Грани будущего Zero: Карлов (*30 иллюстраций)

Глава 22 Кто ищет, тот найдет

Невельской достал из люльки пару канистр, шланг с подсосом и отправился к цистерне. Крича на всю округу, чтобы волки даже не думали подходить, я вновь и вновь спрашивал «что делать?»

Громыхал старый «ИЖ». Ярко светила фара. Бесило молчание академика.

Наконец, он сказал:

— Вирус бешенства размножается в нервных клетках как технология «стелс». У вас не будет абсолютно никаких симптомов.

— И сколько мне осталось? — вяло перетаскивая вещи из нарт в люльку, спросил я.

Он наверняка уже придумал план по спасению, просто смаковал детали.

— А кто ж вас знает? Это зависит от индивидуальных особенностей вашего организма. Можете прожить неделю как огурчик или даже год. А потом бац — голова болит или спину ломит. А вы не можете понять причину, ссылаетесь на переутомление. Но в этот момент вы уже мертвы. Методов излечения не существует. Потому что лечиться надо до того, как бешенство поразило нервные клетки.

В горле пересохло. Я вытер губы снегом и тихо спросил:

— Все… умирают?

— Все, — кивнул он. — В лучшем случае вы станете умственно отсталым, если ваш иммунитет окажется сильнее болезни. Не дай боже, если на то пошло.

Ноги подкосились. Так и присел в снег у люльки. Значит, не роботы, не радиация, не бандиты, а вот так… по природному? От грёбанных волков⁈

Невельской накачал в канистры бензина. И деловито начал заправлять в бак. Оглянув меня, добавил:

— Головная боль сменяется лихорадкой и общим чувством тревожности… Вы уже встревожены?

Я тупо поднял голову. Не ответил. Проще было назвать последние дни, когда НЕ был тревожным. Мы идём среди бесконечной зимы. Смирились, но не потеряли чутьё. Мы всегда настороже и тревожны.

— Человек становится испуганным, суетится и мечется, — продолжал разъяснять академик. — Поскольку вирус, который успел проникнуть в мозг, обнаружил там обширную сеть нервных окончаний, он приступает к быстрому размножению, начиная с основания мозга. Это часть мозга контролирует связи между всеми отделами мозга и телом, а также отвечает за циклы сна. С этого момента человек и впадает в беспокойство. Он всё ещё думает, что у него только умеренная лихорадка, но внезапно начинает впадать в страх и даже панический ужас. Паникует, но не может понять почему. А причина кроется в том, что вирус начал поражать миндалины головного мозга.

— Что делать? — я ощутил, как меня пот прошиб.

Учёный же, залив полный бак, вновь отправился доливать канистры.

Его речь продолжилась несколько минут спустя:

— Когда вирус проникает в мозжечок, человек начинает терять координацию мышц и с трудом балансирует. В этот момент появляется мысль, что пора бы уже обратиться к врачу. Но даже если у врача хватит сообразительности сделать нужные тесты, результат скорее всего придёт… после смерти больного.

Я подскочил, схватив Невельского за ворот:

— Что делать-то⁈

— Судороги, дрожь, испуг, — спокойно продолжил он. — Когда человек не понимает, что происходит, то чувство страха — это нормально. Но при поражении миндалин оно усиливается в сотни раз. Примерно в это же время начинается гидрофобия. Знаете, что такое гидрофобия?

— Боязнь воды? — я едва заставил себя разжать рукавицы.

— Именно. Человек ужасно хочет пить. Ему просто необходима вода. Но он не может пить. Каждый раз, когда он пытается это сделать, его горло сжимается в конвульсии, и начинается рвота. Закономерно появляется боязнь воды. Человек хочет пить, но при одном взгляде на стакан с водой его от страха начинают бить припадок. На этом этапе воспалённый мозг уже не замечает это противоречие. В этот момент врачи ставят капельницу, чтобы избежать обезвоживания, но всё уже бесполезно. Ведь как вы помните, человек мёртв от бешенства уже с того момента, когда у него появилась головная боль.

