Грани будущего Zero: Карлов (*30 иллюстраций)

Глава 18 Дом возможного проживания

Мы занесли всё домой, после чего прошли к поленнице. Академик принялся нагружать мои руки дровами, чтобы таскал в баню. Себе он взял охапку поменьше и пошёл топить печь в доме.

Внеся дрова в помещение предбанника, и рассыпав у печки, я зашёл в парилку проверить — можно ли здесь мыться? В парной стояли пластиковые бочки. Но совершенно пустые. Мыться было нечем.

Взяв тазик, я принялся набивать его снегом на улице и ссыпать в бак, который подогревала затапливаемая печь. Потребовалось пять ходок, чтобы наполнить бак для горячей воды. Сколько потребуется, чтобы наполнить столитровую бочку, чтобы была и холодная? Двадцать? Тридцать?

Грея руки, открыл печку. В ней лежал снег. Намело даже через узкую загнутую трубу. Давно не топили.

Выгреб лишнее руками, заложил дно бумагой, на которую пошли листы из покетбука. Глянул на обложку — Барья Бобцова.

Господи!

Присмотрелся к залежам у печки. Тусклый свет в предбаннике давало простое двойное окно, давно не мытое, в разводах. Стопка разноцветных книг валялась в углу непочатой. Судя по нечитанным, выглядевшим как новыми экземплярам, этому «лёгкому чтиву» был приговор топить печку или истлеть.

Что означало, что хозяйке книги достались задарма или она притащила их со свалки, куда ближайшая почта, магазин или люди и сбросили этот товар, не в силах реализовать даже в деревне.

Я попытался вспомнить, видел ли когда-то подобные книги на свободные раздачи в торренте? И не смог припомнить ни одного. Как не было там никогда и популярных российских сериалов, что, как правило, шли в прайм-тайме для большинства аудиторий. Но почему-то откровенно презирались этой аудиторией в случае личного просмотра.

Это и определяло их «истинную ценность».

Как же содержимое этих покетбуков и им подобных творений могло быть когда-то популярным? Только по заказу. Не неся ни идей, ни эмоций, ни исполнения, книги обо всём и ничём напрасно нагружали целлюлозно-бумажные фабрики и отупляли народ.

Неудивительно, что нас «обнулили». Ноя могла спокойно считать био-мусором тех, кто читает подобный литературный мусор. Таких книг даже ИИ мог настрочить тысячи за несколько секунд. Хоть люди и говорили, что нейросеть творить не способна.

Понижая потенциал литературы, подобные Бобцовой литераторы подписывали приговор человечеству. Каждый «проводник деградации» внёс свою лепту: сценаристы безликих сериалов, авторы заказных передач «с целенаправленной истиной», режиссёры неправдоподобных фильмов с искаженными фактами и клипмейкеры ужасающих роликов и клипов. Ровно так же, как авторы извращенных книг и искажённых статей в журналах или поэты наркоманских стихов и текстовики принижающих человечность песен.

Хуже этого были лишь политические стишки и спортивные кричалки, массово обеспечивающие нам дорогу в Каменный век.

Каждый креативщик считал, что выдает популярный, а потому массовый продукт.

Каждый сочинитель считал, что имеет право на самореализацию.

Каждый недо-творец выдавал товар, по которому нас в целом и оценила Ноя.

Мы не создали вовремя цензуру, допустив до рынка потребления ВСЁ. А рынок оказался глуп и пристрастен. Он не остался в долгу и обрушил мораль, логику, исказил все истины, заодно прописав эпитафию человечеству.

Настрогав ножом щепок с полена, я с первой спички растопил печку и вновь принялся таскать снег. За этим занятием меня застал Невельской. В старых стоптанных хозяйских китайских тапочках он подошёл к чугунной ванне и разгреб дно. Оно оказалось чистое. Заткнул дырку металлической крышкой и посмотрел на датчик Гейгера на плече.

