Дихотомия

Глава семнадцатая, в которой глоток горячего чая поднимает на ноги

Понадобилось много времени, прежде чем глаза стали различать оттенки темноты. Будто из освещённой свечами кухни резко выйти в полночный коридор и на ощупь пробираться до комнаты. Только вместо коридора — пустое пространство, где нет ни одной свечи, чтобы понять, в каком направлении двигаться.

Я стоял, ощупывая руками лицо и тело, пытаясь мысленно создать картину себя самого.

Получилось. Всё на месте, только цвет волос никак не проверить. Допустим, белые, как и должно быть. Выдохнув, что с одной задачей покончено, я принялся вглядываться в раскрытую ладонь. Глаза должны были медленно привыкнуть к темноте, прежде чем я смог бы различить количество пальцев, которые показываю.

Не вышло. Сколько ни вглядывайся, зрение не возвращалось. Вокруг зияла пропасть между знанием, что рука передо мной, и фактом, который я мог бы зрительно удостоверить. Да, темнота не была одинаковой. Где-то гуще, где-то светлее, но распознать в ней что-либо казалось совершенно невозможным.

Яркий Свет, при воспоминании от которого защипало в глазах, был последним, что я видел. Первая же мысль, пришедшая на ум — смерть. Тогда почему вокруг меня нет сонма поющих ангелов, или, на худой конец, огненного котла со сворой демонов? Здесь слишком пустынно, чтобы думать, что я нахожусь в высшем или нижнем из миров.

Впереди что-то мелькнуло. На мгновение, но я был уверен, что отчётливо увидел движение. Оно не сопровождалось светом, нет, но темнота одного оттенка сместилась в сторону другого. Померещилось?

Стараясь не моргать, я пристально всматривался в темноту, пытаясь разобрать хоть что-то. Скользил взглядом с одной стороны в другую, силясь охватить безграничное пространство. Помотав головой, сделал круг, в конец, запутавшись, куда изначально я смотрел.

Стало не по себе. Так, должно быть, чувствует себя слепой в незнакомой комнате. Шмыгнув носом, я не разобрал ни единого запаха, хотя готов был поклясться, что с недавней стычки от меня должен был быть аромат, как от взмокшей псины. Но если я ничего не вижу и не чувствую ни единого запаха, то, что насчёт звука? Услышу ли я собственный голос? Не нужно кричать, чтобы проверить слух. Слабый вздох едва ли выдаст меня, где бы я ни находился… Собравшись с духом, я втянул в себя затхлый воздух. Пропустив его внутрь, шире раскрыл рот, намереваясь произнести слово. Первое, что придёт на ум. Совершенно любое, короткое или длинное, главное — отчётливо услышать свой голос.

И стоя с раскрытым ртом, я в ужасе понял, что не могу вспомнить ничего. Ни слова, ни звука. Даже собственного имени. Абсолютная пустота на месте прежних воспоминаний.

***

Вначале была боль. Потом — звуки, запахи, жёсткость бетонного пола. Но, боли, конечно, намного больше, словно всё тело разобрали и собрали, повторив процедуру десятки раз.

— Подъём! — расслышал я знакомый голос.

Из тех, что непроизвольно вызывают дрожь, стоит вам только мысленно представить эти стальные нотки, оглушавшие со всех сторон. Хотя сторона всё-таки, была одна — сверху.

Продрав глаза, я долго ориентировался в пространстве, пока не понял, что лежу на полу, а надо мной возвышается Командир. Отдохнувший, полный сил, в начищенных до блеска сапогах. Захотелось харкнуть кровью, чтобы посмотреть, отпечатается ли мой след на его подошве.

— Не заставляй меня применять силу, Демиан.

Посмеявшись с угрозы, я прокашлялся и ответил:

— Больше, чем успели? Тело до сих пор ломит. Вы что, ногами меня били?

Командир выглядел озадаченным. Он помотал головой.

— Я к тебе и пальцем не прикоснулся.

— Очень мило с вашей стороны, — скривился в лице, попытавшись приподняться на локтях.

Тело изошло судорогами. Я взвыл от боли, падая ниц. Осмотрев себя, не обнаружил ни множества ссадин, ни гематом. Руки-ноги на месте. Целые. Всё в полном порядке, не считая рваной одежды и пары порезов. Тогда откуда такая нечеловеческая боль?

