Мы это сделали, — сказал я вслух, и мой голос прозвучал твёрдо и властно, перекрывая смех Паргуса.

Марица обернулась ко мне. В её глазах я увидел отражение собственного ликования, смешанное с изумлением. Она кивнула, и на её губах дрогнула улыбка.

— Сделали, — согласилась она. — Боги, мы правда…

Она не договорила. Её взгляд снова устремился в бездну, и улыбка на её лице замерла, а затем медленно сползла, сменившись настороженностью.

Исток колыхнулся.

Это было не похоже на прежние, хаотичные судороги боли. Это было мощное, осознанное движение — как пробуждение гиганта. Ровный свет вдруг вспыхнул, стал ярче, почти невыносимым для глаз. Тишину сменил низкий, нарастающий гул. Он был полон ярости. Чистая, первобытная, накопленная за века унижений и пыток ярость.

Паргус замолк, его смех застрял в горле. Каэл отшатнулся, его эмпатический дар, должно быть, кричал ему об опасности громче любого предупреждения.

— Что… что это? — прошептал Паргус.

Но я уже понял. Слишком поздно. Моя гордость сменилась ужасом озарения. Мы вытащили занозу, но не подумали, что организм, исцеляясь, первым делом обрушит всю свою мощь на тех, кто причинил ему боль. А Иллюзион был рядом. Его маги, даже те, кто не был виноват, даже те, кто помогал нам… они были частью той же расы, того же места. Цель была очевидна.

Марица поняла это раньше всех. Она метнулась вперёд, к самому краю пропасти, её руки взметнулись в отчаянном жесте.

— Шер! Нет! — её крик был полон не приказа, а мольбы. — Прекрати! Ты их не тронешь! Они… мы…

Она не успела договорить. Я видел, как её тело резко дёрнулось, словно по нему ударили невидимым бичом. Глаза закатились, оставив лишь белые щелочки, и она рухнула на мерцающий пол, беззвучно и неестественно, как сломанная марионетка.

А гнев Истока уже катился по магическим путям, устремившись к кузницам, где работали наши друзья, и к перламутровым структурам Иллюзиона, где прятались выжившие маги.

— Марица! — первым выкрикнул Паргус. Он бросился к ней, его лицо исказилось паникой. — Марица, говори с нами!

Он упал на колени и, прежде чем я успел среагировать, схватил её за плечи, начал трясти.

— Паргус, прекрати! — мой голос прозвучал резко, с той самой командной интонацией, что не терпит возражений. Я отстранил его, поставив себя между ним и её безвольным телом. — Ты ей только навредишь!

Он отпрянул, уставившись на меня широкими, полными ужаса глазами, но послушался. Дрожащими руками я опустился рядом, положил ладони на её лоб и грудь, закрыл глаза и погрузил сознание в тончайшие слои её магической ауры, сканируя на предмет повреждений.

Сердце билось — учащённо, как у птицы, но ровно. Дыхание поверхностное, но стабильное. Ни внутренних кровотечений, ни видимых травм черепа, ни разрывов в основных магических каналах. Моё собственное сердце на мгновение сжалось, а затем с облегчением отметило: физически она была цела. Жива.

— Она жива, — отчётливо произнёс я, больше для того, чтобы успокоить Паргуса и самого себя. — Физических повреждений нет.

— Но… но что с ней тогда? — Паргус смотрел на её неподвижное лицо, и его голос дрожал. — Она… она не здесь. Её сознания нет. Кажется… — он замолчал, вглядываясь в то, что видел его магический дар, отличный от моего, — кажется, её засосало в Исток.

Лорд Каэл, бледный как смерть, молча кивнул, подтверждая догадку. Его эмпатия, должно быть, ощущала лишь оглушительную ярость Истока и… пустоту там, где секунду назад была яркая, знакомая психическая аура Марицы.

Мы сидели втроём вокруг её тела, а над нами, вокруг нас, бушевала мощь, которую мы сами и выпустили на свободу. Исток ревел, и в его рёве слышалась жажда возмездия. Мы сделали своё дело — исцелили рану. И теперь не знали, что делать со здоровым, разъярённым титаном, которого разбудили.

