Оленин, машину! 2

Глава 42

В Хабаровске мы надолго не задержались. Буквально пару часов провели в небольшом здании, отдалённо напоминающем аэровокзал. Дали умыться, оправиться, накормили, а потом вернули в самолёт, и наше путешествие продолжилось. Буквально через час ко мне подошёл адъютант Селивановского и приказал следовать за ним.

Мы прошли по салону Ли-2 в сторону кабины пилотов.

– Старшина Оленин по вашему приказу доставлен, – отрапортовал офицер, когда мы оказались за перегородкой в отдельном отсеке около двух кресел, расположенных вдоль борта и разделённых столиком. На нём лежала папка с документами, сложенные карты. В одном из кресел восседал сам заместитель Абакумова. Он молча показал мне на место напротив, предлагая его занять. Потом подал рукой знак порученцу, чтобы тот удалился. Мы остались вдвоём.

Николай Николаевич посмотрел на меня внимательно, провёл рукой по волосам, приглаживая их на затылок.

– Теперь расскажи мне, старшина, всё, что ты знаешь о Манхэттенском проекте.

По его взгляду я понял: это не просьба, а приказ, и лучше не отнекиваться. В СМЕРШ умеют развязывать языки даже тем, кто от рождения немой, и потому лучше в азартные игры с этой организацией не ввязываться. Вариант прикинуться дурачком тоже не прокатит: передо мной один из умнейших людей этого времени, который за тридцать лет карьеры в органах прошёл путь от рядового до генерал-лейтенанта, и совсем недавно он был тем, кто лично отвечает за заброску агентуры и диверсионных групп в немецкий тыл.

Я не знаю, отчего сюда, на Дальний Восток, отправили именно Селивановского. У Берии и Абакумова могли найтись, вероятно, другие люди. Но здесь, скорее всего, сработал принцип доверия. Кому доверяли больше всего, тому и поручили важную миссию.

Рассказывал я долго, около часа примерно. Начиная с того момента, как мы случайно от китайского охотника услышали о странном самолёте, который он обнаружил в глухой тайге, и до того, как я взял в плен троих американцев, оказавшихся инженерами. От них и узнал оМанхэттенском проекте и, в частности, атомной бомбе, которую они должны были демонтировать и переправить обратно в США.

– А вообще, товарищ генерал-лейтенант, вам лучше разговаривать с ними, а не со мной. Они лучше знают и про проект, и про бомбу, и про всё остальное, – напоследок я всё-таки решил прикинуться не слишком смышлёным. Так, на всякий случай. Если Селивановский догадается, что перед ним человек, обладающий куда более обширными знаниями, чем делает вид, то… моя песенка спета. Будут трясти, как грушу, пока я им не расскажу, как в детстве описался, когда встал ночью на ледяной пол и представил, будто уже в туалете, – там полы в родительском доме были покрыты плиткой и зимой становились холодными. Мне же приснилось, что дошёл до унитаза, сделал свои дела… Оказалось, прямо на пол. Вот она, сила сновидений.

Не хочу, чтобы какой-нибудь костолом с закатанными по локти рукавами гимнастёрки стал долбить меня, а рядом бы сидел следователь в ожидании невероятных признаний. Интересно, а Селивановский мне поверил или как? Он за всё время нашего разговора делал пометки в блокноте, на обложке которого был выбит золотой герб СССР. Видать, в него генерал-лейтенант записывал особо важные вещи. Вот бы посмотреть?

– Ну хорошо, старшина, я вам верю, – неожиданно сказал Николай Николаевич, и у меня на сердце отлегло. Неужели в самом деле не станут бить и пытать? Наслышан о том, как умеют некоторые следователи применять особые методы дознания. Пальцы в тиски, например. Или не давать спать несколько суток. Или… да ну на хрен такие мысли! «Надо мыслить позитивно, Лёша», – приказал себе.

– Пока мы были в Хабаровске, я созвонился с товарищем Берия, – продолжил Селивановский, и от его слов у меня холодок по спине пробежал. – Он собирается обо всём доложить Иосифу Виссарионовичу.

Я нервно сглотнул. Мне-то, простому старшине, на кой ляд всё это знать? Я не лезу в высшие сферы, поскольку ещё со времён училища запомнил: держаться надо около кухни и подальше от начальства, это самое спокойное. Генерал-лейтенант мою реакцию приметил, усмехнулся. Достал портсигар, раскрыл, положил на стол перед собой:

– Закуривай, старшина, – и первым взял сигарету.

