Затмение Сердца

Глава 22 Десять лет до Затмения — Метрополия Сердца

— Не реви! И еще раз внятно повтори!

Симон не мог успокоиться, а все только продолжал шмыгать носом и бесцельно трястись перед своей мамой. Теперь его на самом деле не так уже беспокоила потерянная часть игрушки, поскольку куда большим стрессом для него была эта самая истеричная реакция его матери.

— Я… Я…

— Не мямли! Что ты там потерял у него?

— Ну… — неуверенно проговорил мальчик, показывая маме пластмассовую прямоходящую ящерицу, — на ней еще крепилось пластмассовое такое оперение, чтобы она выглядела…

— И что, она так сильно тебе нужна?

— Да! — уже было обрадовался мальчик, когда мама потянулась за его фигуркой, чтобы, по всей видимости, посмотреть, что именно отпало у его новой любимой фигурки во время их прогулки. Однако, в конце концов, вместо того чтобы взять ее в руку и как следует рассмотреть слоты, в которые крепилась потерянная деталька, рука матери прошла дальше и со всей силой впилась острыми ногтями в руку своего сына. — Очень сильно нужна она тебе, а? — выпучив глаза, брызнула она слюной.

— Нет, нет… — пропищал беззащитный Симон, чувствуя, как ногти взбешенной женщины дерут его кожу до крови.

— Ты ведь только что сказал, что это гребаная деталька тебе так нужна! Мы с тобой от магазина, где ты у меня ее выклянчил, прошли несколько кварталов до дома, ты мне что, прикажешь все это расстояние еще раз пройти? А что, если со мной что-то случится? Если меня украдут или убьют? Кто в этом будет виноват? Кто заставил мать идти на наши небезопасные улицы из-за такого пустяка?

— Я… Я… — изо всех сил стараясь не заплакать, но чувствуя, как глаза его уже налились слезами, тараторил мальчик, — я ведь могу и без нее…

Мать сжала его руку еще сильнее, заставив его наконец негромко вскрикнуть, после чего резко оттолкнула его и направилась быстрым шагом к входной двери.

— Нет! Нет! Мама! Не уходи! — взмолился ее сын, уже у порога нагнав ее и схватив за бедра, однако та с силой оттолкнула его. — Ключи я тебе не оставлю! Пойду искать деталь от твоего сраного динозавра! Если не вернусь через час, то значит со мной что-то случилось, и в этом будешь виноват только ты! — захлопнув дверь, огрызнулась мать, оставив в звенящей тишине своего ребенка.

Симон, поборов изначальный шок, подбежал к двери и попробовал ее открыть, однако стальная преграда оказалась непреступна. После этого, побежав в ванную, он схватил швабру и попробовал уже выбить ей этот заслон, однако все эти нелепые попытки оказались тщетными, а потому Симон спустя несколько минут ожесточенной борьбы с неподдающейся ни на миллиметр дверью просто плюхнулся на пол и заплакал. Не оттого, что понимал, что его идеальная фигурка скорее всего уже никогда не будет прежней, но от того, что из-за него его мама ушла и скорее всего навсегда. Но как он расскажет об этой трагедии своему отцу, когда тот вернется вечером с работы? Как объяснится с ним, как докажет, что это только он виноват в том, что маму похитили или убили? Симон не мог себе этого представить, а потому, медленно идя в свою комнату, даже и не заметил, как во время этого его мыслительного процесса все тело его задрожало, и он пропустил момент, когда еще можно было вернуть себе контроль над организмом.