Лицо Марицы вдруг исказилось. Сначала на нём появилось недоумение — лёгкая морщинка между бровей, губы чуть приоткрылись в беззвучном удивлении. Казалось, её сознание, затянутое в водоворот Истока, нащупывало почву под ногами, пытаясь осознать, где оно находится и что происходит.

Затем удивление сменилось мольбой. Брови приподнялись и сдвинулись, губы дрогнули, словно она пыталась что-то сказать, умолять, остановить неотвратимое. Это было выражение ребёнка, видящего надвигающуюся катастрофу и в последний момент пытающегося её отвратить одним лишь жестом.

И наконец, её черты застыли в твёрдом, решительном негодовании. Она нахмурилась, складка между бровей стала глубокой и резкой. В этом выражении было присущее ей упрямство. За то короткое время, что мы были знакомы, я успел заметить, что так выглядит ее лицо, когда эта девушка категорически не согласна и намерена отстаивать свое мнение до победного. Она не принимала выбора Истока. Она боролась.

Каэл, наблюдавший за этой безмолвной пантомимой, медленно выпрямился.

— Её психика стабилизируется. Она в сознании, — тихо произнёс он, больше для себя. — Исток… бунтует. Отказывается от прощения. Кажется… Я не уверен, но ему не нравится ее упрямство.

— Она что, пытается заставить Сознание всего этого мира, то, что его сотворило, поступить, как хочется ей? — я почувствовал, как мои брови удивленно поползли вверх.

— Вроде того. И похоже, весьма успешно. Я выйду, посмотрю, что там, — объявил Каэл. Он понимал стратегическую необходимость разведки, даже оставляя нас уязвимыми.

Я кивнул, мой ум уже просчитывал новые переменные в этом стремительно рушащемся уравнении. Паргус же, не отрывая взгляда от Марицы, сжал ее руку в своей, его пальцы дрожали.

Едва Каэл скрылся в перламутровом лабиринте, в пещере воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь гулом возмездия за ее пределами.

— Он сомневается. — неожиданно объявил Паргус. — Он хочет мстить, но кажется ему дали другой вариант. Исток в раздумье.

— Сочувствую Демитру. — Я усмехнулся. — Если эта куколка смогла даже Сознание мира переубедить… Не простую жену себе этот дракон выбрал, ох не простую, шер его побери.

Мы тихонько рассмеялись, а потом замолкли. Странно, но сейчас я верил, что все закончится хорошо. И позволил себе насладится этим чувством.

Тишину нарушил легкий шорох у входа. Паргус вздрогнул и обернулся, ожидая Каэла, но в проеме стояла Таши.

Она была бледна как смерть, ее черные глаза горели лихорадочным блеском, а в тонких пальцах, сжимавших рукоять длинного изогнутого клинка, не было и тени прежней неуверенности. Она вошла бесшумно, как тень, а в движениях была смертельная целеустремленность.

— Таши! — выдохнул Паргус, пытаясь встать, но его ноги подкосились. — Ты… ты пришла помочь? Ты чувствуешь, что он… что Исток…

Он не договорил. Его взгляд упал на клинок в ее руке, на ее позу — готовность к бою, на абсолютную пустоту в ее глазах, где еще вчера он надеялся разглядеть проблеск чего-то теплого. Ледяная волна прокатилась по моей спине. Я понял все, даже не успев ничего проанализировать. Ее внезапная «помощь», ее точные подсказки… все это была не переоценка ценностей. Это была подготовка. Равелла дождалась, пока мы сделаем за нее всю черновую работу — исцелим Исток, — и теперь посылала своего самого юного и фанатичного солдата убрать Светоч, который мог стать новой, еще более опасной помехой на пути Иллюзиона.

— Отойди от нее, Паргус, — ее голос прозвучал ровно и холодно, без единой нотки того хриплого тембра, что был раньше.

— Что?.. Нет, ты не понимаешь, она… — он попытался снова встать, заслоняя собой тело Марицы.

