Затмение Сердца

Глава 43 Восемь лет до Затмения — Метрополия Сердца

— Мама умерла, сынок, — положив руку на плечо Симона, с мокрыми от слез глазами проговорил Реггс.

Симон-младший чувствовал, что он может, нет, просто обязан тоже скорбеть так же сильно, как его отец, однако, он на деле же не ощущал ничего подобного. Даже в столь юном возрасте, ему было десять лет, мальчик понимал, что он был приемным, что госпожа Ирис Реггс была далеко не самой лучшей матерью на свете, и поэтому было нисколько не удивительно, что его сердце не трогало данное трагическое событие. С другой стороны, Симону и не с чем было сравнить его отношения с Ирис, и поэтому вполне могло статься, что его ментальный контакт с приемной матерью был гораздо более всепроникающим, чем даже у многих его сверстников, что имели кровные связи со своими родственниками.

В реальности же ни одно из этих предположений не имело никакого смысла, поскольку все, что произошло, являлось просто сменой обстановки. Как неумолимые волны истории смыли с его уровня восприятия все тяготы жизни в детском доме, точно так же очередной прилив реальности стер очередной рисунок на песке, где он играл. И тот образ, который он так тщательно выводил — в виде гневной мачехи или же, напротив, любящего самоотверженного человека, навсегда остался лишь в его памяти, которая могла обмануть его, приписывая несуществующие качества для тех или иных аспектов его субъективного взаимодействия с Ирис.

Симон перевел свой взгляд сначала с отца на ничего не выражающее лицо своей матери с полуоткрытым ртом, а затем на свою бабушку — мать Ирис, которая сидела рядом и гладила свою дочь по голове, как будто бы она была еще жива и не умерла, а просто вновь потеряла сознание из-за воздействия накопившейся в ее крови пыли от энергетических кристаллов. Нелепый вид бабушки, которая улыбалась сквозь слезы, вызвал в Симоне больше горечи, чем бледное лицо его матери, поскольку страдания живых выглядели куда более невыносимыми, чем окончание всех трудностей тех, кто уже не мог ничего испытывать. Вместе с этой мыслью Симон вспомнил также и про свой оберег, который дала ему бабушка. Достав его из кармана штанов, он не поверил своим глазам — на небольшом образке, который он держал в своих руках, не было никого. Изображение Богини на нем просто испарилось, оставив лишь фон бардового цвета, на который было как будто бы даже больно смотреть не отрываясь. Ощущая давление внутри головы, Симон зажмурился, чувствуя, что его глазам необходима небольшая пауза. Однако, судя по всему, зажмуриться его заставили не столько слезы, которые готовы были выступить не его глазах, но фиолетовая сетка узоров, которую, казалось, кто-то выжег прямо на его сетчатке.

— Нет, только не сейчас… — чувствуя, как его бросило в холодный пот, слегка задрожал Симон, ощущая, что не может прямо тут вновь провалиться в свой приступ. Поэтому он, пока никто особенно не обращал на него внимание, потихоньку, украдкой покинул комнату, в которой пахло смертью, оказавшись в коридоре, что слегка плыл, превращаясь в калейдоскопический узор, весьма контрастный в этом плохо освещаемом помещении. Неспеша следуя к соседней комнате, Симон внезапно сам для себя остановился, заметив справа какое-то движение. Повернув голову, он ощутил, как сердце его сжалось от суеверного страха, когда в духоте коридора, в котором не были ни намека на ветерок или сквозняк, он увидел, как черное покрывало, что по обычаям закрывало зеркало, чтобы там не застрял дух усопшего, начало медленно подниматься вверх, обнажая зеркальную поверхность. Симон было уже вообразил, что увидит прямо перед собой призрак матери, однако там его ждало лишь его собственное отражение в полумраке. Облегченно выдохнув, он уже решив опустить вновь черную ткань на зеркале, которая опять по непонятной причине поднялась точно также, как и штора в его комнате пару лет назад, в последний момент заметил, что в отражении был кто-то или что-то еще. Оно черной тенью выпрямилось позади Симона, распахнув свои светящиеся в темноте глаза и открыв рот, откуда подобно змее выполз алый язык.

Симон моментально бросил свой взгляд за плечо и, не обнаружив сзади никого, сначала было вздохнул с облегчением, однако затем вновь напрягся всем своим существом, когда уже со стороны зеркала что-то схватило его за грудки и со всей силы притянуло к зеркальной поверхности, после чего раздался оглушающий звон и сопровождающий его гул. Упав после сильнейшего удара, Симон различил утробный смех, который вырвался из самого сердца его существа. Он отражался от тысячи разноцветных осколков стекла, что рассыпались вокруг него на пол и представляли собой кусочки его жизни. В один из этих миниатюрных отрезков Симона вновь затянула эта неостановимая сила, которая представляла собой черную руку в переливающихся символах, что, как показалось ему, несмотря на то что выросла прямо из зеркала, на самом деле принадлежала ему самому.