Я отошёл от академика и долго пинал бездыханное тело волка. Появилось острое желание разрядить автомат в эту тушу. Но патроны ещё нужны… тем, кто жив.

— Больной то всё отчетливо слышит, то не слышит вообще ни звука — началось поражение таламуса. Человек начинает чувствовать звуки на вкус, видеть запахи. Состояние похоже на необычайно страшную передозировку ЛСД. Когда поражается гиппокамп и возникают проблемы с памятью, больной перестаёт узнавать своих близких. Выходит, что ещё вчера вы хотели выпить стакан воды, а сегодня не узнаете свою девушку… Карлов, у вас была девушка?

— Ничего серьёзного.

— Жаль. Отличный генетический код пропадает. Я-то думал вы слабак и тюфяк, а вы оказались довольно крепким орешком… Жаль, его раскусил волк.

Теперь желание разрядить автомат появилось по отношению к другой персоне.

— Одиночество, галлюцинации, жажда, потерянность и абсолютный, непреходящий ужас, — спокойно продолжил учёный, сложив наполненные канистры в люльку.

Затем переложил костюмы защиты от радиации и самые необходимые вещи, включая оружие. Лишь один набор лыж занял свое место между люлькой и мотоциклом.

Нарты осиротели. Оставили в них одеяла, старую одежду и часть перемёрзшей провизии. Также академик взял лекарства, антирадин, боеприпасы в пакетике, продуктовый паек на пару дней и фильтры для масок-фильтров.

Усадив меня позади себя, он повёл мотоцикл по дороге, продолжая кричать через плечо:

— На этой стадии пугать начинает всё. Что это за странные люди в лабораторных халатах? Кто эти люди, стоящие возле кровати, которые плачут и заставляют вас «хоть что-нибудь выпить»? И только через неделю этих мучений наступает полнейшее забытье. Время больше для вас ничего не значит. Скорее всего, вы почувствуете то же самое, что волк с пеной у рта, который вас покусал.

— Пена? — удивился я. — У него не было никакой пены!

— Тогда чего вы переживаете, Карлов? — спокойно добавил академик, словно аннулировав всё сказанное. — Есть большой шанс, что он ничем не болен. Он же не ластился, не просил еды, не подходил к вам, делая вид, что он не волк, а собака?

— Нет… Он просто напал на меня из темноты.

— Значит, с его мозгом всё в порядке. Он проявил хищнические инстинкты. Выдохните. Вы будете жить… Но разве это жизнь?

— Чёрт вас побери, Игорь Данилович! — гнев и освобождение пришли одновременно. — Ненавижу!

Смех академика ещё долго разносился по округе. Одинокая фара подсвечивала деревья. Обозначала занесённые снегом ямы и поваленные у кювета деревья.

Часть деревьев не успела вовремя сбросить листву и падала под своим весом.

— Впрочем, если у вас начнёт беспричинно течь слюна, обещаю пустить вам милосердную пулю в лоб, — вполне серьезно добавил Невельской и некоторое время молчал.

Мне не досталось шлема. Шапку сдувало. Лишь подвязанные у подбородка «уши» спасали. Лыжи приходилось придерживать правой ногой. Правой рукой же подхватывать подлетающие на ухабах вещи, которые так и норовили покинуть люльку.

Ветер рвал лицо. В лыжной маске ничего не было видно. Я уткнулся носом в тулуп академика и предпочитал не думать о воде, крови и инфекциях, которыми природа будет добивать оставшихся в живых людей.

Впрочем, академик продолжил сам:

— Да что бешенство? Нам больше стоит бояться клещевого энцефалита, когда отступит Зима. Вы же знаете, что он не встречался на Дальнем Востоке и в Сибири вплоть до тысяча девятьсот тридцать четвертого года?