— Оставьте, Карлов. Ветер меняется на восточный. Радиометр успокаивается. Так что в бане мы будем только париться.

— А помыться?

— Мыться будем здесь, — академик постучал по ванной. — Вы же мечтали принять ванну? Мечты сбываются. И продавец народного газа с его обещаниями здесь совсем ни причём.

— На улице? — переспросил я, уже глядя как академик обложил дровами половину ванны и высек огонь с зажигалки.

— Несите сковородку. Заодно и рыбу пожарим, — академик посмотрел в сторону будки. — Впрочем, есть и другой вариант… Как вы относитесь к корейской кухне?

Я посмотрел на заснеженную будку. Раскопать её было равнозначно осквернению могилы.

— Давайте не в этот раз, — скорчил рожу. — Морально не готов жрать друга человека. Даже под луковым соусом.

— Чёрт с вами, Карлов. Будем импровизировать или остановимся на рыбе.

Вернулся в дом. Обследуя территорию, открыл холодильник. Пахнуло гнильем и тухлятиной. Всё пришлось выбрасывать. Из полезного лишь пару консервов — шпроты и паштет.

От рыбы нас и взаправду уже тошнило. Пять дней на рыбной диете выдержит не каждый.

Подпол порадовал больше: банки соленья, варенье, несколько мешков еще не перемерзшей картошки, морковка, свекла, гирлянды-вязанки лука, а в морозильном ларце уцелело сало и кусок мяса. Его и пожарили, добавив картошки с луком. Царский стол в пределах сковородки. Нашлись и свечки в шкафу. Старые, советские, двадцать штук.

В темноте сидеть не придётся.

В гараже оказались дубовые и березовые веники. Сунув их в тазик, Невельской закидал снегом и поставил тазик в парную, пояснив, что веники должны нагреваться постепенно. А те, кто запаривает их сразу кипятком, убивают все полезные дубильные вещества, которые пригодятся коже.

Через час баня была готова. Бурлила вода в ванной. Оставалось лишь закидать её снегом, чтобы скорректировать температуру. И можно принимать ванну. Но академик лишь отодвинул костер подальше.

— Сама остынет… Итак, пожалуйте в баньку, господин Карлов. Пообещайте мне, что не дадите себе скатиться до вшей и чесотки.

Я кивнул и добавил, раздеваясь:

— Игорь Данилович, когда мы уже перейдем на «ты»?

— Не раньше, чем оприходуете меня веником, — ответил он. — Но сначала я вас… Вперёд!

Раздевшись в предбаннике было ощущение, что снимаешь с себя вторую шкуру. Термобелье прикипело к телу, приклеилась и тельняшка с трусами. Носки же можно было спокойно ставить в угол. Позже нужно всё обязательно постирать в тазике, в горячей воде.

В предбаннике «жар обнял», что называется. Я забрался на верхнюю полку. Академик набрал горячей воды, ливанул на камни у печки и теперь уже «жар взял за уши».

Застыл, вдыхая долго, осторожно. Лёгкие засвирбило, поднялся глубинный кашель. Откашлял мокроту.

— О, ложитесь-ка на полку, Роберт Алексеевич, — предложил он. — Будем хворь лечить.

Крови в мокроте не было, но боль в лёгких подсказала, что лучше не спорить. Я лёг на полку на живот. Академик подхватил березовый и дубовый веники, провёл по телу, стряхивая капли и начал легко касаться распаренными листьями тела.

Я ожидал порки, но наиболее ощутимые удары получил лишь по пяткам. Поднимаясь вениками от пяток к лицу, мой банщик периодически мочил веник в тазике и активно разгонял пар над телом, махая ими как вентилятор лопастями. Дышалось тяжело, но с удовольствием.

Сердце разогнало кровь, в голове потяжелело. Заставил себя находиться здесь, в этих условиях. Потому что понимал, что баня — единственный полноценный лекарь в борьбе с этой зимой и всеми болезнями нового и старого типа.

