Виктория - значит Победа. Каждому по делам его

27. Инвентаризация воспоминаний и сил

Я проснулась, и сразу поняла, что — в родной своей постели. Нигде не в гостях, а у себя. Где нужно, мягко, где нужно, длинно, где нужно, прохладно. И что у нас тут было? И вообще было ли, или мне привиделось?

Честно сказать — ощущала я себя странно. Вообще я уже успела сродниться со своей здешней силой — почти за год-то, уж всяко время было. Теперь же мне отчего-то вспомнились самые первые дни после того, как я накормила Эдмонду жабами. Как будто внутри снова что-то гнездится и бродит, если закрыть глаза, так и голова слегка кружится.

Поэтому я чуть приоткрыла их, увидела, что свет мягкий, снаружи, очевидно, ночь, никаких свечей, только магические огни, и разные — золотистые и серебристые. И заодно вспомнила, как сама вытворила нечто странное не пойми какого цвета — и не обычное, и не некромантское. Ладно, сил мало, тратить не буду, закрою глаза.

Тихие голоса доносились откуда-то от дальней стены, и я с ходу не сообразила, что это за голоса. Не Мари с Жанной, кто-то другой. И вроде как их там много. Несколько. Ладно, если всё тихо, то и я пока шевелиться не буду. Не хочется, если честно.

Вдох, выдох — и я вспоминаю, что вообще было. Эдмонду и её претензии, свечу, от которой першило в горле, воду, в которой растворили яд. Что, я снова чуть не отдала концы? Не нужно превращать это в привычку, да?

А дальше воспоминания приходят и накрывают. Наш разговор с Викторьенн… в таким месте, куда не вдруг попадёшь, да и не нужно туда никому попадать, наверное. Её грустный рассказ о жизни — вот ведь, только пожалеть и поплакать, и ничего больше. Ладно я — мне много что довелось до болезни, и кое-что во время. А ей?

Я понимаю, что вопрос «за что» совершенно бессмысленный. Вспоминаю её слова — о том, что господин Валеран вернул бы её, да она сама не захотела. Устала? Не верила? Утратила надежду? Опасалась, что не справится? Уже не важно, наверное.

А дальше неожиданно пришли воспоминания… только это были вовсе не мои воспоминания, в смысле — не Вики Мирошниковой, прожившей год без трёх месяцев в теле Викторьенн де ла Шуэтт. И я смотрела и дивилась.

Вот Ор-Сен-Мишель и господин Антуан — молод и силён, он подхватывает на руки… меня? О нет, кроху Викторьенн. И несёт на улицу, показывать — какого пони он ей купил. Мельком вижу лицо дамы, одетой не как прислуга — суровое, с поджатыми губами. Наверное, это госпожа Аделин. Викторьенн привыкла к её суровости, а мне всё это видится совершенно ненормальным.

Монастырская школа — белые коридоры, спальня на десяток девочек, рядом Тереза — такая же маленькая, как я, то есть как Викторьенн. Смеётся совершенно так же, как сейчас, и плачет — тоже. Чаще смеётся.

Уроки у строгих наставниц, книги, стихи. Да, Тереза же говорила, что Викторьенн любила стихи. И читать чужие, и складывать свои. И у неё неплохо выходило… пока она оставалась в школе. Потому что жизнь её складывалась безоблачно, и самым большим горем оказывались плохие отметки, выговоры наставников — за то, что слишком много мечтает и не слушает урока, что зазевалась, что плохо застелила постель, что допустила помарку в письменной работе. Но это ж так, можно пережить. И улыбаться вместе с Терезой дальше.

Настоящим горем стала смерть отца — и Викторьенн долго плакала украдкой, потому что если вдруг горестные мысли одолевали её посреди занятия, то строгие наставники не ограничивались словами. Ей доставалось и линейкой по пальцам, и постоять в углу на коленях, и посидеть в запертой келье без обеда и ужина. Поэтому — украдкой. Но время шло, слёз становилось меньше, улыбок — больше, и жизнь представлялась в целом хорошей.

А потом за Терезой приехал её старший брат, который вместо отца, потому что отец тоже умер. Она делилась надеждами — скорое замужество, жених молод, и пусть он окажется хорош собой, и добр, и пусть у них сложится любовь, как та, о какой они читали в романах. Викторьенн радовалась вместе с ней и желала ей счастья… а потом случилась та встреча, изменившая всё.