— А потом начали брать пробы? — усмехнулся я, пытаясь постичь эту тонкую грань чёрного юмора академика.

— Нет, потом к нам пожаловали японцы с острым желанием завести лаборатории в Манчжурии. Это были учёные, работающие над созданием биологического оружия. Их военнопленные лагеря снабжали людьми, которых они охотно заражали всем, что было в ходу на тот момент. Великие умы бесцеремонно проводили бесчеловечные опыты над пленными китайцами и красноармейцами. Болезни распространялись по округе. Это и привело к тому, что СССР, а затем и Россия вскоре стала мировым лидером по заболеваемости клещевым энцефалитом. До трёх тысяч больных в год! В среднем полмиллиона граждан за сезон обращаются к врачам, — он повернулся ко мне. — Знаете, а ведь энцефалит тоже поражает мозг. Два-три десятка жертв умирает ежегодно, а многие остаются парализованными до конца жизни. Но это не мешает тем же японцам просить у нас обратно «трофейные» Курилы. Вроде как не было Войны и её последствий? А теперь… ха-ха… нет и самой Японии!

— Зачем же японцы занесли к нам энцефалит?

— О, это довольно длинная история, — ухватился он за разговор. — Я скину немного скорость, чтобы вы слышали меня и не стучали зубами.

— Все, что угодно, лишь бы не было волков рядом.

— Так вот, в июне тысяча девятьсот тридцать шестого года по секретному указу императора Хирохито неподалеку от захваченного японцами города Харбина началось строительство крупного военно-бактериологического комплекса, вошедшего в историю Второй Мировой Войны как «Отряд 731». Отряд подчинялся командующему Квантунской армии. Объект имел форму квадрата со стороной шесть километров. Настоящая крепость,

окружённая рвом и забором с колючей проволокой, по которой был пропущен ток высокого напряжения. Научно-исследовательской работой по подготовке и ведению биологической войны и диверсий в отряде было занято более двух тысяч шестисот человек… Многовато для случайных опытов, не находите?

Нас подкинуло на кочке. Пришлось обхватить тело собеседника, чтобы не улететь с сиденья.

— Почти со всей Японии собрали докторов медицины, работавших в области бактериологии. Причём у японской армии также был «Отряд 100», предназначенный для целенаправленного поражения сельскохозяйственных животных. Они заражали коров, коз, свиней, лошадей и прочих, чтобы зараза быстрее распространялась по округе с неразумными крестьянами, крысами, блохами и всем прочим.

— Зачем? Они ведь планировали удержать эти территории? — спросил я.

— Для этого им и нужна была крепость. Внутри — защита. А всё, что снаружи — обречено на смерть. Но не думайте, что японцы занимались лишь биологическим оружием. О, нет. Это было бы не полной правдой. Были и аналогичные отряды, занимавшиеся разработкой и испытаниями химического оружия. Самураи спокойно заражали всех подопытных оспой, холерой, дифтерией, туберкулезом, чумой, сапом, тифом и столбняком, в том числе. Поэтому мы с вами и боимся бешенства, Карлов. Ведь оно на этих территориях тоже не встречалось до этого «милого подарка». На войне все средства хороши? Нет? Это ведь те же люди, что придумали аниме, покемонов и японский автопром.

Промолчал. А вот он молчать не собирался.

— Только с тысяча девятьсот сорок второго года в лабораториях и во время испытаний биологического оружия на полигонах погибли не менее трёх тысяч заключенных «Отряда 731». Японцы массово уничтожали людей и животных в ходе биологической войны или диверсий. Зараза распространялась за пределы крепости, уходила в глухие леса. Она даже затаивалась на время, пока передохли люди. А потом расцветала яркой вспышкой, когда вернулись на освобождённые территории. Но об этом говорят не так много, как о концентрационных лагерях немцев. Мы же не евреи. Русские охотно признали статью за антисемитизм, но так и не ввели статью за русофобию. Потому что нас больше, мы сильнее. Или просто не так дальновидны?