Невельской опустил веники в тазик и помог спуститься с полки. С непривычки повело в сторону. Едва не упал.

Он подхватил под руку и вывел в предбанник, укутал в одно из найденных в доме махровых полотенец.

Долго вдыхая, я слушал нагруженное сердце. Академик, поглядывая на меня, посмеивался:

— Вот видите? Рано нам ещё на «ты», месье Карлов. Посидите, отдохните. У вас ещё будет вторая попытка.

— С самогоном?

— Остывайте. Я сейчас!

Вредный бескомпромиссный ученый распахнул дверь и в два прыжка сиганул в гору снега. Упав, подскочил, принялся растирать этим холодным ужасом руки, живот, плечи, шею, ноги.

«Белоснежная вехотка» таяла на нём. От тела валил пар. А он лишь радовался. При том, что температура поднялась в солнечный день лишь до минус сорока пяти градусов по Цельсию!

Он вновь заскочил в предбанник, прихватив с собой горсть снега, коснулся им моей кожи, втёр в грудь.

— А-а-а! — закричал я.

Подвижности прибавилось. Ноги сами вновь понесли в парную.

Ещё ковш на камни!

Академик лёг на полку, кивнул на веники:

— Сможете повторить, Роберт Алексеевич?

— Легко, — ответил я и взял веники, старательно копируя все, что делал до этого Невельской. — Ну как, Игорь Данилович? Пойдёт?

— Ох, хорошо, Карлов… Бейте! Не жалейте сил. Надо кости прожарить!

— А сердце?

— Моё в полном порядке.

Я принялся хлестать это поджарое, сухощавое тело. Он почти не потел. А меня пот прошиб мгновенно. Собрался на лбу, потёк по щекам, повис на бровях. Крупные гроздья образовались по всему телу.

Устав от махания, я сел на нижнюю полку. Холодная волна обхватила тело, и пошёл уже что называется «холодный пот».

Подмораживало. При том, что сердце выпрыгивало из горла. А мышцы превратились в кисель.

Он свесил ноги с верхней полки, крякнул и спустился ко мне, подхватил под плечи:

— Идёмте, с вас достаточно.

— Думаете?

— Вы как девственник, пробующий всё новое в жизни: первый раз пальнуть из ружья, собрать автомат, встать на лыжи, попариться в бане… Вы уверены, что жили-то?

А ведь академик прав. Но вслух этого не признаю. Это он должен менять мнение о мире и постоянно раскаиваться, молиться о спасении души. Не я убивал сотни миллионов и обрекал на смерть миллиарды.

Я просто… не жил? Да лучше не жить, чем жить так!

В то время как я ожидал нового заседания в предбаннике, он просто вывел меня на улицу, подвёл к ванной. На поверхности её уже плавал лед, но разгоряченные стенки не давали остыть краям. И что-то подсказывало мне, что в целом вода теплее отрицательных температур.

Ну не могла ванная так быстро остыть! Или сколько мы в бане? Время здесь отодвигается на второй план.

Академик помог взобраться в ванную. Ощущения не подвели. Вода была тёплой, разве что немного прохладной, но такой приятной на данный момент. Он подвинул почти потухшие дрова поближе к ванной, раздул угли. Огонь подхватил стенки, вновь разогревая ванную. Но неспешно, бережно.

— Кайфуйте, Карлов, — добавил Невельской, снова прыгнул в снег, растерся и побежал в третий заход в парную.

Оттуда донеслись звуки шипящих камней, и ритмичные удары веников. Только банное самоистязание самое верное. Но об этом не пишут ни в учебниках по психологии, ни в священных писаниях.

Видимо, до некоторых вещей нужно дойти по жизни самостоятельно.

Погрузился в ванную с головой, ощущая блаженную негу. Мышцы перестали быть киселем. Я весь стал киселем!