Со стороны это выглядело так. Держащий самого себя за ворот футболки Симон, разбив о стекло лоб до крови, лежал, громко хохоча посреди коридора. Этой безумной выходкой он заставил дверь в коридор вновь отвориться. Из нее, однако, не показался ни его отец, ни бабушка. Напротив, на сей раз вновь прыгнув во времени и пространстве, Симон сам был затянут в этот портал ума, перенесясь сознанием на несколько лет вперед в будущее и приземлившись уже не на полу их старой, хотя и довольно просторной трехкомнатной квартиры, но уже в двухэтажном пентхаусе, застав своего отца танцующим с платьем уже как несколько лет как почившей Ирис.

Однако, несмотря на то что вальсирующий Реггс-старший мог его и не заметить, Симон сам выдал свое появление очередным приступом, залившись беспричинным смехом. Его тут же услышал отец, чьи глаза налились кровью буквально за мгновение, а на губе со шрамом вновь скопился белый налет:

— Ты на что тут смотришь⁈ — повалив хохочущего Симона, заскрипел зубами Реггс-старший. — Ты на что тут смотришь, а⁈

Симон практически никак не реагировал на угрозы отца, когда тот впервые в жизни, не особенно раздумывая, замахнувшись, ударил сына. После этого наступила звенящая тишина, поскольку удар пришелся не по Симону-младшему, но по самому Реггсу, который отлетел в сторону, пораженный поступком его собственного отца, что в гневе бросил сыну:

— Ты чего это тут смотришь?

— Дорогой, не надо! — проговорила женщина, которую Симон-старший застал в постели уже своего отца.

— Замолкни! — грубо рявкнул тот. — Этот щенок уже забылся совсем!

— Я забылся? — в отчаянии закричал Симон-старший уже на своего отца. — Мама только недавно умерла, а ты тут уже! — не успел он договорить, как очередной страшный удар вновь сбил его с ног.

— Умерла, да сынок? И что? — злобно выкрикнул его отец, схватив за волосы и подняв Симона на уровень своих глаз. — И что ты мне предлагаешь делать? Ее уже ничто не вернет к жизни. Таков наш мир! И не тебе указывать, что я могу делать, а что не…

Вместо ответа Реггс-старший плюнул в своего отца, отчего тот, потеряв дар речи, с силой бросил его об пол, после чего прижал одной рукой к полу, а второй сорвал с него штаны.

— Пусти, папа, пусти! — верещал меленький Реггс.

— Ну погорячился он немного… Может, не стоит… — подала голос его новая любовница, однако ее мужчина ничего уже не слушал. — Раньше вот правильно поступали, — дотянувшись до черенка от лопаты злобно выдохнул отец, — кто своего отца не чтит, тот и не мужчина уже больше! — прицелившись как следует, отправил тупой конец лопаты в своего сына дедушка Симона-младшего.

На юношу брызнула, как ему показалось, кровь его отца, когда он соскользнул в его воспоминания. Травматичный момент, однако, уже вытеснился образом горящих джунглей, которые, казалось, состояли не из деревьев, а из острых кольев с пронзенными аборигенами. Одно из таких орудий пыток уже выравнивал так, чтобы оно не упало, его повзрослевший отец.

Присмотревшись повнимательнее, Симон заметил, что эти трупы на кольях, а также языки пламени, что их обвивали до боли напоминают узоры в их гостиной, в которую он тут же вновь перенесся обратно, теперь четко видя взаимосвязь между богатствами его семьи и теми преступлениями против человечества и человечности, в которых был замешан его отец.

Рука отца, которой он разбил в кровь лицо Симона, дрожала:

— Ты… Ты маленькое отродье! Может, действительно из-за тебя Ирис и погибла! Из-за твоего этого проклятия, из-за всего этого… — голос Симона-старшего дрогнул, — или это все из-за меня! Из-за того, что мы с Ирис не подходили друг другу! Мы не смогли завести ребенка! А я так хотел, чтобы у нас были двое — девочка и мальчик! Поэтому-то я и взял изначально квартиру на три комнаты! А ты… Ты… — Реггс-старший вновь было замахнулся для удара, однако кулак его в воздухе разжался, — прости, прости меня, Симон… Но я просто не понимаю, что мне теперь делать! Я хотел любви! Просто…

— … хотел, чтобы меня любили! — услышал всхлипы со стороны, которые, однако, принадлежали не его отцу, а маленькой девочке, которая утопала в объятиях матери, что тщетно пыталась ее успокоить.