— Я понимаю все прекрасно, — она сделала шаг вперед. Клинок в ее руке описал в воздухе короткую, угрожающую дугу. — Пока она жива, Исток будет слушать ее, а не нас. Не истинных его хранителей. Она должна уйти.

Я уже двигался, мое тело среагировало быстрее сознания. Я не знал, насколько она искусна, но один ее вид — собранный, безжалостный — говорил о том, что шансов у наивного Паргуса против нее не было.

— Паргус, отойди! — скомандовал я, выхватывая из складок плаща свой короткий боевой кинжал. Магия была бесполезна — я был на грани истощения. Оставалось только холодное железо.

Но Паргус не слушал. Он смотрел на Таши с таким надломом, таким отчаянием, что казалось, его сердце разорвется прямо в груди.

— Нет, Таши, пожалуйста… — его голос сорвался на шепот. — Мы же… вчера… Это было неправдой? Все это? Ты просто использовала меня? Чтобы узнать наши слабости?

Ее губы тронула едва заметная, кривая улыбка. В ней не было ни капли сожаления. Лишь ледяное презрение.

— Ты сам позволил себя использовать, демон. Ты так жаждал поверить, что кто-то может принять тебя, что закрыл глаза на очевидное. Я служу Иллюзиону. Его идеалам. Его будущему. И ради этого будущего я сделаю все. От своего я не отступлю. Ни от Иллюзиона, ни от своих убеждений. А тебя… — ее взгляд скользнул по нему, — я никогда и не любила.

Это прозвучало как приговор. Как последний, добивающий удар. Лицо Паргуса исказилось от боли. Он издал странный, сдавленный звук — не крик, а стон раненого зверя — и бросился на нее.

Это было не нападение. Это было самоубийство. Ослепленный горем, он не видел ее стремительной реакции, не видел, как ее клинок взметнулся, устремляясь прямо в его горло.

Я был быстрее. Я рванулся вперед, отталкивая Паргуса в сторону, и мой кинжал встретил ее удар с оглушительным лязгом. Искры посыпались из точки соприкосновения стали. Сила ее удара заставила мою руку онеметь до локтя. Боги, она была сильна! Ее движения были быстрыми, точными и смертоносными, как удар кобры.

— Не мешай, феорилец! — прошипела она, ее глаза сверкали в полумраке. — Твое место — в прахе истории, вместе с твоим прогнившим королевством!

Она атаковала снова, ее клинок плясал в воздухе, выписывая сложные траектории. Я едва успевал парировать, отступая к телу Марицы. Каждый ее удар был рассчитан на то, чтобы пробить мою защиту и добраться до беззащитной цели. Паргус, оглушенный и окровавленный от моего толчка, пытался подняться, его крики были полны отчаяния и ярости.

— Остановись, Таши! Пожалуйста!

Но она была глуха. Ее фанатизм превратил ее в идеальное оружие. Она видяла мою усталость, мои замедленные реакции, и усилила натиск. Один из ее ударов скользнул по моему предплечью, оставив глубокую кровоточащую рану. Я отступил, споткнулся о край плаща Марицы и на мгновение открыл ее.

Этого мгновения хватило. Клинок Таши взметнулся для последнего, решающего укола — прямо в грудь лежащей Марицы.

И в этот миг время замедлилось. Я увидел торжествующую улыбку на лице Таши. Увидел искаженное ужасом лицо Паргуса, который пытался доползти. Услышал его хриплый крик: «НЕТ!»

Мое тело среагировало само. Без мысли, без расчета, чисто на инстинкте. Я не пытался парировать. Я рванулся вперед, под летящий клинок, и вонзил свой кинжал ей в бок, под ребра, туда, где знал — находится сердце.

Сталь вошла глубоко, с тихим, влажным звуком. Ее глаза расширились от шока. Торжество в них сменилось недоумением, затем — болью. Ее собственный удар потерял силу, клинок лишь оцарапал кожу на шее Марицы, оставив тонкую кровавую полоску.