Бесформенная жижа, ничто, сливающееся с водой. Лишь край сознания, который не позволял утонуть в воде, оставив макушку с заросшей копной волос на поверхности и бородатую харю.

Надо побриться. Как же бесят усы. Чешутся и лезут в нос. Кожа под носом более чувствительная, чем на подбородке. Подбородок на морозе напротив, нужно зарастить. На ветру пригодятся и бакенбарды.

Вытащил из ванны ноги, любуясь на кончики пальцев. Вдруг понял, что смотрю не на пузо, а на пальцы, колени, а вот и пах.

Где живот? Сдулся? Всего-то то и требовалось, что неделю на лыжах.

Расслабился, медленно выдыхая…

…Она стояла среди цветущей поляны. Красивая, одинокая, в лёгком платье. В руке цветок, под ногами ковер из зелени.

Лёгкая улыбка, губы шепчут что-то неразборчиво.

Я прислушался. Тишина. Не слышно ни слова.

Не поют птицы, не жужжат насекомые, не играет ветер. Только палящее солнце жжёт кожу. И трава под ней и уже не трава вовсе, а сено.

Миг! И опадает на уже обожженную землю почерневший цветок. А улыбка становится оскалом.

Она поднимает руку, манит пальцем. А палец в огне и всё ближе ко мне.

Жарко, как же жарко!..

… Академик возник рядом, потащил за руку, вытаскивая как из тумана.

— Карлов, вы уже похожи на розовую хрюшку. Вылезайте быстрее, пока не стали варёным раком. Костер горит. Белок не любит кипячения. С вас и так семь потом сошло. Пощадите сердце.

— Ноя! — обронил я. — Я видел её!

— Видели? Это вряд ли, — хмыкнул создатель. — У неё нет определённой формы. Вы просто отключились.

— Приснилось?

— Вы даже не представляете, что мне снится порой, — улыбнулся он. — Я, знаете ли, тоже не девственник. У женщин успех имел… Эх, былое.

Вытащил, укутал в махровый халат и повёл в дом. Печка в доме уже прогрела воздух. Накрытый мной стол ломился от яств постапокалиптического мира.

Мы едва с ума не сошли от запаха жареной картошки и мяса. Но есть пока не хотелось. Только пить. А кроме талой воды, рассола и самогона ничего не было.

Академик налил по полному граненому стакану мутного «первача», подвинул ко мне.

— Для аппетита?

Я подхватил стакан и принялся пить залпом. Этот гений паранойи так и не позволит «тыкать», пока не признает равным. А как это сделать, если не завоевать уважения?

Он схватил мой стакан у лица.

— Что вы делаете, Карлов? Это же почти чистый спирт! Достаточно пригубить.

Губы, горло, и глотку обожгло. Дыхание перехватило. Горячая река прокатилась по пищеводу и ударила в желудок, расплылась по животу и почти дошла до ног.

Если бы я их ещё чувствовал после бани и варки в ванной, наверное, прожгло бы насквозь.

— Скорее закусывайте! — напутствовал он.

И глядя как я с огромной скоростью уплетаю все, что вижу на столе, подпалил свой стакан.

Я с удивлением увидел огонь над самогоном. Выждав секунд пять-шесть, он сдул пламя и отпил половину стакана. Занюхал рукавом своего халата и принялся кушать.

— Хороший самогон, — едва выдавил он. — Хвала бабке!

Улыбнулся. Это простое действие показалось долгим, растянутым во времени. А последние слова академика зазвучали гулко, отдаленно. Я замедленно, словно вытаскивая из болота, поднял руку над столом, попытался приблизить к брови, но голова неожиданно сама потянулась к руке. И придавила её, упав на стол.

Мир перестал иметь значение.

Невельской хмыкнул и со вздохом:

— Этого уже вылечили, — потащил меня к дивану.