ПЛАТА ЗА СИЛУ. ОРГАНИЗМ НАСЫЩАЕТСЯ МОЩЬЮ, КОТОРУЮ НЕ В СИЛАХ УМЕСТИТЬ. ОГРОМНАЯ МАГИЧЕСКАЯ НАГРУЗКА, ПРОДЛИСЬ БОЙ ДОЛЬШЕ — ТЫ МОГ БЫ И РАССУДКА ЛИШИТЬСЯ. ИЛИ ВОВСЕ УМЕРЕТЬ.

Возврат долга? Так скоро? А как же период отсрочки или нечто в этом роде?

ДО ВОЗВРАТА ЕЩЁ ДАЛЕКО. ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ПЛАТА ЗА ПОЛЬЗОВАНИЕ. ВАШИ РОСТОВЩИКИ НАЗВАЛИ БЫ ЭТО ПРОЦЕНТАМИ.

— То есть будет ещё хуже? Превосходно, — пробурчал я себе под нос.

Командир решил, что это сказано именно ему. Оно и неудивительно — кроме нас двоих никого больше не было. Но, где я вообще? Решётка, отделявшая комнату от длинного коридора с факелом на стене. Бетонный пол, холодом пробиравший до костей. Затхлый воздух, застывший здесь не меньше полсотни лет назад. И, конечно же, не передаваемый словами запах плесени. Куда уж без него! Я подавил приступ тошноты. Рвать было решительно некуда.

— Хуже? Вряд ли смерть от виселицы хуже здешней тюрьмы. Эшафот можно счесть избавлением. Быстрой и лёгкой смертью за самое тяжкое из правонарушений — дискредитацию Королевской власти.

— Что? Я никого не дискредитировал! — огрызнулся, бросая гневный взгляд.

Но любой взгляд, направленный снизу вверх, едва ли можно назвать угрожающим. Командир на меня даже не смотрел. Он ушёл глубоко в себя.

— Разумеется, дискредитировали. Убийство Стража при исполнении, пособничество задержанным, поджог дома…

— Уж дом я точно не поджигал! Я пришёл, когда он уже горел. Да и каким образом? Я даже не владею магией огня.

— Не нужно владеть магией огня, чтобы поджечь ветхое деревянное строение, — перебил Командир. — В любом случае убийства Стражи достаточно, чтобы отправить тебя на виселицу как преступника. Или хочешь сказать, что и здесь ты ни при чём?

Командир удостоил меня взглядом. Холодным, с металлическим блеском, способным отнять дар речи даже у самых говорливых. В горле резко запершило. Я нестерпимо захотел пить. Но в пустыне и то легче было бы достать глоток воды, чем в тюрьме. Возиться с заключённым никто не будет, в особенности с тем, кому осталось жить не дольше нескольких дней.

— Самооборона. Мне ничего не оставалось, кроме как сражаться, — ответил я, пытаясь, чтобы речь не звучала оправданием.

Не получилось. Я почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, объяснявшимся с воспитателем. Так и вижу Командира у доски с деревянной указкой и мелком. Я бы мог рассмеяться, не ощущай такую боль в рёбрах.

— Честный вор и убийца? Нечасто встретишь. Но тебя я встречаю второй раз, а это для Командира Стражи — чересчур. Слишком много чести для обыкновенного преступника.

— Я тоже не рад вас видеть, Командир. Вот только мы встречаемся уже трижды. И каждая наша встреча с каждым разом оказывается хуже. Боюсь представить, что будет, если состоится четвёртая. Будьте уверены, один из нас её явно не переживёт.

Безмолвно вскинув бровь, тот удивлённо на меня посмотрел.

— Мы встречались на Испытании. Точнее, я слушал вас на арене. Тогда мне ещё казалось, что быть Стражем почётно. Я был полон честолюбивых надежд. Как видите, я сильно ошибался.

— Не сильнее, чем вчера, когда напали на мой отряд. Насчёт четвёртой встречи не переживайте — мы больше не увидимся: я не хожу на казни.

Пройдя к решётке, тем самым демонстрируя, что разговор окончен, Командир потянул на себя металлическую дверь, а затем остановился, будто что-то вспомнил.

— Повешение запланировано наутро. Здесь нет окон, чтобы встретить восход солнца, но ты поймёшь, когда время придёт. Помимо этого, сюда заглянет Гвардеец Короля. Я сам не в восторге от такого решения, но он настаивает на разговоре с тобой. Правда, после недавнего разговора с одним из твоих дружков, пришлось оттирать не один литр крови.