Она медленно опустилась на колени, ее пальцы разжались, и оружие с грохотом упало на перламутровый пол. Она смотрела на меня, и в ее взгляде не было страха. Лишь все то же ледяное презрение.

Паргус, рыдая, подполз к ней и схватил ее за плечи.

— Зачем?.. Зачем ты… — он не мог вымолвить слова.

Она кашлянула, и на ее губы выступила алая пена. Но даже сейчас, умирая, она не сожалела.

— Я… служу… Иллюзиону… — прошептала она, ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, мимо него, мимо нас всех. — От своего… не отступлю…

Ее тело обмякло. Голова безвольно упала на плечо. Но на ее лице застыло выражение не покоя, а фанатичной убежденности.

Паргус, держа ее на руках, завыл. Это был звук абсолютной, всепоглощающей потери. Звук разбитого сердца и разрушенной веры.

Я смотрел на него, на этого демона, сжимавшего в объятиях бездыханное тело своей возлюбленной, и чувствовал нечто вроде жалости. Не презрительной снисходительности, которую я обычно испытывал к слабости, а тяжелого, холодного камня на дне собственной души.

Паргус. Шумный, эмоциональный, нелепый в своей искренности. Он верил в лучшее с упрямством, достойным лучшего применения. И в последние дни… Шеров хвост, не только он ей поверил. Ее точные подсказки, ее внезапная «нормальность», тот миг в тени, когда она смотрела на его чертежи с неподдельным интересом… Это был не просто расчет. В этом была частичка чего-то настоящего. Искры, за которой так отчаянно гнался Паргус. И я, циник и скептик, допустил оплошность — на мгновение позволил себе думать, что даже в этом искаженном мире возможно чудо искренности.

Как же мы ошибались. Оба.

А сейчас он рыдал, его плечи тряслись, а по его залитому кровью лицу струились слезы, смешиваясь с пылью и ее кровью.

Мне… мне хотелось его утешить. Сказать какую-то банальность о том, что все пройдет, что он найдет силы жить дальше. Но слова застревали в горле комом. Что я мог сказать? «Она тебя не любила»? Он и так это знал. «Ты не виноват»? Но он был виноват. Своей слепой верой он чуть не погубил нас всех. И свою боль он заслужил по собственной глупости.

Но видя его агонию, я понимал — никакие логичные доводы сейчас не работали. Передо мной был не глупец, а раненый зверь, и тыкать в его рану пальцем, указывая на его ошибки, было бы актом бессмысленной жестокости.

Я сделал шаг вперед, мои сапоги глухо стукнули по полу. Он не обратил внимания. Я медленно опустился на одно колено рядом с ним, игнорирующую пронзительную боль в раненой руке.

— Паргус… — мой голос прозвучал непривычно хрипло.

Он не ответил. Его рыдания стали лишь громче, отчаяннее.

Я занес руку, чтобы положить ее на его плечо — неуклюжий, ничего не значащий жест. Но остановился в сантиметре от него. Что этот жест даст? Ничего. Он не вернет ему веру. Не воскресит призрака той девушки, в которую он влюбился. Не снимет с него вины.

Я сжал кулак и опустил руку. Утешение — не моя стихия. Моя стихия — расчет, действие, холодная оценка ситуации. А ситуация требовала, чтобы мы выжили. Чтобы Марица выжила.

— Её нет, Паргус, — сказал я тихо, но твердо, перекрывая его рыдания. — А нам еще нужно жить. Вставай. Она того не стоит. Ни твоих слез, ни твоей жизни.

Я повернулся к Марице, проверяя ее пульс. Он был все таким же частым, но ровным. Исток все еще бушевал, но ее тело было в безопасности. Пока.

А позади меня Паргус продолжал сидеть на полу, качаясь из стороны в сторону и тихо хныча над телом женщины, которая отняла у него не только любовь, но и веру в саму возможность любви.

А снаружи, за стенами пещеры, собирались последние члены Иллюзиона, которым не было дела до наших маленьких человеческих драм. Собирали последние силы для того, чтобы вновь вцепиться в глотку Истоку и отвоевать свою иллюзорную власть.