— … нет… — пронеслось в его голове, когда он ощутил подступающий припадок, который был похож на ледяную воду, которую кто-то невидимый вылил прямо ему на макушку. Эта же самая незримая для глаза сила дала ему возможность вновь ощутить нарастающий гул, который, казалось, зарождался в его темечке. Оттуда он волнами расходился в окружающее пространство, заставляя обои с хаотичными рисунками и стилизованными драконами-динозаврами превращаться в симметричный узор-орнамент, что стирал всякие различия между изображениями, сплавляя их в единое фрактальное множество. Это было второе его преступление против его новой семьи за сегодня! Сначала он из-за своей рассеянности убил свою мать, которую поглотила улица, а теперь и его болезнь вновь вернулась. Ее он изо всех сил старался сдерживать с тех самых времен, как покинул детский дом, где подобные припадки, начавшиеся незадолго до его усыновления, иногда защищали его от регулярного насилия со стороны старших обитателей этой обители скорби и одиночества. Иногда, правда, казалось, что лучше было бы терпеть побои, поскольку то пространство, в котором он оказывался, было самым страшным местом, которое он только мог вообразить, ибо постичь саму его природу он никак не мог. Единственное, на чем мог сосредоточиться его ум в эти моменты, был образ темнокожей девочки, которой, по понятным причинам, не могло быть в детском доме города Метрополии Сердца, и вокруг которой сюжетно и строились все его приступы. Именно к ней одной стремился ум Симона, однако не как к спасительному образу, но как к чему-то, что открывало спящие внутри маленького мальчика темные бездны. Оттуда наружу раз за разом показывалось нечто, что в один прыжок настигало девчушку и одним ударом вырывало ее сердце из груди.

— Плохо… Очень плохо… Ирис… Мама… Где ты? — взмолился мальчик, чувствуя, что все больше теряет контроль над ситуацией. Казалось, единственное, что могло ему помочь в его положении — это небольшой образок под подушкой, куда его положила бабушка. Чувствуя, как ноги становятся ватными, мальчик прошагал пару метров до кровати, буквально рухнув навзничь рядом. Из последних сил Симон все же просунул руку под подушку и достал оттуда заветное миниатюрное изображение, на котором… Было пусто. Привычный образ черного лица Богини пропал. На его месте виднелся лишь бордовый фон.

— Но этого просто не может быть! — пронеслось в голове мальчика, когда он ощутил дуновение ветра в комнате, которого, напротив, не должно было быть, поскольку окна закрывала и открывала исключительно его мать, когда посчитает нужным, чтобы он не заболел. Когда она ушла, окно оставалось закрытым, так откуда? — мальчик обратил свой взгляд по направлению к дневному свету, что бил из оконной рамы.

— А почему? — раздался голос Симона в его же собственной голове, пробуждая к жизни воспоминание, в котором он пытался оклематься от небольшого приступа, лежа уже не на полу, а находясь в своей собственной постели. В это время за ним ухаживала бабушка, которая, не сказав об этом случае матери, решила самостоятельно справиться с недугом, приложив к голове ребенка изображение с черной богиней. — Почему она такая темная?

— Великая Богиня? — переспросила бабушка.

— Угу… — выдавил из себя мальчик.

— Видишь ли… Все дело в том, что свет Богини Лилы, или Богини-бабочки… — отражалась речь бабушки в уме мальчика, в то время как он, сощурившись, посмотрел в сторону бьющего в комнату полуденного солнца, которое закрыла фигура, что неизвестно как там очутилась. Скрываема она была лишь этим самым светом, что обволакивал ее, да полупрозрачным тюлем, который как будто бы начал подниматься снизу вверх сам по себе, хотя никакого сквозняка там не было, да и появится не могло, — настолько ярок, что человеческий глаз его не воспринимает. Поэтому на его месте… — Симон ощутил, как на губах его образовалась пена, в то время как тюль уже целиком поднялся к самому потолку. На мгновение у него даже промелькнула безумная надежда на то, что это была его мама, что на самом деле она никуда и не ушла, а просто искусно его обманула, спрятавшись в его же комнате так, что он сам того и не заметил, — обычный человек видит лишь черный образ и всевидящие очи Богини.

Симон не мог закричать, а лишь беспомощно наблюдал за тем, как в залитой светом комнате он, казалось, столкнулся с самой настоящей тьмой, что сконцентрировалась в женской фигуре, одним своим присутствием парализующей его волю.

