Оленин, машину! 2

Глава 32

Я не знаю, как сам бы поступил на месте полковника Маршалла. Возможно, точно так же. То есть отдал бы своим людям приказ захватить объект любой ценой, не взирая на потери. Но мне сейчас эмпатией заниматься совершенно не хочется. Мысль в голове бьётся одна: «Продержаться до своих». Остальное потом, если выживем. Вероятно, мне судьба для того и подарила второй шанс, чтобы я прямо здесь и сегодня, посреди этой дальневосточной глухомани, помог своей советской Родине на четыре года раньше заполучить самое смертоносное оружие на земле.

Пуля ударила рядом с головой, вонзившись в обшивку самолёта. Пробить насквозь не смогла, но я дёрнулся в сторону от иллюминатора – зазевался, и вот результат. Выстрел прозвучал глухой, далёкий. Стало понятно: не только у нас имеется свой снайпер. Точнее, теперь мы его лишились, поскольку Бадма тяжело ранен. Но американский, судя по всему, тот ещё стрелок. Мой череп был прекрасно виден через проём, из которого ещё при крушении вылетело стекло, и проделать ещё одну дырку в нём ничего не стоило. Однако же американец промазал.

– Все в укрытие! Не высовываться! – скомандовал я, и тут же на фюзеляж В-29 обрушился огненный шторм. Патронов вражеские десантники не жалели. Не давали нам даже высунуться, чтобы осмотреться, и было понятно: атакуют группами. Пока одна делает резкий скачок вперёд, чтобы максимально приблизиться к опорнику, вторая нещадно обстреливает нас из всего, что у них есть. Хорошо, только стрелковое. Никаких мин, они даже гранаты не используют. Ну, это всё понятно: фюзеляж «суперкрепости» пули калибра до 12,7 мм выдерживает, и этот грохот рассчитан только на то, что мы станем сидеть внутри тихо, как мышки, ожидая своей участи.

Невдалеке грохнул взрыв – сработала первая из двух моих растяжек. Послышались приглушённые стоны и густая английская матерщина – кого-то крепко задело. Стрельба на несколько секунд ослабела. Этого мне хватило, чтобы подбежать к проёму, через который могли ворваться враги, и посмотреть в прогал между железками и проводами, – мы, как могли, натаскали сюда остатки фюзеляжа и оборудования самолёта, создав баррикаду. Слабая защита, конечно, но какая есть.

Увидел, как двое тащат третьего, вытащив из окопа: балбес прыгнул вниз и рванул к самолёту, за что и поплатился: взрывом ему оторвало левую ногу по колено. Её на месте перетянули жгутом, потом поволокли раненого товарища подальше. Остальные, видимо, залегли, ожидая, пока «санитарная бригада», как я её окрестил про себя, удалится на безопасное расстояние. Не успела. Я просунул ствол автомата в дыру между железками и, от всей своей широкой русской души, врезал по десантникам автоматной очередью. Они попадали, сражённые пулями, один заорал, катаясь по земле, второй рухнул молча. Раненому тоже досталось, но как именно я уже не увидел – пришлось быстро сигануть глубже, поскольку остальные открыли по мне яростный огонь.

– А как вы думали, суки, я буду Женевские конвенции тут с вами уважать?! – прорычал я. – Вы на мою землю пришли, и мне прекрасно известно, на кой чёрт вас сюда принесло. Чтобы следующие восемьдесят лет размахивать вокруг моей Родины ядерной дубинкой, приближая свои ракеты к нашим границам.

Стрельба возобновилась с новой силой. Вскоре бухнул ещё один взрыв, и по фюзеляжу ударили осколки, посыпались куски земли и щепки – то была вторая растяжка, а больше у меня ничего не осталось. Я приказал Остапу Черненко переместиться от его бойницы в сторону рваной дыры – потенциального места прорыва. Пулемётчик кивнул и перетащил свою новоприобретённую бандуру в указанное место. Сам я расположился на другой стороне фюзеляжа, справа. Добролюбов остался наблюдать в глубине, рядом с бомбой теперь был только Бадма.

