MARVEL: Небесный Кузнец

Глава 3

Я забился на галерку, в самый дальний и темный угол огромной аудитории, превратив свое место в маленький островок отчуждения. Здесь, под гул проектора и монотонный бубнеж лектора, я методично сгибал бумажные модули. Мои руки, уже привыкшие к этому странному ремеслу, двигались на автомате, в то время как сознание отчаянно пыталось возвести стену между собой и окружающей реальностью. Лекция по истории театра… Господи, какая же бесполезная, оторванная от жизни и здравого смысла, концентрированная херня.

Я, тридцативосьмилетний мужик, чьи руки привыкли к весу молотка, шероховатости дерева и компьютерной мышке, запертый в тщедушном теле сопливого студента. В мире, где в любой момент на город может свалиться армада Читаури или фиолетовый титан с манией тотального геноцида, я вынужден слушать про катарсис в древнегреческой трагедии. Абсурд был настолько густым и вязким, что его, казалось, можно было резать ножом и намазывать на хлеб.

Вокруг меня раскинулось сонное царство студенческой апатии. Каждый существовал в своем собственном мирке, лишь физически присутствуя в этом помещении. Парень слева, типичный гик в очках и футболке с выцветшим логотипом, спрятался за экраном ноутбука. Судя по периодическому тихому фырканью и подрагивающим плечам, он смотрел какой-то ситком, полностью игнорируя лекцию. Девчонка рядом с ним, с кислотно-розовыми волосами и пирсингом в носу, вела ожесточенную переписку в телефоне. Ее пальцы порхали над экраном с такой скоростью, будто она отбивала телеграмму Морзе о конце света. А верзила впереди, чья бычья шея занимала половину моего обзора, и вовсе беззастенчиво дремал, прикрыв лицо толстенным фолиантом и издавая едва слышное сопение. На этом фоне мое тихое, никому не мешающее хобби, практически не производящее ни звука, ни запаха, почему-то привлекло нежелательное внимание.

— Мистер Томпсон, не будете ли вы так любезны подсказать нам, в чем заключается ключевое отличие актерского метода Станиславского от метода Страсберга? — Голос преподавателя, сухой и скрипучий, как несмазанная дверная петля, безжалостно вырвал меня из бумажной медитации.

Он стоял у кафедры, седовласый мужчина лет пятидесяти, подтянутый, в строгом твидовом пиджаке. Его пронзительный, умный взгляд поверх очков в тонкой металлической оправе не сулил ничего хорошего. Он не был стариком, нет. В нем чувствовалась старая школа, порода и полное отсутствие терпимости к разгильдяйству. И он, очевидно, давно заприметил мою тихую фабрику по производству бумажных модулей.

— Без понятия, профессор, — ответил я ровным, безразличным тоном, чисто на автомате, не отрываясь от очередного аккуратного сгиба. И только когда по аудитории пронесся едва заметный смешок, до меня дошло, насколько дерзко и вызывающе это прозвучало. Я медленно поднял голову, встречая его выжидающий, чуть прищуренный взгляд, и решил срочно сдать назад. — Простите. Я последние дни болел и не посещал занятия, поэтому, к сожалению, пропустил эту тему.

Ну да… Болел. Алкоголизмом. И ведь не соврал же, по сути. Всемирная организация здравоохранения вполне официально признает алкоголизм болезнью. А тот факт, что для Джона Томпсона это была первая и, увы, последняя попойка в его короткой, бесславной жизни… это уже несущественные частности, о которых лектору знать необязательно.

— Ясно, — профессор не выглядел впечатленным моей отговоркой. Его взгляд опустился на мои руки, в которых покоился почти готовый модуль. — А сейчас, мистер Томпсон, вы с таким усердием складываете оригами на моей лекции, чтобы… что? Улучшить мелкую моторику в терапевтических целях после болезни?

Вопросительно иронично поднятая бровь не сулила ничего хорошего. Этот мужик мне определенно нравился — прямой, как рельса, без заходов и подковерных игр. Он четко обозначил проблему, и теперь ждал от меня такого же четкого, вразумительного ответа, а не студенческого лепета. Пришлось импровизировать на полную.