Наверное, так и произошло. Потому что, когда я очнулся, везде была тьма, а я был именно на диване. И только на кухне горел огонёк свечки, а кто-то напивал едва слышно:

— Чёрный воро-о-он… Что ж ты вьё-ё-ёшься…

Я поднялся и, пошатываясь, пошёл к столу.

— Над мое-е-е-ю голово-о-ой…

По пути встретилось выстиранное белье, весящее над печкой. Стало стыдно, что взрослый постирал за меня.

Вдобавок так болела голова, словно кто-то забил в череп гвоздь. Для пыток хватило и бани с ванной, а сверху ещё и шлифанул алкоголем. Как я вообще выжил?

— Ты добычи-и-и не добьёшься-я-я. Чёрный воро-о-он, я не тво-о-ой.

Добрался до стола, рухнул на стул.

Академик молча подвинул стакан.

— Пейте.

Я ощутил рвотный позыв. Видимо это отобразилось на лице. Но Невельской лишь покачал головой:

— Нет, Карлов, это лишь рассол… Пейте. Поможет.

Схватил стакан и не отпускал, пока не опустел. Этот божественный соленый привкус отлично утолял жажду.

— А на «ты» нам уже не перейти, — грустно добавил академик, отпил из своего стакана самогона и, зажевав ломтем сала, добавил. — Говорил один мудрый человек, что каждое новое поколение слабее предыдущего. Да я не верил. А теперь вижу — не врал. Слабенький, вы, Карлов. А те, кто после вас, и того слабее. Мышку тыкать и штаны подворачивать много силы не надо. Неудивительно, что огомосячились. Баб тыкать перестали. Да я ж понимаю — с отмороженными ногами уже не до этого. Пописать бы сидя и хватит, да?

Я кивнул, для себя отметив, что двухлитровый стеклянный бутыль Смирноффа опустел не меньше, чем на литр. Похоже, академик грустил в одиночестве.

— Слабые уйдут, сильные останутся, — добавил я. — Вы, сильные, уничтожили мир ко всем хренам. Оставили нам, слабым, планету, полную проблем. Одной мышкой тут уже не отделаешься. Лопата нужна. А лучше экскаватор. А пока сидим с телефоном в руке, подумаем, как это всё пережить.

Он подпалил новую свечку. Света стало в два раза больше.

— Это проверка, Карлов. Кто выживет — молодец. Кто нет — пустота, а не человек. Значит, и жить не следовало. Да и что вы называете жизнью? Ожидание очередной серии любимого сериала? Текстового сообщения от пухлой подруги, которой иногда надо? И она пишет вам, потому что не может дотянуться до парня подостойнее? А вы такой «так себе. Сойдет на вечерок». И приглашаете в гости, в лучшем случае оплатив такси.

— Ненавижу вас, Игорь Данилович, — тихо добавил я. — Но за белье спасибо.

— Белье, коты, бани, рыбалка, радиация, погоня, роботы… это же настоящая жизнь, Карлов. От неё кровь бурлит, — подхватил академик, немного растягивая слова. — И вы уже не думая, повысит ли вам начальник зарплату, рвёте вперёд на лыжах, убегая от самой смерти. Не думали же? Просто двигались?

— Не думал, — кивнул я, поел замёрзшей картошки и налил в стакан из бутыля.

Невельской нырнул под стол, достал автомат и кивнул на тьму за окном. Она была настолько абсолютной, что видно звездное небо. Я посмотрел на часы. Четыре часа утра. Скоро начнёт светать.

— Там, в этом чёртовом мире, оптимисты учили английский, пессимисты — китайский. Но самые нормальные люди всегда собирали автоматы, Карлов. Видите, автомат?

Я отпил, закусил, кивнул.

Второй раз пьется легче. Организм смирился.

— Вижу.

— Он символизирует власть.

— А ещё войну и боль.

— Вы любите боль, Карлов?

— Нет.