— А людей сама Богиня видит, бабуль? — просипел мальчик. — Или Она тоже воспринимает их как какие-то тени?

— О, Богиня все знает и всех видит! На то она и Богиня.

— Но это как-то… Нечестно…

— О, Сима, тут все дело не в честности, а в том, как этот мир устроен. Видишь ли, хотя этот мир и кажется нам разделенным вдоль и поперек временем и пространством, на самом деле это не так. Но в этом-то и заключается весь фокус его существования.

— Да? И что же такое наш мир? В чем истина? — эхом отдавалось в голове Симона воспоминание о разговоре с бабушкой, после чего все его тело скрутил последовавший ответ. Однако же голос, что он услышал, не принадлежал никому и ничему ранее слышанному им, и скорее напоминал целый хор из голосов, который при этом был един: — Богиня — это ты… — чуть не лишила его разума эта вибрация, после чего фигура приблизилась вплотную к парализованному у кровати мальчику и высунула свой алый язык, который, казалось, мог как каплю воды слизнуть не только одну его жизнь, но и весь мир целиком. После этого уже вторая часть ответа отправила его практически в небытие в тот самый момент, как забежавшая в комнату и державшая триумфально в вытянутой руке детальку мать вновь искривилась в лице и, не замечая никакой черной фигуры в комнате, бросилась к своему сыну, начав со всей силы отвешивать ему пощечины и плача злобно причитать: «Очнись! Очнись! Опять ты начал трястись! Ты думал, я ничего не замечаю? Не вижу, что ты начал творить, как только мы тебя усыновили⁈ А ведь нам никто не рассказал про эти твои закидоны! Но ты опять все портишь! Из-за тебя все на нас косо смотрят! Хватит себя так вести! Хва…» — провалились в пустоту обвинения его матери, поверх которой наложился черный образ с пронзительными глазами и длинным языком, который закончил фразу бабушки, не обращая никакого внимания на начавшуюся истерику вошедшей, прежде чем мальчик окончательно потерял сознание: «Но ты не Богиня».

— Что с ним происходит, вы мне можете объяснить? — проступая в потрескивающей дымке явился образ приемной матери Симону, который не ощущал более своего тела.

— Это проклятие, несомненно проклятие!

— Что? Но как это может быть?

— Все просто! В тело этого мальчика вселяются бесы, используя его как проводника в этом измерении продавших свою душу темным силам шаманов из-за «Горизонта»! Но вы не волнуйтесь! Ведь как алые воины защитят наш остров от неприятеля, точно также успешно и я тут на месте проведу соответствующий ритуал очищения! Все будет в полном порядке, — уверенно продекларировал мужчина, подойдя к сидящему на жестковатой табуретке Симону, который не особенно понимал тогда, о чем именно разговаривали взрослые.

Ему оставалось лишь пассивно наблюдать за тем, как после очередного приступа, когда врачи оказались бессильны помочь, его мать потащила его к адепту менее традиционного подхода к медицине. Отец же в процессе лечения лично не участвовал, но под давлением матери все же финансово поспособствовал тому, чтобы его ребенок оказался на этом сеансе.

— Что ж, приступим, — подошел к Симону сзади целитель, просунув руки под мышки и потянув на себя, тем самым заставив кости ребенка характерно хрустнуть.

— Это нужно, чтобы подготовить тело дитя, — проговорил «доктор», — для того чтобы оно могло сопротивляться магии крови, что отравляет его душу. Сами ведь знаете поговорку «В здоровом теле здоровый…»

Симон же абсолютно не понимал, зачем все эти манипуляции в принципе нужны и как они могли помочь конкретно в его случае.

— Я тоже так считаю! — согласилась мать с целителем, которому уже авансом заплатили немаленькую сумму. — Тоже считаю, что с ним что-то не в порядке!