— Делаю подарок девушке-медсестре, которая меня, можно сказать, с того света вытащила, — на ходу сочинил я жалостливую, но правдоподобную историю, вложив в голос нотки искренней, неподдельной благодарности. — Мы разговорились, пока я отлеживался, и оказалось, что она увлекается оригами. Вот и решил сделать ей в знак признательности кусудаму. Говорят, ее можно использовать как вазу для сухих цветов. Но вашу лекцию я слушаю, профессор, не сомневайтесь. Последнее, о чем вы говорили, — это инновации в сценическом освещении, внедренные в авангардных театрах Европы в конце XX века. В частности, про работы Йозефа Свободы и его концепцию «живой сценографии». Могу перечислить основные его постановки, если необходимо.

Память Джона, оказывается, была не так уж и бесполезна. Мда… Первый полноценный выход в социум, и я уже вру как сивый мерин. Но, эй! Я сижу тихо, никому не мешаю и даже умудряюсь краем уха фильтровать информацию! Чем я хуже этих оболтусов, что в открытую пялятся в свои гаджеты?

К моему облегчению, профессор Уикли, кажется, был удовлетворен. Он хмыкнул, окинул меня долгим, изучающим взглядом, словно решая, стоит ли продолжать экзекуцию, но в итоге лишь кивнул и вернулся к своей лекции. На следующих двух парах я предусмотрительно забился в еще более дальний угол, скрывшись за широкой спиной одного из одногруппников и не отсвечивал. К концу учебного дня мой скромный рюкзак был до отказа набит аккуратными стопками бумажных модулей — ровно двести семьдесят штук, на девять полноценных кусудам.

Выйдя из душных стен колледжа на залитую солнцем улицу, я на ходу осмысливал полученную за день информацию. И речь шла не об учебных материалах. К чему мне «Теория кинематографа», когда за окном может развернуться блокбастер Майкла Бэя в реальном времени? Меня интересовали люди. В частности, одна рыжеволосая девушка, в какой-то мере ставшая причиной скоропостижной кончины моего предшественника. Мэри Джейн Уотсон.

Она стояла у входа, окруженная свитой подружек, и смеялась. Душа компании, неформальный лидер, альфа-самка в своем маленьком прайде. В меру красивая, хотя ее яркость во многом была заслугой умело наложенного макияжа, скрывающего бледную кожу и веснушки. В меру общительная, в меру фигуристая. В общем, объективно — твердые семь с половиной из десяти. Я искренне не понимал, почему Джон так по ней убивался. Хотя… все познается в сравнении. На фоне серых мышек и откровенно неухоженных девиц с нашего курса она действительно выглядела как голливудская звезда. Но стоило выйти на улицы Манхэттена, и за полчаса можно встретить десяток девушек ничуть не хуже, а то и лучше. Александр, тридцативосьмилетний мужик внутри меня, смотрел на нее и видел не богиню, а просто девушку, которая слишком хорошо знает себе цену и умело пользуется своей привлекательностью.

Я не знал, насколько эта версия Эм Джей соответствует ее каноничным образам, но в большинстве из них она была… неоднозначным персонажем. Ветреная, мечущаяся между мужчинами, часто создающая проблемы на ровном месте. А что здесь? Я прищурился, наблюдая, как она прощается с подругами и направляется к черной, отполированной до зеркального блеска Ауди.

Рядом с машиной ее нетерпеливо ждал черноволосый юноша в дорогом костюме. Их объятие было каким-то… показным, отрепетированным для невидимой публики. Ее улыбка была ослепительной, как вспышка фотокамеры, но совершенно не грела. Его рука на ее талии лежала скорее собственнически, чем нежно. Поцелуй был быстрым, почти формальным, чмоком в щеку. И на долю секунды, когда Мэри Джейн отстранилась, прежде чем снова натянуть на лицо маску обожания, я увидел в ее глазах то, что ни с чем не спутаешь. Скуку. Обычную, всепоглощающую, тоскливую женскую скуку. Интересно. Парень же, наоборот, выглядел напряженным, словно боялся, что она сейчас растворится в воздухе. Дорогая машина, одежда с иголочки от известного бренда, а во взгляде — зияющая неуверенность и страх потерять этот яркий трофей.

Эм Джей уже тянулась к дверце машины, но я не для того перся в этот чертов колледж, чтобы уйти ни с чем.

— Мэри Джейн, постой, пожалуйста! — окликнул я ее, чуть ускорив шаг и стараясь, чтобы голос звучал как можно более дружелюбно и безобидно.

Она обернулась, и на ее лице промелькнуло вежливое недоумение. Она явно не помнила меня.

— Эм… Прости, мы знакомы?