Они сидели в монастырском парке на скамейке, и к ним в сопровождении наставницы подошёл мужчина… возраста господина Антуана, а то и постарше. Он увидел Викторьенн… и дальше всё смешалось в какой-то ком, из которого можно было вычленить только отдельные моменты — его торжествующее лицо, её слёзы, её разбитые надежды на будущее, и на семью, и на любовь, и на хоть сколько-то хорошую жизнь.

Но… теперь я точно знала всё о Викторьенн и Гаспаре, и о Викторьенн и Жермене знала тоже. И ещё одно воспоминание пришло и накрыло — уже моё собственное. Я вспомнила странного человека в Вишнёвом холме, от которого мне захотелось убежать. Тогда я не поняла, кто это и отчего бежать, а теперь понимала — это тот самый Луи Жермен, секретарь Гаспара и насильник. И может быть, убийца — потому что Викторьенн и вправду не знала, кто стрелял в Гаспара. Может быть, и он. Но почему? На что он рассчитывал? Ответа не было.

Кстати, тот бал, на котором Викторьенн увидела блистательного виконта де Гвискара, я тоже теперь помнила. О да, она была вынуждена надеть скромное и не самое модное платье, но платье это было новым — по меркам её жизни, уже праздник. И танцевала она неуверенно — потому что после пансиона не было никакой практики. И блистательный виконт разве что бросил на неё пару взглядов — и всё. И смотреть самой было страшно — потому что Гаспара сопровождал клятый Жермен, и он вправду сторожил. Поэтому эта встреча не вылилась ни во что.

Я прямо ощутила во всей себе ту горечь — когда Викторьенн поняла, что даже если она попробует найти себе какое-нибудь развлечение вне дома, ей никто этого не позволит. Запрут, отберут, изобьют.

А потом ещё и оказалось, что она беременна. И это был особый ужас — радость Гаспара и ухмылки Жермена. Хотелось убить обоих. И когда Гаспар собрался в Массилию, мелькнула было надежда — вдруг Жермен останется в столице? Но нет. Не остался.

Что же, мне достались воспоминания Викторьенн? Это хорошо. Я скажу всем, что вспомнила — после того, как снова чуть не умерла. И мне поверят — потому что я вправду помню, каким-то странным образом.

И теперь я понимала одно — когда я увижу этого Жермена, мне будет очень сложно не убить его сразу. А что увижу, сомнений не было. Я расскажу Эмилю, где он скрывается, мы достанем его оттуда, и он получит по заслугам.

Викторьенн, ты этого хотела? Я сделаю.

Инвентаризация воспоминаний заняла время… но после я открыла глаза. Посплю ещё, будет время. Пока же — вдруг нужно торопиться?

Вчера я не успела зайти в свой дом, как меня попытались отравить. Кто знает, что ещё в головах у людей, которые меня здесь окружают? Чего им неймётся?

Кто-то сидел у дальней стены, они были закрыты от меня кроватью и тихо разговаривали. Вроде бы знакомые голоса… но не хватало сил определить, кто же там. И вообще как будто с одной стороны я ощущала себя всемогущей — могла дотянуться едва ли не до любого человека в доме, расслышать, разглядеть, шагнуть. С другой стороны, я никак не понимала, что это за люди и кто теперь я сама.

Так, нужно шевелиться. Поворачиваемся…

— Госпожа Викторьенн проснулась! — возглас едва не оглушает меня.

Из-за полога кровати выглядывает Шарло, мой Шарло, и Луиз. Шарло ойкает и скрывается, Луиз осторожно подходит.

— Госпожа де ла Шуэтт, с вами всё хорошо? — осторожно спрашивает она.

— Ну как может быть всё хорошо, если госпожу де ла Шуэтт чуть не отравили, — хмыкает из-за спины Луиз Жанетта де Саваж.

И остальные тоже там — все трое оставшихся моих, Камилла и братцы Лаказ, Луи де Гвискар и Алоизий де Риньи. Не хватает только Раймона.

— А Раймона где потеряли? — спрашиваю у девочек.

— А он кого-то ловит в Песчаном конце, — поясняет Камилла из-за спин.

Вот как, ловит.

— Кого позвать, госпожа де ла Шуэтт? — спрашивает Луиз. — Ваших камеристок? Мы здесь потому, что батюшка велел вас охранять. Все старшие маги были ему нужны, а мимо нас простец не пройдёт никак, а если вдруг сильный маг, то мы бы позвали на помощь.

— Я благодарю вас, вас всех, и вашего батюшку тоже, — я растрогана.

Дотягиваюсь до Луиз — она стоит ближе всех ко мне — и пожимаю ей руку.

— Госпожа Викторьенн, — её брови так и взлетают, — вы что, теперь некромант? И мы не зря надели вам амулет?

