Виктория - значит Победа. Каждому по делам его

48. С ушами и хвостом

— У нас были совместные дела, — мрачно ответил герцог, не глядя на меня.

— Будьте любезны рассказать нам о них, — продолжаю. — Вы напрямую писали о том, что вам известны некие факты, которые вы готовы предать огласке. Извольте рассказать, для чего вам это было нужно. Господин де Сен-Мишель уже двенадцатый год мёртв, и не призовёт вас к ответу, можно его не опасаться, — ввернула напоследок.

Герцог молчал, я его не торопила. Но подозревала, что терпение может закончиться у короля, правда, пока он не показывал ничего подобного, тоже молчал и смотрел на Фрейсине с интересом. А Фрейсине, очевидно, решился.

— Ещё бы он призывал меня к ответу, — произнёс он брезгливо. — Был ли сам он образцом добродетели и идеалом чести? Красил ли его роман с замужней дамой, ведь его самого ждала в имении жена! И у него достало, очевидно, чести привезти своей супруге бастарда, и заставить выдать его за собственного ребёнка!

— Мне кажется, давать оценку праведности… всех нас будет кто-то иной и не сейчас. Я же прошу рассказать вас исключительно о том, что вы сделали. И что двигало вами.

— Я желал, чтобы Сен-Мишель получил по заслугам, — сообщил герцог. — Кто он такой, мелкий дворянин из-под Экса, отчего он решился заступить дорогу тем, кто имеет больше прав?

— Он подвинул вас по службе? Он оттёр вас от государственных заказов? Он захватил кусок ваших владений? Или, будучи служащим финансового ведомства, нашёл следы ваших злоупотреблений королевскими деньгами? Было что-то неладно с налогами от вашего герцогства? — я бросала идеи наугад, предполагая, что всё это мимо, и вынуждая сказать, что всё было совсем не так.

— Как вы только смеете произносить подобные мерзости, — герцог снова кривится.

А мне не привыкать, вот именно мне — вовсе не привыкать. Викторьенн-то бы и сотой доли не произнесла, тем более — в присутствии короля.

— Смею, господин герцог, — я коротко киваю ему. — И прошу вас ответить.

— Никогда, вы слышите — никогда имя моё не было замешано ни в чём подобном. Если бы вы получили образование, вы бы о том знали.

— Поверьте, я получила образование. И сдаётся мне, ещё совсем недавно его объём не был для вас препятствием к женитьбе на мне. И если вы не нарушали законов и не отступались от присяги, вам будет легко разъяснить интересующий нас всех вопрос.

— Я был зол на Сен-Мишеля за то, что ему досталась благосклонность дамы, — сказал как плюнул. — Я ж не знал, что дама, несмотря на своё высокое положение, ничем не отличается от крестьянки, задирающей юбку перед первым встречным.

— Оставьте моральный облик дамы тем, кто сам безупречен, — говорю быстро и внятно, потому что сейчас этому глупцу прилетит и от дамы, и от её друзей, и как бы не от самого короля, а мы ещё не договорили. — Права ли я, предполагая, что дама предпочла вам другого, и этот другой — господин де Сен-Мишель? — дожидаюсь кивка и продолжаю. — Надо полагать, вы в тот момент были свободны, раз с лёгкостью обвиняете других в нарушении супружеских обетов?

Король хмурится, и я припоминаю, что слышала — он терпеть не может эту тему, потому что сам не без греха. Нужно быть осторожнее.

— Нет, не был, — мрачно отвечает он.

— И это не помешало вам искать благосклонности замужней дамы, а потерпев неудачу — преследовать того, кто оказался счастливее вас? — полагаю этот вопрос риторическим и продолжаю. — И что же вы сделали для того, чтобы создать как можно больше сложностей счастливым влюбленным?

О, я вижу, Фрейсине не желал отвечать на этот вопрос. Но король смотрит на него, не отрываясь, и он говорит.

