Дихотомия

Глава восемнадцатая, в которой даётся одно обещание и нарушается другое

Когда господин Иезекиль ушёл, забрав с собой три пустые чашки бодрящего чая, листок с завещанием, исписанный с двух сторон, догоравший факел, он всё-таки кое-что оставил.

Идею. Сомнительную, крайне опасную. И пусть эффект напитка постепенно спадал, но мысль начала движение, а вместе с ней и я, ходивший из угла в угол тесной тюремной камеры.

Побег? Из самого охраняемого места в городе, где еженощно бдят два десятка Стражей? Ни разу не слышал, чтобы отсюда кто-то сбегал. Но даже если допустить, что такое возможно, то как это применимо ко мне? Эффект чая рано или поздно спадёт и тогда меня накроет пуще прежнего. А заметив мою пропажу, вся Стража Люмериона, словно натренированные ищейки, поднимут на уши весь город. И в первую очередь — мою семью. Матушка с сестрой не будут в восторге, когда на пороге дома появится сотня вооружённых воинов. Последствий не избежать.

С другой стороны, побег лишь отсрочит неизбежное. Рано или поздно меня найдут, реши я даже перебраться в другой город. Избегать опасности вечно не получится. Как там говорил Командир? Свет выжигает Тень беззакония? Излюбленная фраза тех, кто находится по левую сторону слова выжигает. Но как быть, если тебя занесло чуть правее? Нет, побег ничего не исправит. А то и вовсе: навлечёт проблем на сестру с матушкой, опозорит род Тэнроков. Хотя едва ли можно сделать хуже, чем родиться Теневым магом. Словно весь твой путь заведомо определён, достигая финала в подобном месте. Если подумать, то я оказался очень последователен, претворяя ожидания посторонних людей в жизнь. Только матушка с сестрой верили, что мне уготована лучшая участь.

Что-ж, они ошибались. Я оказался обыкновенным преступником.

Застыв посреди комнаты, я посмотрел в конец коридора, скорее вслушиваясь, чем всматриваясь. Тишина. Ни шума шагов, ни дуновения ветра. У заключённых, по-видимому, эта часть тюрьмы не пользовалась популярностью. Сюда не доходили даже крысы. А значит, если я захочу вскрыть замок своей камеры, то при должной сноровке, останусь незамеченным…

Вот только, что мне это даст? Ну выберусь наружу, ну повидаюсь с семьёй. Что дальше? Возможно, удастся собрать немного монет с прохожих, чтобы хватило на лекарства для матушки, когда меня не станет. А ещё предупрежу Фрола о надвигающейся опасности. Много ли можно успеть за те несколько дней, что меня будут искать по всему городу, пока не найдут в одной из подворотен, прижатым к углу? Не стоит и пытаться.Дверь наверняка зачарована магической защитой от взлома, да так, что без специального ключа не откроешь. До рассвета осталось меньше часа. С минуты на минуту в коридоре раздастся стук сапог. Сомкнутся кандалы на запястьях. Гул толпы пронесётся на центральной площади, где меня проведут по подмосткам к виселице. Несколько минут покажутся вечностью, и как только приговор будет оглашён, а предсмертная речь сказана, я шагну вперёд, теряя опору под ногами. Последний глоток воздуха обожжёт лёгкие, раздастся хруст. Надвинется темнота.

Короткий щелчок. С другой стороны замка я нащупал оставленный ключ. Тюремная дверь бесшумно подалась вперёд. Недоступная свобода и скорая смерть лежали в шаге от меня.

Оставалось выбрать направление.

***

Господин Иезекиль не врал, когда рисовал карту. Хоть и пришлось запоминать её по памяти (не самый надёжный инструмент, когда дело касалось меня), я уверенно продвигался по хитросплетениям тюремных коридоров. И пусть ориентироваться в темноте, даже с моим зрением, было той ещё задачей, но вероятность наткнуться на Стражу сильно снижалась: свет факела я точно замечу.

С каждым новым поворотом, развилкой, я мысленно возвращался к начертанной карте в поисках лучшего маршрута. Подолгу прижимался к холодной стене, боясь сделать шаг и нарваться на патруль, и только когда стихало биение сердца — продолжал путь.