Вернее, мне так лишь казалось, что наш снайпер по-прежнему в строю. Когда я обернулся, то заметил: он вроде как сознание потерял. Крикнул оперу, чтобы проверил. Тот подскочил, приложил два пальца к сонной артерии. Посмотрел на меня и молча отрицательно помотал головой.

«Нас оставалось только трое на безымянной высоте», – автоматически пришли в голову слова из песни. Нет больше нашего охотника. Видимо, умер от сильной кровопотери. Вероятно, пуля перебила артерию. Да, в таких условиях с этим долго не протянуть. Я стиснул челюсти. Послышался шум: десантники принялись разбирать баррикаду с другой стороны, чтобы забраться внутрь.

Мы принялись огрызаться. Но палить наугад было слишком опасно: пули могли отрикошетить внутрь. Приходилось дожидаться, пока снаружи, через дыры и щели в завале, не мелькнёт кто-нибудь. Тогда короткая, в два-три патрона, как в Рязанском ВВДКУ учили, прицельная очередь. Эх, мне бы сюда АК-12! И пару цинков патронов к нему! Но увы, сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. ПСС машинка тоже убойная, и калибр 7,62, и скорострельность почти 700 выстрелов в минуту, то есть почти такая же, как у АК-12, да только вот…

Додумать не успел: какой-то хитрожопый пиндос умудрился пролезть дальше других. Сунул в дырку ствол Томпсона и нажал на спусковой крючок, мотнув стволом слева направо. Падая за кресло, служившее мне щитом, я только успел заметить, как одна пуля угодила нашему пулемётчику аккуратно в лоб. Остап даже сказать ничего не успел – смерть пришла к нему мгновенно. Тело бойца откинуло назад, и он обмякшей громадиной, – мужик был крупный, мощный, – упал на усыпанный стреляными гильзами пол самолёта.

– Ах ты, сука! – прорычал я, высунулся из-за кресла и очередью вышиб дух из стрелявшего. Он так и остался среди обломков, куда пролез, словно змея. Даже пикнуть не успел гадёныш, и автомат, несколько раз ударившись о железки, брякнулся куда-то в глубь баррикады. Мне же ничего не оставалось, как броситься к Остапу, схватить тяжеленный «Браунинг» и переместиться вместе с ним на свою позицию. Правда, патронов оставалось уже совсем немного. Но был расчёт, что мне не придётся отстреливаться слишком долго: то ли наши вскоре придут, то ли…

Американцы, поняв, что через пролом вот так сразу не пробраться, в который раз сменили тактику. Теперь они уже подобрались к фюзеляжу вплотную, и будь у нас больше гранат, можно было бы швырять их через иллюминаторы. Но увы, этот боеприпас закончился. Остались только дымовые, но ими пользоваться в таких условиях означало обречь себя на верную и быструю смерть: в клубах дыма десантники влезут в наш опорник, к гадалке не ходи, и покрошат нас с Серёгой.

Мы затаились с опером, ожидая, что пиндосы дальше будут делать.

– Полковник! – послышалось снаружи, и я сразу узнал голос американского «коллеги». – Сдавайтесь, и мы сохраним вам жизнь.

Я по-русски, от души и не стесняясь в выражениях, послал его в пешее эротическое путешествие, которое должно было закончиться в прямой кишке его матушки, откуда этот пиндос на свет и появился. После этого ничего не оставалось, как биться до конца. Больше предлагать не станут. «Да и хрен с ними!» – подумал я, приготовившись достойно встретить последние минуты своей жизни.

В ту же секунду американцы вскочили, сунули сразу в нескольких местах через иллюминаторы стволы автоматов и открыли бешеную стрельбу. Пули летали внутри фюзеляжа с визгом, рикошетя от металлических конструкций, в том числе от корпуса бомбы. Добролюбов коротко вскрикнул, падая на пол. Но приблизиться к нему я не мог ещё несколько мгновений – вжался в тугой нервный ком, и почему меня не задело, – одному провидению известно.

Но вскоре стрельба закончилась по команде:

– Прекратить огонь! – её подал Маршалл.