Командир усмехнулся, закрывая за собой решётку поворотом ключа, но, прежде чем он ушёл, я попытался подняться, вырывая слова из собственной глотки:

— Дружков?! Что это значит?

— Помимо тебя взяли ещё одного. Я плохо запоминаю ваши клички, но он был с тобой в прошлую нашу встречу.

— Фрол? Предупреждаю, если с ним что-то случилось…

— Странно звучат угрозы, когда они доносятся с другой стороны клетки, не находишь? — парировал Командир. — Но нет, его звали иначе. Но спасибо за наводку. Это имя я запомню.

Закрыв рот, чтобы не сболтнуть лишнего, я, наконец, понял, о ком шла речь.

— У того парнишки была магия Тумана. Весьма бесполезная, когда ты привязан к стулу колючей проволокой. Жуткое зрелище, редко кому удаётся сопротивляться, когда множество игл впивается в кожу. Однако находились и такие, кто пытался сбежать. Тем не менее всегда безуспешно.

— Старшой… — прошептал я, с ужасом представляя те пытки, что ему довелось пережить.

Если он их вообще пережил. Спрашивать я не решался. Боялся получить ответ…

— Именно! — воскликнул Командир. — Так его и звали. Что-ж, раз мы закончили, я пойду: много работы. Займусь поисками, как ты назвал его? Кажется, Фрола.

Тяжёлые шаги унесли с собой факел, погружая камеру во тьму. Я вновь был один, и пусть в мою кожу не впивались колючие иглы, но я чувствовал, как надвигается чудовищная волна боли: режущий зуд, переходящий в нестерпимую ломку.

Проценты. Плата за пользование магией Тени. Единственная хорошая новость — боль не продлится дольше рассвета. Меня великодушно казнят.

***

Боль была такой силы, что я боялся пошевелиться. Любое движение сопровождалось продолжительными спазмами, и худшее — я никогда не мог угадать, где именно. Готовясь к тому, что движение левой руки отдастся в правом боку, я с удивлением замечал, что начинала ныть спина или стрелять в колене. Моё тело словно играло в рулетку, ставя меня на кон. Будь в камере окно, я мог бы с грехом пополам определить время, а значит, и продолжительность мучений, но находясь в замкнутом пространстве, да ещё и в абсолютной темноте, секунда превращалась в вечность, когда стиралась грань между сном и бодрствованием, мыслью и наваждением. В конечном счёте я стал желать, чтобы рассвет наступил как можно быстрее: скорая и лёгкая смерть — долгожданное избавление.

Прошло достаточно времени, по ощущениям — не меньше недели, отчего мне казалось, что не один рассвет взошёл над сводами камеры, а про меня просто забыли. Боль начала утихать, слабыми волнами проходя по телу, пока не растворилась совсем. Позже пришёл чудовищный холод. Слякоть, каплями буравя сознание, промозглые пол и стены. От холода невозможно спрятаться во сне, стук зубов неизменно выдёргивал из слабого забвения. Сжимая и разжимая глаза, я не видел ничего, и в какой-то момент решил, что полностью ослеп. Даже оттенки темноты, и те, утратили свои границы. Лёжа на полу, я молил шёпотом о виселице, как о милосердии, пока не распознал чьи-то шаги. Сначала решил, что, мне кажется. Страшно поверить, что звуки, которые я так долго ждал, не игра фантазии. Однако, прислушиваясь, я всё больше убеждался в двух вещах: шаги настоящие, и они принадлежали кому угодно, но не Командиру.

После стука сапог, но ещё до появления человека, я различил отблески теней на стенах: несли факел. Свет теплом проникал в камеру. Я потянулся к решётке, словно вспорхнувший мотылёк. Что угодно, лишь бы на мгновение ощутить обжигающее пламя.

Шаги по мере приближения ускорились, а затем сменились шумом отпираемой двери. Камера заполнилась светом.

— Демиан, мальчик мой. Как твоё самочувствие?

Голос знаком. Медленно раскрыв глаза, я сразу зажмурился от яркого света.

— Подожди, я повешу факел.

— Прошу, оставьте. Я погреюсь, ­– прошептал еле слышно, поражаясь, как тяжело шевелить собственным языком.