Оттенки темноты кристаллизовались в ощутимые формы. Бесшумно ступая на цыпочках, я экономил остатки магической энергии, не задействуя Тень. Опыт подсказывал, что не стоит понапрасну расходовать силу. Она может ещё пригодиться, если придётся избегать патруля или, чего сильно не хотелось, вступать в бой. Едва ли мой истощённый организм способен на новые подвиги.

Слева по коридору раздался слабый шум. Замерев, я прислушался. Будто чьё-то дыхание. Болезненное, с затяжными паузами. Так дышит тот, кто не может надышаться, а потому делает длинные вздохи в надежде заполнить пустоту в лёгких.

Явно не Страж. Его бы не допустили до работы в таком месте. Надо проверить. Тихо, аккуратно, не привлекая внимания…

— Чёрт! — шёпотом воскликнул я, ударившись головой об стену.

Она словно выросла из ниоткуда! Видит Свет, не быть мне домушником…

— Кто здесь? — шёпотом спросила темнота.

Повисло молчание. Больших усилий стоило сдержаться, чтобы не рвануть назад, скрываясь в бездне коридоров и пустых камер. Но я остался на месте. Эта камера пустой не была. И более того — голос казался знакомым. Проблемы с дыханием определённо вносили свои коррективы, но если постараться, определить владельца нетрудно…

— Старшой? Ты, что ли?

И снова молчание. Долгое, плотное, словно густой туман на рассвете.

— Он самый, — судя по шелесту, Старшой слабо кивнул.

Придвинувшись ближе, я коснулся прутьев решётки. Ледяной металл обжёг пальцы. Нащупав в кармане ключ, я сильно обрадовался, что не оставил его в замке, а взял с собой. Должно получиться. Не может не получиться. Только если чуть плотнее вставить, а затем, что есть силы провернуть…

— Не говори, экономь силы. Сейчас тебя вытащу…

Звякнул замок: края ключа задели грани засова. Скрежет металла разлетелся по коридору. Ключ не поворачивался. Он намертво застыл в своём положении. Замок сильно отличался от того, что был в моей камере. Неужели Стража предусмотрела и это? Им что, каждый раз приходится искать ключ от очередной камеры, таская с собой увесистую связку?

— Бесполезно. Даже если ты вытащишь меня отсюда, я не пройду и десяти метров. Гвардия здорово надо мной поработала. Говорят, в допросах они настоящие мастера, ничем не хуже Инквизиции, но не бойся — я никого не сдал. По правде сказать, я и сам знаю немного, — послышался короткий смешок, больше похожий на всхлип. — Милосердие, что они поскупились повесить факел.

Из груди вырвался сильный кашель. Старшой сплюнул на пол, шмыгая носом. Дыхание его участилось. Я стоял посреди коридора, перед камерой человека, которому сильно хотел помочь. Не только потому, что должен был ему за спасение, и не за оказанную доброту, проявленную ранее, когда он пытался уберечь меня от мутных историй, в которые я настойчиво лез. Взгляд, привыкший к темноте, слабо выхватывал кадры последствий допроса, приводящие меня в нечеловеческий ужас. Сдерживая рвотный позыв от обилия крови, вывихнутых костей и чудовищной необратимости надругательства над живым организмом, я понимал, что ничего не могу сделать. Внутри меня закипала невыразимая злость к тому, кто с ним это сотворил. Я жаждал отмщения, прокручивая в голове, что сделаю с тем чудовищем, когда его встречу. Подобное нельзя спускать с рук. Никогда.

Глубоко вдохнув, я, наконец, смог прийти в себя. Нужно трезво смотреть на вещи. Старшой прав. Освободи я его, даже взвали на свои плечи и преодолей оставшееся расстояние, то пусть так, ничего изменить я не смогу. Тут уже ничем не поможешь. Как бы сильно я ни хотел, каких бы усилий ни прикладывал, надо смотреть правде в глаза: Старшой обречён.

Огромное бессилие грузом навалилось на мои плечи. Колени подкашивались. Руки тряслись. Я стоял, хватая ртом ускользавший воздух. Внутри меня поднималась паника.

— Прости, Старшой. Всё из-за меня. Не пойди я тогда с Вивиан, всё сложилось бы по-другому. И для тебя, и для меня, и для шайки.