— Я связался с мужем дамы и рассказал ему о связи и об ожидаемом внебрачном ребёнке. И желал ещё причинить как можно больше… сложностей Сен-Мишелю, и для того — осведомить его супругу о том, чьего ребёнка она вынуждена была признать за своего.

— Но не сделали этого, — утверждаю.

— Нет, не успел. Потому что иные магически одарённые считают, что им можно всё! В том числе — и запрещать другим рассказывать об их преступлениях.

— Вряд ли можно назвать любовь преступлением, — качаю головой. — А тот, кто дал клятву, но не сдержал её, будет так или иначе отвечать за это. Но вот если другой человек вмешался и причинил ближнему своему боль и страдания — тут уже чужая клятва ни при чём, а только лишь он сам и его желания. Особенно, если его самого дома ждёт супруга и сын… так ведь, сын, всё верно? — смотрю на Фрейсине, не отрываясь. — Что думала ваша супруга о ваших столичных увлечениях? Вы не интересовались, наверное?

Фрейсине только губы поджал, ну да и ладно, пускай.

— Сколько лет вашему сыну, господин герцог? — продолжаю.

— Двадцать семь, — отвечает.

— И отчего же никто не видит этого, думаю, достойного молодого человека? Скажите, сколько лет ему было, когда вы пригласили в наставники господина Руссо?

— Двенадцать, — говорит тут же, не задумываясь.

— Чему господин Руссо обучал вашего сына?

— Чему положено. Словесности, математике, истории, философии, риторике, имперскому языку.

— А физическим упражнениям и военному делу?

— Руссо не военный.

— Кто же наставлял его в необходимых для юного дворянина воинских практиках?

— Брат его матери.

— Имеет ли молодой человек магические способности?

— Да, имеет.

— В самом деле? — я удивлена. — В таком случае кто же учил его управляться с силой, я то и дело сталкиваюсь с тем, что это необходимо?

— Тот же родич и учил.

— В таком случае, это должен быть образец юноши, достойный королевской службы. Отчего же он до сих пор не в столице?

Тишина, снова тишина, пауза затягивается.

— Отвечайте, Фрейсине, — говорит король.

— Оттого, что он не вполне человек. Как можно привезти ко двору кого бы то ни было с волчьими ушами и хвостом? — отвечает Фрейсине страдальчески.

И это заявление было встречено гробовым молчанием.

Сам герцог снова уставился в окно — как вчера. Впрочем, я не поручусь, что он видел парк за тем окном и голые лиственные деревья, и тёмно-зелёные кипарисы, и дорожки, и статуи.

— Как же так вышло, что ваш сын родился с волчьими ушами и хвостом? — спрашиваю мягко, не выказывая любопытства, просто спрашиваю.

В конце концов, каждому человеку нужно поговорить о чём-то таком, о чём он не говорит ни с кем и никогда.

— Это благодаря его матери, кто же знал, что она нелюдь? — отвечает Фрейсине, не глядя ни на кого.

— Как же можно скрыть свою нелюдскую природу? — вообще я помню, что граф Ренар говорил мне о чём-то таком, что у него нечеловеческие предки, и оттого он может больше, чем обычный человек и обычный маг.

— Легко, она на людях никогда не оборачивалась, — говорит Фрейсине нехотя. — И когда её отец принимал наше сватовство, тоже ни слова не сказал — что они роднятся с нелюдями уже который век, и что все его дети — проклятые оборотни!

— А о чём сказал?

— Что сильные маги. Нелюди всегда сильные маги. Но кто ж знал-то? Никто не может увидеть, нелюдь перед тобой или нет, если он сам не захочет!

— Другой нелюдь может, — усмехается сбоку маркиз де Риньи. — И ещё некромант.

Смотрю в ту сторону — маркиз ободряюще улыбается, Эмиль кивает мне.