Во рту оказалось сухо. Пожевав язык, раскрыл рот, чувствуя, как мне вливают нечто горячее. Сладкое, травяное.

— Чай. Он быстро поднимет тебя на ноги. Только не торопись: пей короткими глотками как можно медленнее.

Отринув советы, я жадно набросился на содержимое кружки. По телу разлилось тепло. Я согревался, внутри ощущая кипяток, а вокруг — лизавшее пламя. Чем больше я приходил в себя, тем легче мне становилось.

— Рад, что тебе лучше, — ухмыльнулся господин Иезекиль, убирая допитую кружку.

— Уже рассвет?

Тень грустной улыбки скользнула по лицу лекаря. Отведя взгляд туда, где предположительно всходило солнце, он покачал головой.

— До рассвета всего несколько часов. Но виселицу уже подготовили. Вскоре начнут собираться первые зеваки на центральной площади. Большое событие для маленьких жителей.

— Понятно, — сказал я без особого интереса. — Вы не знаете, как моя матушка? Стало ли ей известно…

— Нет. Твоя семья не в курсе, где ты сейчас находишься. Но, уверен, слухи распространяются быстро, и к рассвету весь Люмерион оповестят о повешении. Насчёт матушки можешь не переживать — она в порядке. Лекарства действуют лучше, чем я ожидал.

— Спасибо, — выдохнул я с облегчением, а затем, словно вспомнив, где я и что делаю, спросил. — Так зачем вы пришли? Уж точно не для того, чтобы напоить меня чаем.

— Глоток горячего чая ещё никому не навредила. И я могу принести ещё, если ты пожелаешь, — ответил лекарь, осторожно добавляя. — Взамен.

Смех превратился в кашель. Вот оно какое — лекарское добродушие. Расчётливое, взвешенное. Со своим интересом.

— И что вам может дать заключённый? При мне и в обычное время денег не было, а теперь и подавно. С меня нечего взять, уж поверьте.

— Меня интересуют далеко не деньги. То, что вы можете мне дать, приобретёт свою ценность уже после казни, а значит, едва ли обеднеете, — Иезекиль аккуратно достал из внутреннего кармана сложенный вдвое лист. — Сможете прочесть? Или лучше вслух?

Молча взяв в руки документ, я развернул его, спешно пробегаясь по крохотным буквам. Глаза не сразу различили слова, но прочитав, я не смог сдержать усмешки. Вот оно что…

— И на этом всё? — из сдавленных лёгких вырвался тусклый смех. — Несите ваш бодрящий чай и перо с чернилами. Я подпишу.

Иезекиль благодарно улыбнулся. Его взгляд потеплел, уносясь в недалёкое будущее, где моё охладевшее тело будет передано в распоряжение лаборатории. Горячий чай в обмен на органы. Несмотря на то что я умудрился влезть в ещё одни долги, на этот раз возврат произойдёт уже после моей смерти.

Отхлёбывая из второй чашки, я восстановил силы настолько, что смог встать на ноги. Боль притупилась. Я ощущал себя на редкость отдохнувшим. Даже не верилось, что после всего, что испытал мой организм, я могу чувствовать такую лёгкость.

Иезекиль нахмурился. Он с опаской поглядывал на стремительно опустошённые две кружки, стараясь незаметно спрятать третью. Но у него не получилось. Наши взгляды встретились, и в моём он прочёл решимость допить бодрящий чай до конца. Сделка есть сделка. И я свой документ подписал.

— Думаю, вам не стоит так налегать на раствор. В большом количестве сильнодействующий тоник, из которого состоит этот напиток, способен привести к непредсказуемым последствиям…

— Например? — любопытствовал я. — Что может случиться с тем, кто заперт в тюрьме, да к тому же приговорён к смертной казни?

— Действительно… Мало ли что, — осторожно подтвердил лекарь, убравший руку с кружки, на которую я положил свою. — Гипотетически.

— Разумеется. Только на уровне предположений…

Иезекиль посмотрел в коридор, а затем, удостоверившись, что и пламя факела не дрогнуло от моих слов, взял листок с завещанием, перевернул его и обмакнул перо в чернила.

Чёрная клякса плюхнулась на пол. В нос ударил аромат прокисшего вина и свежего дерева.

— Если представить, что эта камера находится здесь, то коридор, ведущий к воротам, будет отражён прямой линией. Тогда регулярные патрули изобразим короткими чёрточками, а охранников на постах — крестиками…