— А от неё никуда не деться. Это индикатор жизни. Хреново, больно, значит — живой. — Он навел на меня дуло. — Ну-ка, подышите полной грудью…

Сложно отказать пьяному человеку с оружием.

Вдох-выдох.

— Ещё раз… быстрее!

Я запыхтел, как пёс. Голова болела. Но уже всё равно. Накрывало второй волной.

Он опустил дуло, кивнул.

— Ну вот, дышится же? Не кашляется?

— Дышится, — кивнул я. — Пока что.

— А всего то и требовалось, что повысить температуру до критической для тела. Устроить «прожарку». Понимаете?

— Понимаю.

— Не ту, мать её, прожарку, когда все тебя вокруг говном поливают, пока другие смеются.

— Раньше это называлось юмором.

— Юмор — это когда смешно, а не обидно, — поправил академик. — В том, дрянном мире, юмор издох. Нам осталась только прожарка. Своя, особая. Личная. Та, что делает лучше, переплавляет, отсекает зерна от плевел. Понимаете, Карлов? Закалка для души!

— Нет. Не понимаю, — признался я и посмотрел на Невельского как в последний раз. — Почему, чтобы справиться с сотней-других людей с комплексами Наполеонов нужно было уничтожить сотни миллионов нормальных?

— Вот в этом и проблема, Карлов, — закивал он. — Ваше поколение перестало понимать, что есть добро, а что есть зло.

— В глобальном смысле?

— В любом! — прикрикнул он. — Слишком много накипи по жизни! Лишнего: квартиры в кредит, машины в кредит, отпуск в кредит, подарки в кредит, вещи, которые нахер не нужны даже на два раза, жизнь от зарплаты до зарплаты, чтобы большую часть отдать по тем же процентам от грёбанного кредита.

— А, так вы теперь освободитель?

— Ноя победила систему на раз. Все отсекла. Раз! И нет ничего лишнего. Есть только право выбора: выживать или сдаться. Вот он мир, где деньги перестали иметь значение.

— У тех… в городах-милионниках… этого права не было. И у этих… — я обвел взглядом бабкин дом, как будто видел в темноте за пределами света свечи всё от коврика до шкафа. — … не было. Как быть с ними?

Невельской с окосевшим взглядом подвинул ко мне бутылку.

— Наливай, чёртов сукин сын! Морали мне читать не надо. Не доросли ещё, Карлов. Вы хотите знать, что важно? А я расскажу вам, что сейчас важно, — он ушёл во тьму и вернулся с чемоданчиком-дипломатом. — Вот!

— Что там? — я помнил о его чемоданчике, но лезть туда не собирался. — Исходники «Анаконды»?

— Узнаете… — спокойно ответил академик и добавил, наклонившись. — … если я умру.

Я кивнул, долил и ему.

— Такое значит завещание? Умереть? Что ж, не раньше, чем я постираю ваше белье, Игорь Данилович. Услуга за услугу. Или как правильно? «Кровь за кровь». Подходящий лозунг для нового мира?

— Быстро схватываете. Договорились!

Стаканы встретились. Опустели.

Он закусил, и спрятал чемодан под стол, посмотрел на меня. Пристально. Выжидающе.

Я молчал, сдерживая взгляд.

Он кивнул и вновь достал чемодан, громыхнул на стол.

— 0612, Карлов. Код.

— Зачем мне ваш код? — я посмотрел на чемоданчик с вялым любопытством.

Старый, советский. С системой механической защиты, где, прокручивая кругляши, нужно было набрать показатели цифр от нуля до девяти, чтобы маленький язычок отомкнулся. Взломать такой можно легко простой фомкой или большим ножом. Без всякого кода. Но вот удастся ли воспользоваться тем, что внутри или мозгов не хватит?

Академик покачал пальцем.

— Откроете без кода, и чемодан разнесет вас и всё окружение на десятки метров. Но да чёрт бы с вами… к сожалению, пострадает и содержимое.