— Это что, всех детей некроманту показывать, что ли? — вскидывается герцог. — Только ещё не хватало! Да и поначалу он был как все младенцы, это уже когда ходить начал, принялся оборачиваться — и шнырять по замку! А тесть только смеялся, и говорил — мол, хорошая сильная кровь, и хорошо, что во мне тоже оказалась толика силы — тем сильнее и мощнее будет маг. И что звери растут и взрослеют быстрее людей, оттого ему и удобнее бегать на четырёх ногах, чем на двух, и следует научить его ходить и так, и этак. Быть и зверем, значит, и человеком. И не слушал меня, когда я просил его прекратить это и запретить Арно принимать звериный облик, потому что куда это годится — наследник Фрейсине со звериными ушами? И хвостом? Бегает по замку на четырёх ногах? Так выставить нас всех на посмешище!

— Эх, я жалею, что здесь нет графа Ренара, он бы объяснил, полагаю, что это не посмешище, а дополнительные возможности, — вздыхаю.

И король с маркизом де Риньи и Саважем согласно кивают — видимо, для них это не новость.

— Ни разу не видел у Ренара ни ушей, ни хвоста, — сварливо отвечает Фрейсине.

— Неужели ваш сын не умеет их прятать? — спрашиваю.

— Нет, — страдальчески отвечает он. — Нет, вечно эти уши, этот хвост, и извольте, значит, сшить ему такие штаны, чтобы этот хвост не был виден! Или так спрятать под плащом! И ещё сделать так, чтобы от него кони не шарахались! Ни один воспитатель не смог договориться с ним, он неуправляем! Это постоянные свары, драки со сверстниками, укусы до крови, и полное отсутствие каких-либо манер!

— И как же господин Руссо нашёл общий язык с вашим сыном?

— Не знаю, но ему удалось заставить это животное сидеть и слушать!

Как по мне, называть собственного сына животным — как-то чрезмерно.

— И что же, кто-то проверял знания вашего сына? В самом ли деле он учился, или нет?

— Проверяли. Я привозил людей из столицы, из университета. И они сказали — да, всё в порядке. Только после проверки я позволил Руссо удалиться и жить в глуши, и отдал ему тот дом.

— А отчего вы не отправили сына в Академию? Там охотно учат разных магов.

— На посмешище? Чтобы все показывали пальцем на хвост наследника Фрейсине? Чтобы все узнали? Чтобы моё имя звучало в песнях уличных бродяг и рассказах в столичных гостиных?

О, я отлично представила себе, как это могло быть — потому что сама устроила некоему судье примерно то же. Но там — зарвавшийся судья, а тут — молодой человек, скорее всего — неуверенный в себе, при таком-то отце!

— Что вы сказали о сыне его величеству, когда пришла пора привезти его ко двору?

— Я честно сказал, что он в здравом рассудке, но неизлечимо болен. И просил дозволения не представлять его ко двору, — глухо ответил Фрейсине.

— И новый брак был нужен вам для того, чтобы новые дети не имели ушей и хвостов? — не могу я об этом не спросить.

— Да! Его мать оказалась хилой, и отдала богу душу от зимней простуды. Да я и не рискнул бы ещё на одного ребёнка от неё — зачем мне два животных в доме, одного достаточно!

— От простуды? — как-то не верится. — Маги ж крепче и здоровее, а маги-нелюди — и вовсе! Чем и как её лечили?

— Никак. Она вся покрылась пятнами, а я не желал подцепить заразу от неё, и запретил заходить в её спальню. Воду и еду ей ставили под дверь, она сначала выходила и брала, а потом перестала. За дверью сначала слышали шаги, а потом уже нет. Я велел провинившейся служанке зайти и посмотреть, что там, она зашла — сказала, лежит на постели, дышит. А через три дня уже и на постели никого не осталось, просто никого. Я позвал её брата, он едва не убил меня, как услышал, а потом сказал — она ушла, её здесь более нет, заказывайте заупокойную службу.

— Фрейсине, вы рехнулись? — интересуется король. — И как родственники вашей жены вовсе оставили вас в живых!