— А почему… об этом так мало информации?

— Так в тысяча девятьсот сорок пятого году, после вступления СССР в войну с Японией, по приказу командующего Квантунской армией генерала Отадзо Ямада, секретный военный городок микробиологов был уничтожен, — ответил академик. — Однако все следы преступления скрыть не удалось: собранные по делу свидетельские показания вошли в материалы «Хабаровского процесса» над японскими военными преступниками. В тысяча девятьсот сорок девятом году состоялся суд. Но какой в нём толк, если подарки японцев распространились по всему Дальнему Востоку так же обширно, как их автопром впоследствии, — он снова присмотрелся ко мне. — Как думаете, Карлов, законы Кармы существуют?

Я промолчал.

— Могли ли опыты японских военных преступников над людьми привезти к тому, что на их головы прилетели американские ядерные бомбы в Хиросиме и Нагасаки в отместку?

Да он издевается.

— Кто бы говорил о Карме!

— О, я верю в законы возмездия, — признался Невельской. — Это единственное, что логично здесь и в загробном мире.

— Так вы буддист? Или кришнаит?

Теперь не ответил он.

Неровная дорога, наконец, закончилась у посёлка Романовское. Академик подкатил мотоцикл к одному из заснеженных домов, сошел с байка и принялся открывать гараж.

Подсвечивая фонариком, я понял, почему он так долго возился. В гараже валялось немало разобранных деталей. А следы по всей улице явно говорили о том, что он проделал серьёзную работу на морозе, чтобы реанимировать старый мотоцикл.

Мы растопили печь в старом доме, переночевали. Он без снов. А я с яркими образами о стакане воды.

Стакан. Его держали японцы. Они стояли во тьме, порой выступая под свет костра с плакатом «верните Курилы!». Я почему-то точно знал, что часть их болела холерой, часть оспой, а многие наверняка — бешенством… Только без пены на губах.

Проснулся в холодном поту.

Поутру позавтракав и растопив баню, до обеда приводили себя и мотоцикл в порядок. Поднабрав провизии по домам, уже привычно устроили убитым Ноей хозяевам кремацию в домах и отправились в юго-восточном направлении прямо к Чите.

Оставалось порядка ста километров до города. Очень радовало, что теперь мы не зависим от ветра. Да и на автомобиле это расстояние можно было преодолеть за час с небольшим, учитывая состояние заснеженных дорог.

Но чтобы не превратиться в сосульки на мотоцикле при температуре минус сорок и поднявшихся сильных ветрах, приходилось сбрасывать скорость. Академик бормотал, что нельзя заморозить мотоцикл, который мог «надышаться» холодного воздуха.

Учитывая все обстоятельства, ехали не более двадцати километров в час. А каждые полчаса просто менялись местами на сиденьях. Водитель, что ловил ветер в харю, не смотря на ветровое стекло, промерзал больше. Позади едущий пассажир мог позволить себе рукавицей тереть щеки. Что тоже помогало мало.

Приходилось останавливаться на обогрев каждый час. Это сжигало дефицитный бензин. Более того, высокое октановое число «сотого» топлива для старого советского мотоцикла, рассчитанного на семьдесят шестой бензин, разрушало изнутри всю топливную систему напалмом. В любой момент ИЖ мог встать и заглохнуть. Или пойти дымом, перегревшись.

От нарт с парашютом мы хотя бы понимали, что можно ожидать. Эта же техника, не рассчитанная на условия эксплуатации в подобных температурных диапазонах, была чёртиком из табакерки.

В поселке Телемба грелись особенно долго, ополовинив съестные запасы. Последние километры. И вот, пять часов спустя — Чита.

Но поездка не радовала… Здесь уже хозяйничала Ноя!