Он сам набрал код, спокойно распахнул чемодан. И я тупо уставился на пару миниатюрных… дронов!

— Дроны? Зачем? И… почему?

— Японские, — добавил академик хвастливо и подхватил единственный пульт управления с дисплеем посередине. Он был гораздо больше дронов. — С их помощью я разрабатывал программу самоопыления в одном из проектов в стране Восходящего Солнца. Токийский университет искал возможную замену пчёлам. Помимо них растения опыляют только шмели, бабочки, мотыльки и журчалки. А этого недостаточно.

— «Журчалки»?

— Целое семейство двухкрылых насекомых, часто похожих на пчел, ос, но не умеющих жалить.

— Да я бы сейчас хоть на журчалок посмотрел. А то снег кругом… надоел.

— Проект прошёл на ура для оранжерей замкнутого типа и промышленных теплиц, — продолжил академик. — И японцы завалили весь мир помидорами и огурцами, как вы помните. Но пока я учил программы отличать пестики от тычинок, Ноя запоминала с их помощью как с бо́льшей пользой смотреть на мир.

— Смотреть на мир?

Он взял пульт, активировал дроны. Они взлетели над столом. И расположились друг напротив друга на одной высоте. Можно было провести воображаемую линию от одного глазка камеры до другого. Она была параллельна полу.

— Да, я научил её смотреть на мир, распознавая каждый предмет в 3D, — объяснил он. — Она определяла каждое растение, каждый листочек, каждый усик. Именно так, как они есть. Каждая камера мини-дрона даёт обзор в сто восемьдесят градусов. Рассматривая предметы с двух сторон, она автоматически оцифровывала их как объёмные.

— Зачем?

— Ноя достигла определенных успехов в процессе обучения распознаванию и теперь может видеть каждый предмет в 3D, если угол обзора камеры больше ста восьмидесяти градусов. А это, как известно, предлагает любая умная камера, начиная от устройств видео-фиксации.

В голове туман. А он тут умничает.

— Я все же не понимаю… Как дроны связаны с «Анакондой»?

Академик вздохнул, объясняя, как ребёнку:

— Они видели всё, что изучала Ноосфера на первых порах. Я могу написать программу, которая заставит их вспомнить каждый её шаг, каждый обозначенный тэг. Это поможет антивируснику разработать универсальные алгоритмы для борьбы с ней. Дело не в самих дронах, Карлов. А в том, что в них.

— А где же сама «Анаконда»?

Академик улыбнулся, и постучал себе пальцем по виску:

— Все здесь, Карлов. Все здесь, — после чего отключил дроны, закрыл чемодан и ушёл спать на кровать.

Я убрался на кухне, размышляя над словами Невельского. Держать в голове тысячи строк кода надо уметь. Фотографическая память? Или припрятал твердотельный диск подмышкой на пятьсот терабайт?

Дом промёрз за ночь, пришлось заняться дровами. Из современного строительства в доме были лишь пластиковые стеклопакеты. И даже старые паласы не спасали от сквозняков. Ведь под ними лежали старые доски, из щелей которых просачивалась зима.

Зимовать в подобном доме не следовало без существенного ремонта. Оставалось только топить печку по три раза в сутки, чтобы не мёрзнуть.

Пока возился, обратил внимание на валенки академика. Они высохли после похода и отвалились от лыж, изношенные донельзя в длительном лыжном забеге.

Учёному вновь предстояло влезть в зимнюю обувь, которую я добыл ему в торговом центре и привязывать к лыжам уже их. Но зимние ботинки путешественника, как и моя пара, хорошо держали температуру лишь до минус тридцати. Затем пальцы начали подмерзать, стоило лишь остановиться или отойти от костра. От носков уже мало что зависело.

В то же время валенки отлично держали температуру, но они были не столь удобными в движении, как ботинки. В холод, конечно не выбирают. Но вскоре нам вовсе не из чего будет выбирать.