— Они все вскоре после того убрались куда-то, а владения отдали дальнему родичу. А я жил… как жил. А потом увидел зимой в Массилии вот её, — кивает на меня, — и узнал, что это вдова де ла Шуэтта. А я слышал, что он женился на дочери Сен-Мишеля, которую хорошо спрятали — не так от меня, как от Вильгельма Дармштейнского и его подручных магов, очень уж он хотел уничтожить бастарда жены. А тут смотрю — выжила, выросла, сыта, здорова, смотрит дерзко — так и пускай родит мне ещё парочку сыновей, тоже здоровых, и чтоб людей, а не животных. И магов, нормальных магов, а не то недоразумение. А она заартачилась, ровно как и маменька её, будто и впрямь законный отпрыск королевской семьи! Была бы умная — поняла бы, в чём её выгода, и согласилась бы сразу!

— Чтобы потом умереть в запертой комнате, если вдруг что-то пойдёт не так? — тихо спрашиваю я среди гробового молчания.

— Чего сразу умереть-то, — вскидывается Фрейсине и замолкает.

— Ваше величество, есть ещё у вас вопросы к этому человеку? — а вдруг?

Вопросы есть, но их немного — о Руссо, но все мы видим, что Фрейсине и впрямь не задумывался о том, что может творить на подвластной ему территории Руссо. И вопрос о Руссо придётся решать с самим Руссо.

— Тогда я желаю видеть Арно Фрейсине здесь и сейчас, — говорит король непререкаемо.

— Я помогу порталом, — тут же откликается Саваж. — Если ваше величество дозволит открыть его.

И впрямь, король дозволяет — что-то там делает, я не понимаю, что, и портал открывают прямо здесь, и ожидание оказывается недолгим, очень скоро Саваж возвращается с молодым мужчиной, весьма похожим на Фрейсине, и он очень — очень! — хорош собой. Чёрные кудри, зелёные глаза… я понимаю принцессу Агнесс, если старший Фрейсине в юности был красив хоть вполовину от сына, то пропасть нетрудно.

И — ни ушей волчьих, ни хвоста. Совсем. Никаких.

— Арно Фрейсине к услугам вашего величества, — представляет его Саваж.

Тот склоняется в совершенно приличном поклоне.

— Встаньте, — велит ему король, — и скажите — отчего ваш отец не представлял вас ко двору?

— Очевидно, не имел такого желания, — на отца сын не смотрит.

— Он утверждал, что даже облик ваш не вполне человеческий.

— Только если это для чего-то нужно, — и на мгновение мы впрямь увидели на голове среди чёрных кудрей волчьи уши, и в улыбке мелькнули клыки, и показался хвост.

— Отчего же ваш отец утверждает обратное?

— Откуда мне знать? Спросите его, — младший Фрейсине смотрит на короля прямо и открыто.

— Госпожа де ла Шуэтт? — король смотрит на меня.

— Господин герцог, вам придётся ответить, — говорю негромко.

— А что отвечать, он же и сейчас издевается над всеми вами, — захохотал Фрейсине. — Смотрите, он же нелюдь, он смеётся, и хвостом своим машет, и шевелит ушами, и что такому здесь делать? Пускай убирается и не думает даже показывать здесь свою волчью сущность!

Господин герцог хохочет, да так, что валится на пол и дальше уже катается по полу, перемежая смех со всхлипами и воем. Саваж мгновенно с разрешения короля зовёт де ла Мотта, тот появляется достаточно быстро, и сразу же говорит — изолировать, лучше всего — вернуть в те же покои, где тот сегодня ночевал.

Дальше уже суета и суматоха — Фрейсине уносят, он дёргается и воет, король велит всем, кроме Арно Фрейсине, оставить его, мы кланяемся и отправляемся наружу.

— Господа и дамы, приглашаю продолжить разговор у меня дома, — говорит нам всем Саваж.