— Когда это все закончится? — дрожала Лила. — Я уже так не могу! Я не могу контролировать свое тело и голову! Мне страшно! И меня все избегают! Это никакой и не дар вовсе! Это самое настоящее проклятие!

— Все будет хорошо, дорогая, все будет хорошо… — продолжала гладить Лилу Арджуна, — с тобой все в порядке…

— Ничего не в порядке! Я вижу все эти страшные картины, когда теряю разум! Я вижу эту черную силу, что скачет с планеты на планету как вирус! Я вижу, что она творит на этих голубых дисках. И я вижу это страшное, это жуткое сердце на спине белоснежного демона! А иногда мне кажется, что оно бьется в моей собственной груди! Что этот демон живет во мне! И в то же самое время, что мы все находимся во чреве этой твари, что все мы с детства заложники этой злой силы!

— Все будет хорошо, хорошо, мы найдем хорошего специалиста в Метрополии и тогда…

— Мы не покинем этот остров никогда, мама! Разве ты не понимаешь? Мы никому там не нужны! О, Богиня, зачем ты даешь мне ложные надежды! Зачем ты, мама, только родила меня? Чтобы я страдала и видела все эти ужасы, что уже произошли и только произойдут со всеми нами?

Женщина замерла на мгновение и спокойно ответила:

— Я родила тебя не ради страданий, дорогая, но для того чтобы любить. И мне очень жаль, что я оказалось матерью, которая ничего нет может сделать для тебя, но я тебя умоляю, раз уж ты уже оказалась здесь… Попытайся сделать этот мир лучше, чтобы…

— Ты себя хоть слышишь, мама? «Раз уж ты оказалась»! Ты беспощадна, мама! Ты родила меня на этой бойне только для того, чтобы я и других обманула? Чтобы и они не страшились всех предстоящих мучений в этом аду и пребывали в сладкой иллюзии защищенности и контроля? А? Ответь же мне, мама!

— Я… Я не знаю, дорогая. Да, ты права в одном. Грех твоего рождения и всех твоих страданий целиком лежит на моих плечах. Но молю тебя… Если и есть хотя бы минимальный шанс того, что этот мир не только адский котел, в котором варятся все разумные существа, то постарайся найти в нем того, кто будет нуждаться в твоей помощи… Может быть, только ради этого мы и появляемся на свет — чтобы облегчить боль тех, кто в этом нуждается больше всего.

Образы маленькой Лилы и ее мамы испарялись подобно сжигаемой огнем старой черно-белой фотографии. На ее месте загорелись два яростных огонька — глаза алого чудовища — отца Симона, который, уже опалив своей злобой весь зал для торжеств внутри аэростата, достиг своей загипнотизированной жертвы, запустив пылающую конечность прямо в грудь своего пригвожденного к трону сына. Симон же завопил от боли, не в состоянии перенести жара всех воспоминаний, которые пробудило пламя отца.

Глядя в черные пустые глазницы трупа своей матери, что обнимала алое тряпье, Симон ощутил, что у него не хватает сил бороться в одиночку и что проще уже сдаться на милость этого чудовища. Однако, прежде чем боль окончательно его сломала, воздух рассек неукротимый свист, который надвое разрезал весь зал, вместе с тем отсекая руку чудовища в пылающем плаще.

Монстр в алом тряпье издал протяжный вой и отшатнулся, давая возможность еще одной фигуре вклиниться между ним и Симоном.

— Похоже, наша дисфункциональная семья действительно в сборе, — тяжело дыша, проговорила окровавленная Лила, сжимая в руках длинный ритуальный клинок, который, судя по всему, состоял из ее собственной крови, — так что зря наш отец продал ту трехкомнатную квартиру.

— Но пентхаус-то больше в любом случае, — попытался отшутиться Симон, чувствуя, что как его собственные, так и силы Лилы уже на исходе.

— У нас есть всего один шанс спасти его, — прошептала Лила, — готовься, он снова нападает!

Симон перевел взгляд на ревущее пламя впереди, вместе с тем ощущая, как корабль буквально начал трещать по швам и разваливаться от удара Лилы. Следующим впечатлением Симона явилась яркая вспышка, которая затмила не только огненное представление Реггса, но и всякую иную форму в пространстве, сливая воедино все формы, что исходили, как успел заметить юноша, от маленького пушистого комочка в руках девушки.