Я последовал его примеру, хоть и дал себе зарок не курить в новой жизни. Но ёлки зелёные, как тут откажешься, если речь идёт о таком?! Хотя и не слишком понятно пока, о чём именно, только чуйка подсказывает: неспроста Николай Николаевич упомянул первых лиц советского государства.

– Когда прилетим в Москву, нас будут ждать в кремле, – продолжил Селивановский. – Там, если потребуется, всё расскажешь лично товарищу Сталину.

– А как же лейтенант Добролюбов? – спросил я, чутка осмелев.

Селивановский коротко хмыкнул, посмотрел в иллюминатор. Там плыли огромные кучевые облака.

– Ты, старшина, мужик ушлый, я это сразу заметил. Но не старайся быть умнее тех, кто опытнее тебя. Твой лейтенант – простой оперативник, случайно оказавшийся на Дальневосточном фронте. Он никакого отношения к тому, чем ты, – Николай Николаевич ткнул в мою сторону пальцами, в которых была зажата папироса, – в тайге занимался, не имеет. Я это сразу понял. Именно ты, Алексей Оленин, руководил операцией по обороне бомбы, по захвату американских инженеров и по уничтожению сил противника, направленных на её вызволение.

Я, слушая, то окутывался волнами жара, то холодел. Ну и Серёга! Сдал меня с потрохами! Друг называется!

– Так вот, – продолжил генерал-лейтенант. – Лично у меня к тебе претензий не имеется. Действия твои были грамотными. При минимальных потерях суметь отстоять важный объект… это дорогого стоит. Больше тебе скажу, старшина. Если бы во время войны с фашистами у меня было больше таких, как ты, мы бы… А, ладно! – он рукой махнул. – История не терпит сослагательного наклонения. Короче, так. Всё расскажешь, если спросят. Ну, а пока свободен. Отдыхай.

Отдыхать! Да мне страшно стало, хоть и тёртый калач. Но постарался справиться с эмоциями. Долго возился в неудобном кресле, когда вернулся на место, а потом всё-таки уснул. Что толку терзать себя предположениями, если всё будет так, как предначертано свыше?

Последующие многие часы превратились для нас в одно сплошное полусонное марево. Самолёт то летел, то садился для дозаправки. Потом снова поднимался в воздух. Мы ели, спали, дурея от скуки, болтая о разном и стараясь избегать двух тем: о сокровищах и под кодовым названием «объект». Я не знаю зачем, но Серёга Добролюбов, оказывается, так и не сообщил командованию, где схоронил свою часть ценностей.

Зачем они ему понадобились? Спрашивать не стал. Общение – штука двусторонняя. Если просишь человека поделиться чем-то сокровенным, то будь любезен и сам не таить того, что на душе. А что я Добролюбову скажу? Так, мол, и так, дорогой товарищ, я хочу после войны пожить по-человечески? Не стоять в очередях за мясом, не пахать на заводе слесарем, не крутить баранку таксистом и всё прочее? То есть работать буду, это важно и нужно стране, но не желаю делать это исключительно ради хлеба насущного. Насмотрелся в прошлой жизни, как это происходит.

Несколько раз я ходил к американцам. Больше затем, чтобы проведать и узнать, как они себя чувствуют. Инженеры немного одурели от столь длительного полёта: не привыкли. Да и отсутствие привычного комфорта давило им на мозги, заставляя морально страдать. Ну как же так: вытирать задницы в туалете газеткой?! Или не пить кофе уже много-много времени, не читать свежих газет и не слушать радио, а кормёжка – сплошные сухпайки за редким исключением! И никакого тебе горячего душа и белых, свежестью пахнущих простыней.

«Ничего, привыкнете», – подумал я, в очередной раз возвращаясь после разговора с американцами. Удивительное дело, но мне общаться с ними никто не мешал.

Спустя полтора суток наш самолёт в очередной раз пошёл на снижение, и я всем существом догадался: Москва! Буквально прилип к иллюминатору и жадно смотрел на кварталы, улицы и площади советской столицы. Последний раз я видел её лет десять назад, когда был в командировке. Но тогда пробыл в городе всего двое суток, даже прогуляться не успел: работа журналиста – это чаще всего какие-то мероприятия, а не море свободного времени для личных нужд, как кажется обывателям.

А ещё много лет назад была у меня в Москве любимая девушка, да только… не сбылось наше счастье. Я сделал неправильный выбор и крайне неудачно женился, испортив себе судьбу. Она же, моя столичная пассия, прекратила со мной общение, как говорят в таких случаях дипломаты, «в одностороннем порядке». И вот теперь я снова в столице. Только за бортом самолёта – 1945 год.