Преодолевая мешающий кашель, Старшой надрывно сказал:

— Пустое, Демиан. Единственное, о чём прошу — позаботься о шайке, когда меня не станет. Никто не знает, что могло бы случиться, поступи мы иначе. Нет смысла жалеть о содеянном, но, будь у меня больше времени, я бы всё-таки сделал ремонт на базе. Это единственное, о чём я жалею. Большой, уютный ночлег для Вивиан, Кассандры, Фрола, Фреда, Лероя и других. И для тебя, Демиан.

Погасшие угольки очагом встали перед глазами. В нос ударил запах гари, а в ушах раздался треск огня. Я невольно вздрогнул, будто обжигаясь пламенем. Выходит, он не в курсе.

— Я позабочусь о них, Старшой. Обещаю тебе, — соврал, отводя взгляд в сторону.

Уголки его губ плавно поднялись, но набрав высоту, стремительно упали в болезненном спазме. Вырвался сдавленный кашель, сдобренный хрипом. Лицо побледнело.

— Грёбаный холод, дерёт глотку, — пояснил Старшой, махая мне рукой в сторону коридора. — Не теряй драгоценного времени: уходи.

По стенам пробежали отблески факела, сопровождаемые шагами сменявшихся патрулей. Бесшумно ступая по направлению к выходу, я накинул покров Тени. Минуя поворот за поворотом, осторожно выглядывал из-за угла, чтобы не нарваться на врагов. К счастью, карта Иезекиля подробно отпечаталась в памяти. Солнце всходило над головой, теплом касаясь озябших рук. От яркости неприятно защипало в глазах, но заслонившись рукой, я перемахнул через тюремные стены. Окраина Люмериона встретила меня безлюдными улицами, потухшими масляными фонарями и утренней росой. Но даже так, запах свободы отдавал затхлостью покинутых камер и оставленных надежд. Сплюнув горечь во рту, я не распрямляясь, скрылся в ближайшем переулке.

***

Я прошёл не меньше пяти километров, прежде чем убедился, что меня никто не преследует. За каждым поворотом, фонарным столбом и налетевшим шорохом мне мерещилась погоня. Всё превращалось в несмолкаемый топот тяжёлых сапог. У страха глаза велики, а мои так вовсе смотрели в оба, поэтому я обходил стороной даже случайных прохожих, избегая лишнего внимания. Хотя в данных обстоятельствах любое внимание будет излишним…

Выглядывая из-за угла, прокрадывался к противоположной стене и бесшумно ступал в подворотню. Несколько раз мне приходилось прятаться за гружёной повозкой, и заметь меня кучер, у него бы возникло много подозрений на мой счёт. К тому же, стараясь экономить энергию, я редко прибегал к магии, полагаясь на отточенные навыки и мастерство интуиции. И теперь сил почти не осталось. Отбросив возникшую мысль вновь взять энергию в долг, я содрогнулся от воспоминаний. Нет уж. Такие последствия в виде процентов мне явно не нужны.

Возле реки я замедлился, чтобы отдышаться. Прислонился к ограде мостовой, задрав голову к солнцу. Прикрыл глаза под палящими лучами. Тепло. Тихо. Спокойно. Давно мне не выпадала возможность остановиться, осмотреться, выдохнуть. Пребывая в постоянной спешке, я и забыл, каким умиротворённым может быть утро, каким безмятежным порой предстаёт город.

Вдруг захотелось жить. Непросто хвататься за ускользавшие дни, судорожно сжимая дрожащие пальцы, а вдохнуть полной грудью налетевший ветер, в тёплой постели встретить рассвет, а поздним вечером быть по ту сторону промозглой улицы, сидя у себя дома возле пылающего камина. Внезапная дрожь прошла по всему телу.

Глупец! Стоя здесь, я просто теряю время. А ведь счёт уже шёл на часы, если не на минуты.

Из домов лениво посыпались люди, проснулись звуки, встрепенулись запахи, в хаотичном порядке заполняя пробудившийся город. Сонные хмурые лица появлялись из раскрытых дверей, по улицам разносился топот ног. Становилось небезопасно.

Пламя свечи колыхалось на кухне, делая неподвижный взгляд Аделаиды ещё более угрожающим. Она смотрела не на меня, а будто бы вглубь, проникая несколько в смысл услышанных слов, а в самую суть вещей. С последним словом свеча погасла. Не было нужды зажигать новую, ведь на улице давно рассвело. Аромат тлевшего воска долго висел в воздухе. Меня ожидал трудный разговор. Я никогда не видел Аделаиду такой. Казалось, что она стала старше на десять лет. Пролегли глубокие морщины, впали щёки, сжатые губы тянулись вниз. А ещё этот взгляд… От него холодело в груди, хотя лоб то и дело покрывался испариной.