Пиндосы остановились, но им пришлось ждать: фюзеляж изнутри заполнился едким дымом сгоревшего пороха. Я буквально наощупь, почти ползком, добрался до Доболюбова. Он лежал на спине, прижимая руку с левой стороне груди около плеча. Дышал часто и тяжело, но на губах не пузырилась кровь, значит лёгкое не было задето. Недолго думая, я сунул руку под лейтенанта. Нащупал вторую дырку.

– Держись, Серёга. Сквозное у тебя. Жить будешь, – потом достал перевязочный пакет, и пока американцы ещё думали, как забраться внутрь, перевязал раненого товарища. Потом сказал ему негромко, чтобы снаружи не услышали. Чёрт их знает, вдруг по-русски кумекают? – Ты лежи здесь, а я пойду прогуляюсь. Достало меня тут торчать, дышать нечем.

Добролюбов приподнял брови.

– Лежи, молчи. Наброшу на тебя шинель Остапа. Она вся в крови, сойдёшь за мёртвого.

– А ты… куда? – спросил опер, стиснув зубы от боли и мужественно её терпя.

– Долги возвращать.

Я вернулся к пулемётчику, взял его шинель, которая валялась рядом и была пробита пулями в трёх местах, да густо залита кровью погибшего. Схватил её и накрыл Добролюбова. Не ахти какая маскировка, но может пригодиться. Потом я полез в сторону, противоположную от основного «входа». Там оставался, – специально попросил бойцов, когда готовились, – небольшой лаз. Оставили его на случай, если придётся выбираться отсюда. Так и случилось. Была ещё мысль забрать с собой Серёгу, но раненого через это нагромождение металла не протащишь – снаружи засекут.

Я ощущал себя ужом, который ползёт через лабиринт. Железки, провода, трубки, тряпки, – всё, что когда-то составляло начинку самолёта В-29, теперь превратилось в развороченные внутренности, и мне пришлось по ним карабкаться наружу. Я с собой из оружия взял только катану и танто. Пистолет с автоматом оставил там, около пулемёта. Всё равно патронов осталось на полминуты огневого контакта, а за это время меня, скорее всего, посекут очередями.

Я выбрался из самолёта и, оказавшись наверху фюзеляжа, замер. Стал прислушиваться. Американцы принялись осторожно заглядывать внутрь через иллюминаторы. Потом, поняв, что изнутри никто не стреляет, вернулись к «входу» и начали быстро разбирать баррикаду. Я же понял: настало время наведаться в их тыл, где наверняка ожидают инженеры – специалисты по атомному оружию. Мне пришло в голову, что убивать их не следует. Справлюсь и возьму в плен. Когда наши прибудут наконец, эти очень пригодятся.

Я нашёл их в лесу в ста метрах между местом падения самолёта и тем временным лагерем, который видел прежде. Их было трое, устроились в небольшом овраге. Ни боевого охранения, ни даже попытки занять круговую оборону.

Подобрался ближе, пригибаясь к земле. Они сидели на земле, подложив куртки под задницы. Одеты в камуфляж, и с первого взгляда стала ясна причина их глупой беспечности – это не бойцы. Переодетые гражданские специалисты. Автоматы сложили в кучу, небрежно, будто бросили охапку дров. Песок и иголки цеплялись к прикладам.

Они пили кофе. Знакомый запах ударил в нос, даже несмотря на дым и гарь, оставшиеся от самолёта. Возникло ощущение, что термос перекочевал сюда прямиком из конференц-зала, где офисный планктон обсуждает очередную завиральную бизнес-идею. Стало даже смешно: «Хреновы зуммеры». Так это поколение, кажется, называют. Правда, эти постарше будут. Лет по 30 им. Двое, с расслабленными лицами, по очереди передавали друг другу кружку. Разговаривали тихо, вполголоса. Как будто их не заботило, что где-то рядом идёт бой. Один из них чуть рассмеялся.

Третий отошёл в сторону. «До ветру», как говорятся. Оставил товарищей одних и бесцеремонно отошёл за дерево. В этот момент я понял – всё просто.