Чего? Какой ещё теперь некромант? Какой амулет? Я ощупываю шею и в самом деле нахожу на шее неизвестный предмет на шнурке. Смотрю — подвеска в форме ангелочка.

К Луиз присоединяется её брат, он тоже берёт меня за руку и авторитетно заявляет:

— Очень похоже. Но видишь, ощущение совсем не такое, как от нашего отца, или от Раймона, или Алоизия, или господина Блана, или Марты?

— Да какой некромант, где вы увидели некроманта, — шипит Жанетта. — Госпожа де ла Шуэтт универсальный универсал.

— Давайте дадим госпоже де ла Шуэтт возможность одеться, — тем временем Камилла, умница моя, привела Мари и Жанну.

Те рыдают, бросаются ко мне и сообщают, что уже успели насмерть перепугаться — что с ними будет, если вдруг меня не станет, и пускай уж я остаюсь, они молились за меня, и всё хорошо, и пускай так дальше и будет. А кто не согласен — того вон из дома поганой метлой, как Жироля, гадёныша проклятого, и Люшё, он, сказали, паршиво помер, и если кто ещё только подумает причинить вред, то пускай туда же катится.

Я прямо ошарашена — оказывается, в доме меня любят и ценят, вот так. И из подслушанного в момент появления в доме тоже помнилось — что обо мне говорили хорошо. И госпожа Сандрин, и бесценный мой господин Фабиан. Что ж, значит — живём дальше.

Дети исчезают, оказалось — они на двух лавках сидели у входа и никого не пускали ко мне — до моего пробуждения или до появления Гвискара, так им было велено. Чудесные дети, просто замечательные, все. А Жанна с Мари помогают мне одеться.

— Вам бы полежать, госпожа Викторьенн.

— Но вы ж не усидите и не улежите тут в комнате, когда у вас в доме такие дела творятся.

Я спросила — какие именно дела, и мне рассказали. Оказывается, меня травил мой собственный кучер, тот человек, кого я ни за что бы не заподозрила. Потому что — ну зачем ему меня изводить, что он-то за это получит? Я бы поняла — Эдмонда, но комбинация явно была ей не по зубам. Или кто-то из конкурентов, тот же Брассье, который позволил поймать меня в своём складе. Но кучер Люшё? Чего ему не хватало-то в жизни? Служил и служил, ещё Гаспару служил. И оказалось, он был той дырой в моей безопасности? Или не только он? Опять всех трясти, а это ж более чем полсотни человек, да что такое-то. И Терезу так и не допросили — что она устроила и кого финансировала.

Я срочно захотела заползти обратно в постель и некоторое время не высовываться. И не знать ничего о злоумышленниках, убийцах, мошенниках, кого там ещё расплодил в своём доме Гаспар, а я не вычислила сразу, потому что ничего не знала, не понимала, не умела.

Так, стоп. Настоящая Викторьенн знала, умела и понимала ещё меньше, вот честно. Если бы она выжила, то её бы убил разбойник Гризо — ну разве только если бы у неё после всего случившегося пробудились магические силы, которые иначе не пробуждались никак. Поэтому… ты обещала Викторьенн, ты здесь хозяйка, и вообще, что это за настроения — поднимайся и вперёд. Тут пока ты спишь, за тебя бьются другие люди, и охраняют твой сон, и спасают тебя. Так что — вперёд, Вика.

Меня как раз одели и причесали.

— Там же обед-то так и не подали, — говорит Мари. — А он готов. Там на кухне его пытаются спасти. Сказать, вы поднялись, и чтобы подавали?

— Сказать. Всех, кто из гостей ещё остался в доме — звать за стол, больших и малых.

Поднимаюсь на ноги, ощущаю, что слаба, но — стою. Вот и славно, значит, пойдём в столовую, там всех и увидим.

Но мой прекрасный защитник Эмиль появляется из теней передо мной как раз, когда я уже собираюсь идти.

— Виктория, — выдыхает он и обнимает меня.

И я обнимаю его, и мне наконец-то хорошо и спокойно. Мы вместе, мы справимся. Что там, я сомневалась, нужно ли мне быть с ним? Нужно ли мне за него замуж? Глупая была, вот. Потому что если не с ним, то с кем вообще?

Мари и Жанна вытирают слёзы — одна передником, другая платком. А я улыбаюсь Эмилю.

— Говорят, там обед. Пойдём, что ли? А поговорим потом.

— Верно, поесть нужно. А поговорим потом.

И рука в руке мы спускаемся в столовую.