— Томпсон. Джон Томпсон, мы в одной группе по истории театра, — представился я. — Не подскажешь, где найти хорошего репетитора по актерскому мастерству? Ты же лучшая на потоке, наверняка знаешь кого-нибудь толкового.

— А, да, точно! Томпсон! Это же ты сегодня оригами для медсестры собирал! — с внезапным, немного наигранным энтузиазмом воскликнула она. — Что касается репетитора, то могу посоветовать одного, но он дорого берет. Записывай номер.

К черту мне номер сраного репетитора! Моя цель стояла в метре от нее и хмурила брови.

— Да, спасибо, и дай, пожалуйста, свой номер на всякий случай, — добавил я как можно более небрежно. — Вдруг не потяну по деньгам, так хоть с тобой проконсультируюсь, как с экспертом. Просто я в ближайшие дни не смогу посещать колледж, дела не ждут.

— Кхм, Мэри Джейн, нам пора, — о, наконец-то! Лед тронулся. Ревность — отличный катализатор. Парень шагнул ближе, властно кладя руку ей на плечо.

— Прости, а ты кто? — я повернулся к нему, изображая искреннее неведение. Раз он влез в наш диалог, это дает мне полное право завести диалог уже с ним.

— Я ее парень, — чуть похмурившись, процедил он. Я видел, как его взгляд оценивающе скользнул по моей потертой кофте и дешевым джинсам, и тут же расслабился. Угрозы в тощем, невзрачном студенте он не увидел.

— У парня ведь есть имя? — я протянул руку с максимально обезоруживающей улыбкой. — Я Джон Томпсон, одногруппник. Впрочем, ты это уже слышал.

— Гарри Озборн, — ответил он, нехотя пожимая мою руку. Его хватка была слабой, вялой, как у рыбы.

— О, Озборн? Наверное, тебе уже надоело это слышать, но… ты случайно не сын того самого Нормана Озборна? Основателя «Озкорп»?

— Ты даже не представляешь, как надоело, — в его голосе проскользнула искренняя, неподдельная усталость и горечь. — Я бы, может, и пожаловался на жизнь, но мы с Эм Джей правда очень спешим. Пусть она уже продиктует тебе номер репетитора, и мы поедем.

Миссия была успешно выполнена. Я получил подтверждение. Это действительно Гарри Озборн. Мэри Джейн, с вероятностью 99 %, с ним из-за денег и статуса. А сам Гарри — типичный «золотой мальчик» с кучей комплексов, отчаянно пытающийся вырваться из тени могущественного отца. Эта информация определенно не будет лишней.

Пока я шел по направлению к своей конуре, первоначальное удовлетворение от успешно проведенной «операции» сменилось холодным, липким чувством тревоги. Одно дело — знать, что ты в мире Марвел. Другое — лично пожать руку человеку, чья судьба — стать одним из самых известных суперзлодеев этого города. Гарри Озборн. В ряде версий — Зеленый Гоблин, в ряде просто Гоблин…

В голове всплывали обрывки комиксов и фильмов. Глайдер, тыквенные бомбы, безумный смех и сверхчеловеческие физические параметры. И Норман Озборн — его отец. Первый и самый опасный Гоблин. Человек, который не остановится ни перед чем ради достижения своих целей. Я только что влез в их личное пространство. Пусть и на мгновение, пусть и под самым невинным предлогом. Но что, если этот короткий разговор был замечен? Что, если у Нормана паранойя, и он отслеживает все контакты своего сына? Бред, конечно, и тут паранойя скорее у меня. Я для них — пустое место, мошка на лобовом стекле. Но сам факт… Я не просто наблюдатель, я теперь частично участник этой глобальной игры. А игроки здесь — фигуры совершенно другого калибра.

Внезапно моя затея показалась мне верхом идиотизма. Зачем я полез? Узнать то, что и так было очевидно? Убедиться, что это тот самый Гарри? Мне нужно было держаться от этих людей как можно дальше. Забыть про Мэри Джейн, про Озборнов, про всех этих персонажей с трагическими и опасными судьбами. Мне нужно было забиться в свою нору и тихо крафтить, пока я не стану достаточно сильным, чтобы не бояться каждого шороха. Но увы, уже поздно. Контакт состоялся. И где-то в глубине души шевелился мерзкий червячок страха: а что, если этот контакт будет иметь последствия?