Симон не подал вида, но сердце его забилось несколько быстрее в этот момент «Почему? — подумал про себя Симон. — Почему Ирис… То есть мама говорит, что с ним что-то не в порядке? Почему говорит этому мужчине такие вещи про него и прямо при нем?»

— Недавно вот он еще играл с ребятами, и все было вроде хорошо! Но потом опять началось! Он такой концерт закатил! Вы бы видели!

— Это все магия! Очевидно же! — поддакивал мужчина, продолжая заниматься вправлением костей мальчика, так что все его тело захрустело еще громче. Это, по всей видимости, должно было каким-то образом нивелировать действие «магии крови» шаманов из-за «Горизонта».

— Вы ведь понимаете… Ему же еще в школу надо продолжать ходить! А потом и в университет! А работать-то он как будет⁈

— Конечно, кончено, — чуть не свернув мальчику шею, проговорил мужчина, — я уже чувствую, как демонам в его крови это не нравится! Но ничего, ничего! Я излечу его! Думаю, нескольких сеансов вполне хватит.

— Да сколько угодно, лишь бы…

Тут Симона затрясло еще сильнее, поскольку он так терпеливо ждал своего дня рождения в новом доме, чтобы получить подарок в виде робота-динозавра, который до его усыновления казался ему несбыточной мечтой. Тут же Ирис отдала с легкой руки сумму кратную ста таким динозаврам! Да на нее можно было купить всю коллекцию и еще отправить ребятам из детского дома! А еще этих сеансов будет несколько! Это же просто астрономическая сумма!

— Вот так, — еще раз хрустнул телом ребенка довольный собой мужчина, прежде чем разжать свою хватку, — а сейчас самое важное… — сказал он, вырвав у Симона клочок волос и отойдя с ним к столу поодаль.

Симон сидел, и его трясло все сильнее, поскольку до этого самого момента он более-менее успешно сдерживал всю лавину чувств и ощущений усилием воли. Он прекрасно помнил, как мать буквально вырвала его из круга одноклассников, когда он начал свой экстатический танец и когда другие родители стаи уводить от него своих детей. Он сдерживался после этого случая как мог, чтобы не расстраивать маму, и что в итоге? Его усилия, получается, ничего не стоили, и их сейчас прямо при нем обозначали ярлыком какой-то там магии крови! А если еще учесть сотни, если не тысячи фигурок динозавриков, которые сможет купить себе этот шарлатан… Симон едва заметно дрожал, чувствуя, что к нему опять подступает приступ. Он, конечно, мог хотя бы попробовать проконтролировать его и на этот раз, но Симону не хотелось опять себя морально насиловать. Поэтому он просто наблюдал как сторонний зритель за тем, как окружающие его предметы вновь начинают терять свои четкие очертания, лишаясь конкретных цветов и становясь серыми, вместе с тем как по ним, в частности, по ковру, полу, по потолку и мебели квартиры шарлатана вновь побежал волнами орнамент, который покрыл все пространство, дав Симону понять, что он опять дома.

— Демоны крови весьма коварны! — стоя так, что его улыбающееся лицо, что выражало нескрываемую радость от предвкушения получения серьезных чеков, не было видно матери, но вполне открывалось ребенку, проговорил хозяин апартаментов. — Поэтому сегодня проведем только одну часть ритуала очищения. Однако же он не сработает, если вы не придете на следующей неделе и… — его слова звучали так, будто бы он пытался докричаться до Симона, находясь в лабиринте из пещер. Голос целителя искажался, становясь эхом, как и голос матери. — Ну конечно, конечно! Мы обязательно придем, можете не сомневаться! Я ведь хочу, чтобы он вырос у меня нормальным!

Симон в этот самый момент будто бы смотрел на свое еще не осуществившееся будущее, которого не понимал в полной мере, но которое его бесконечно злило. Тело его задрожало еще сильнее. В то же самое время узоры перед ним разделились на две композиции: в одной части это был гогочущий клубок переплетенных тел мужчин и женщин, которые беспорядочно подобно змеям, вились друг вокруг друга, будто бы хохоча над второй частью композиции, где точно такие же мужчины и женщины, только облаченные в доспехи, напоминавшие в них крабов-переростков, убивали и сжигали других, точно таких же, по сути, как и они, только без брони людей.