— И что ты намерен делать? — спросила она, скрещивая пальцы на руках.

Плохой знак. Недвусмысленный жест. В таком настроении даже погода могла испортиться.

— Выспаться.

Повисло молчание. Находись здесь хоть сотня свечей, они бы разом потухли. А так, в комнате всего лишь стало тяжелее дышать. Воздух словно налился свинцом. Горло жгло.

— Издеваешься?! — взревела Аделаида, вскакивая из-за стола. — Всю неделю где-то шляешься, таскаешься за какой-то девкой, а утром возвращаешься и заявляешь, что сбежал с тюрьмы? Демиан, что с тобой происходит?!

Я и сам не знал, что со мной происходит. Меня окружали десятки вопросов без единого намёка на ответ. Некоторые вещи я стал принимать как данность, и только взглянув на ситуацию через призму сестры, вмиг понял, насколько плохи мои дела. Я словно протрезвел, со всей ясностью понимая, что выхода нет. Я не только не знал, что делать. Даже знай я результат не изменится. Моё положение не улучшилось после побега.

Сестра стояла надо мной, уперев руки в стол, мечущимся взглядом подмечая ссадины, порезы, гематомы. Сначала она злилась, но прошла минута, плечи её обмякли, глаза стали влажными, и она устало опустилась на стул. Вспышка гнева сменилась отчаянием.

Я сглотнул ком в горле, поднимая растерянный взгляд.

— Мне жаль. Я хотел как лучше. Думал позаботиться о матушке… Раздобыть деньги. Но… Всё зашло слишком далеко.

Сестра бросила взгляд в сторону горсти монет, лежащей на краю стола. Жалкий вышел обмен: родной брат за пару золотых. Однако сестре приходилось продаваться и за меньшую сумму. Возможно, когда меня не станет, она вынуждена будет вернуться к прежнему занятию: отдаться на милость правосудию за хлеб и воду. Я ненароком представил Аду в нижнем белье. Худенькие коленки, сомкнутые в защитном жесте. Оголённые плечи, переходящие в изгиб шеи.

В груди перехватило. Мотнув головой, отогнал образ как можно дальше.

— Матушке лучше, — сухо сказала Аделаида. — Но не благодаря твоим деньгам. Я заботилась о ней всё то время, что ты пропадал. Кормила, поила, обмывала, снимала слои поражённой кожи…

Аделаида закашляла. Потянувшись к кувшину с водой, она смочила сухое горло.

— Я ждала тебя ночами, заходя в комнату, в надежде, что ты вернулся. Оставляла свечу у окна, раз за разом зажигая новую, — Ада смотрела на меня вымученным взглядом. — Я нуждалась в тебе, Демиан. Когда матушку накрывал приступ, она кричала на весь дом так, что закладывало уши. Порой проходил час, второй, прежде чем лекарство подействует и ей станет лучше. Только тогда я могла прилечь, вздрагивая от каждого шелеста, разрываясь между надеждой, что возвратился родной брат, и страхом, что начался очередной приступ.

Ада заплакала. Негромко, даже не навзрыд, но для меня это было оглушительно. Сестра впервые плакала. Обычно она держалась с высоко задранной головой, решительная и уверенная в себе, даже когда нам было особенно тяжко. Но чтобы заплакать…

Сердце сжалось от боли. Губы задрожали. Прикусив их, я скомкано произнёс:

— Аделаида, мне жаль, что меня не было рядом. Я… Поверь, я делал всё что мог. И если бы я только знал, что так всё обернётся, то…

Ада отмахнулась, вытирая слёзы рукавом. Она жадно осушила стакан, повторяя вопрос:

— И что ты намерен делать, Демиан? Ты ведь обещал… А теперь… Они придут. Они не оставят нас в покое, пока не…

Я взял стакан из трясущихся рук, налил воды из графина и протянул ей. Глубокий глоток. Не менее глубокий выдох. Звон пустого стакана, дном коснувшегося прогнивший деревянный стол.

Правда в том, что я не знал, что делать. Так далеко в своих мыслях я ещё не заходил.