Вернувшись под эти тяжелые думы в свою каморку, я, как на конвейере, за час собрал девять оставшихся кусудам и довел свой баланс до заветных 50 ОР. Ровно половина пути. Но что дальше? Связываться с оригами более высокой сложности я желанием не горел, а значит, нужно было создавать что-то другое. Что-то настоящее. Что-то, что мои руки помнят. Но для этого нужны были материалы и инструменты. А для них — деньги.

Я открыл ноутбук. Онлайн-банк встретил меня жестокой реальностью: $17.35. Семнадцать долларов. Плюс десятка и горсть мелочи в кармане. Вот и весь мой капитал. На это не то что материалы для крафта — еды на пару дней не купишь. Осознание собственной нищеты ударило под дых. В прошлой жизни я был самодостаточным. Я никогда не был богат, но у меня всегда были деньги на жизнь и на любимое дело. А здесь… я был на самом дне.

— Меня коробит от одной только мысли, но, похоже, придется совершить сделку с дьяволом… — пробормотал я, натягивая единственные приличные кроссовки.

Вывеска «Нью-Йоркский Центральный Банк» на фасаде роскошного здания в Манхэттене сияла фальшивым золотом и давила своей монументальностью. Внутри все было еще хуже: холодный, гулкий мрамор, тихий шепот кондиционеров и клерки в дорогих костюмах с натянутыми улыбками акул. В прошлой жизни я ненавидел кредиты. И Джон, судя по его воспоминаниям о приемной матери, которая вечно была в долгах, разделял эту нелюбовь. Для нас обоих банк был храмом ростовщичества, местом, где у людей отбирают их мечты, заворачивая это в красивые слова о «возможностях».

Сглотнув ком в горле, я подошел к стойке. Молодой парень в идеально выглаженном костюме, с прической волосок к волоску, выслушав мою просьбу о кредитной карте, просиял так, будто я предложил ему вечную жизнь. Он тараторил о «невероятных возможностях», «беспроцентном периоде» и «гибких условиях», почти не обращая внимания на мой статус безработного студента-сироты. Впрочем, последнее обстоятельство заставило его чуть поумерить пыл, но он все равно предложил максимальный месячный лимит по карте в две тысячи долларов. Две тысячи. Просто так. Нищему студенту.

«В чем подвох?» — стучало у меня в голове. На родине за такой щедростью скрывались бы драконовские проценты и десяток страниц мелкого шрифта с ловушками. Но здесь… Процент был всего 7 % годовых. По американским меркам — грабительский. По моим же… до смешного низкий. Я молча кивнул, подписывая бумаги. Эта система, где деньги раздавали так легко, казалась мне порочной и опасной. Но сейчас у меня не было выбора.

Да, я ненавидел это. Я привык жить по средствам. Зарабатывать, копить, вкладывать в то, что действительно нужно. Долг для меня всегда был синонимом рабства. И вот сейчас я добровольно надевал на себя эти кандалы. Рука, державшая ручку, слегка дрогнула. Внутри все протестовало. Это было неправильно, это было против всех моих принципов. Но потом я вспомнил пустой холодильник, отсутствие банальных материалов и инструментов и свою беспомощность. Принципы — это роскошь, которую могут позволить себе те, у кого есть выбор. У меня сейчас его нет. В любом случае это не заем на новый айфон или модные шмотки. Это инвестиция. Инвестиция в мое выживание и будущее. Я с силой нажал на ручку, оставляя на бумаге свою новую, чужую подпись. Сделка с дьяволом заключена.

Покинув холодный мраморный ад с куском пластика в кармане, я почувствовал смесь отвращения и облегчения. Я направился прямиком в строительный супермаркет. План был прост: купить всего понемногу. Деревянные бруски, ПВХ-трубы для условного Бульбамёта, базовый набор ручных инструментов. Нужно было определить ценность разных видов ремесла для системы.

По пути я достал телефон и набрал номер Билли, владельца хотдожной, в которой Джон подрабатывал два через два, и следующая смена как раз должна была начаться завтра.

— Билли, привет, это Джон. Слушай, я тут серьезно заболел. Врач сказал, нужна пара недель постельного режима. Понятия не имею, когда смогу выйти. Да, очень жаль. Как только, так сразу.

Я закончил звонок и убрал телефон. Низкооплачиваемая работа и бесполезный колледж… подождут. Следующие несколько дней я собирался посвятить исключительно себе и своей новой, странной силе. Моему ремеслу.