И никто никому не мешал. Будто бы эти два мира никогда и нигде не пересекались. Одни продолжали пировать, в то время как другие продолжали убивать и умирать. Пирующие выкидывали какие-то сгустки энергии в сторону воюющих, в то время как алые воины посылали волну обратно. В конце концов этот цикл превратился в кровавое замкнутое само на себя колесо времени, что неумолимо катилось и переламывало кости всех, кто попадался на его пути до тех самых пор, пока оно не остановилось, когда некая сторонняя сила не погасила его инерцию движения.

Этот пылающий демон в виде колеса, одновременно стонущий и от удовольствия и воющий от злобы и боли, попытался было вырваться наружу, однако за одно мгновение его раздавило силой гравитации черной ступни, которая своим небольшим воздействием рассеяла его в пыль.

— Смерть… — произнесли губы мальчика, когда к нему уже вплотную подошел мужчина, что положил его волосы в тарелку, в которой он также сжег какие-то бумажки с заклинаниями, и который не ожидал чего-то подобного от ребенка.

— Что ты сказал? — округлила глаза его мать.

— Вы все умрете, и этого не изменить… — поднимая взгляд все выше и исследуя черную фигуру, проговорил мальчик в трансе, видя, как та на вытянутой по отношению к нему руке держала отрубленную голову, которая постоянно меняла форму. В ней он узнавал всех тех, кого помнил по детскому дому и школе, только уже повзрослевших — кто-то был похож на дряхлого старика, кто-то на половозрелую женщину, а кто-то так и погиб, оставшись ребенком. Эта голова превращалась также и в лица родителей этих детей, среди которых Симон заметил в том числе покойное лицо и своей ныне пока еще здравствующей матери, которое выглядело ненамного старше, чем то выражение, которое он лицезрел весь прошедший год. Переведя же свой внутренний взор и фокус внимания на так называемого целителя, Симон заставил в руке черной фигуры появиться и его лицо. Это заставило мальчика ухмыльнуться, но вовсе не из-за злобы, хотя этот человек и был ему крайне неприятен, а от безусловного понятия и принятия того факта, что все дороги людских судеб известны заранее, вот только сами они не могут или даже скорее не хотят видеть свое будущее, поскольку все равно не смогут ничего изменить. Ведь даже их самые отчаянные попытки справиться с судьбой, есть не более чем еще одно выражении воли этого самого неотвратимого рока, — … поэтому вы не имеете права навязывать свою волю другим.

— Закрой свой рот! Прояви хоть немного уважения к тому, кто пытается тебе помочь! — подалась вперед мать. — Ну а вы… Пожалуйста, не обращайте внимания! Это он так, глупости одни говорит…

— И вот это… — снова обратил внимание на раздавленное пятой черного силуэта колесо самовоспроизводящегося насилия мальчик, — и есть то, ради чего ты мучаешь мою и свою волю, мама?

После этого мальчик поднял взгляд на руку с отрубленной головой и увидел там свое собственное лицо, уже затем наконец осмелившись взглянуть повыше на выражение, которое он видел уже миллионы раз в прошлом и будущем, не находя уже более никакого смысла притворяться и сдерживать ту плотину боли, что бушевала внутри его сердца.

Следующие минуты прошли в настоящем аду для разъяренной матери и горе-фокусника, который наблюдал за своей покрасневшей от стыда клиенткой, которая, однако, стыдилась не того, что она изо всех сил лупила своего мальчика, а того,что он, несмотря на все ее тщетные попытки прекратить ее унижение, продолжал свой экстатический танец, самозабвенно закатив глаза, раскинув руки и скрючивши пальцы так, будто бы держал в них что-то, при этом издавая утробные завывания и высунув наружу свой неестественно длинный кроваво-алый язык.