Затмение Сердца

Глава 57 Десять минут после Затмения

Щурясь от ослепительного света, что буквально выжигал его мозг, путник хотел было вновь свернуться клубком и стать золотым светом, которым он и был всегда, однако его от этого множество раз до этого уже осуществленного им же акта лени спасло новое ощущение, что бесцеремонно вторглось в его реальность. И было оно весьма мокрым.

Приложив ладонь ко лбу, а затем чуть приподняв голову, путник увидел морду переливающегося разными цветами утконоса, который старательно вылизывал его подбородок. Он единственный не был защищен карнавальной маской, сняв которую, путник поднял над собой. Путешественник пристально глядел через ее три глаза на утреннее солнце, которое уже и позабыло напрочь о том, что всего несколько минут назад было целиком закрыто чьей-то тенью.

— Наконец-то настало утро! С днем рождения! — проговорил до боли знакомый голос, что принадлежал его возлюбленной Лиле, на чьих коленках, удобно расположившись, и обнаружил себя Симон, который лишь ошарашено ответил:

— Доброе утро.

Знала ли Лила о том, что ему исполняется двадцать лет? Или же поздравила его в символической форме, дабы подчеркнуть исключительность того, что он пережил эту безумную ночь души? Это было ему неведомо. На самом деле его сейчас занимал даже не этот вопрос, а непосредственное наблюдение за ее питомцем — утконосиком, от которого в разные стороны исходили разноцветные нити. Они разбегались во все стороны мира. Но само маленькое животное было лишь проявлением этой мировой информационной паутины. Центром же всей системы, куда сходились все нити этой реальности, была грудь со шрамом Лилы, внутри которой через полупрозрачной кожу проступали контуры бьющегося узора алого огня.

— Можно? — неловко спросил Симон, чуть привстав, на что Лила лишь улыбнувшись, кивнула головой. После одобрительного жеста Симон, приблизившись к ней, аккуратно приложился ухом к ее груди, в которой стучало полное жизни и юношеских надежд сердце. Симон ощутил, как на глазах его выступили слезы, после чего он, нисколько не стесняясь, чуть отстранившись, посмотрел в лицо Лилы, в котором до сих пор угадывался без труда образ Богини:

— Ты ведь понимаешь, что это не навсегда? — спросила Богиня Симона собственным голосом.

Симон лишь кивнул в ответ.

— Понимаешь, что у всего есть конец. И у нас с тобой тоже? Что и он будет трагичным? Что это сейчас мы купаемся в лучах эйфории и надежды, в то время как через год, сто или даже миллион лет, что пролетят в одно мгновение, мы поймем, что не властны даже над своей собственной судьбой? И будем проклинать тот момент, когда обрели сознание и свои желания, которые неизбежно приведут нас к страданиям и в конечном итоге болезненной смерти всех, кто нам дорог, нашего мира и нас самих?

Симон целиком сфокусировался на амулете Богини-Бабочки на ее груди, который переливался разными цветами. Видя перед собой сконцентрированную в одной точке историю жизненного опыта Лилы, он уверенно кивнул еще раз, с трудом засунув руку под изодранную и окровавленную олимпийку, извлекая оттуда небольшое, помятое и уже начавшееся крошится изображение Богини — напоминание о его бабушке, которое, по всей видимости, ему более не требовалось, и что он с легким сердцем развеял на ветру.

— Хорошо, — улыбнулась Лила, проследив взглядом за исчезающим в пространстве пустом изображении, где когда-то жила Богиня. Она снова улыбнулась:

— Тогда мы сможем поиграть еще немного, — с этими словами она приподняла голубую маску с лица Симона, которую он уже успел вновь нацепить на себя, и слилась с ним в поцелуе, который стер как трагедии прошлого, так и будущего, оставив во всем мироздании лишь двоих влюбленных, которые всегда были, есть и будут в любое время и в любой точке пространства, вне зависимости от того, какие имена оба будут носить в этот магический момент величайшего таинства, что у всех на самом деле всегда на виду.

— Пойдем, — встав после краткого момента вечного блаженства, улыбнулась Лила, увлекая за собой Симона, который, подхватив одной рукой утконоса, последовал за ней к краю на вершине пирамиды. Глядя вниз на залитую разными цветами долину теперь уже мирного острова, его сердце трепетало, не находя и следа от былого кровавого хаоса. Ему на смену пришла упорядоченная математическая гармония, которую мозг Симона в буквальном смысле видел — то ли благодаря эйфоретикам чипа, то ли благодаря настойке охотников, то ли благодаря силе всепроникающей любви, которая жила, в том числе, и в искрящихся электричеством ладонях двоих представителей совершенно разных культур, которые они крепко сжимали, ощущая ветер перемен, который ласкал их лица.

— Похоже, вы все-таки справились, — раздался голос позади влюбленной парочки, которая мгновенно повернулась к приблизившейся к ним фигуре, разодетой в шаманский наряд с поднятой кверху маске многоглазого утконоса. За ней скрывалось украшенное узорами лицо Алексы Фландерс, — рада познакомиться с вами лично, — протянула она руку.

Лила уверенно пожала ее, после чего уже Симон смущенно коснулся ее ладони.

— Что такое? — вопросительно вскинула одну бровь Алекса.

— Да просто… Все ведь это произошло из-за меня.

— Это? — смутилась Алекса.

— Не делайте вид, что не понимаете. Я, может, в каком-то смысле и сын почившего Императора, но теперь, когда его нет, явственно ощущаю, что это, напротив, он был моим продолжением и частью, а не я его. А потому нет никакой уверенности в том, что я не стану таким же, как он, или что я прямо сейчас не морочу вам всем голову, только и ожидая шанса захватить власть.

— Но ведь ты этого и не пытаешься сделать, — улыбнулась Алекса в то же самое время, как Лила тревожно сжала ладонь своего любимого.

— Пока что, — выдохнул Симон, — но кто знает, что произойдет в следующее мгновение? Вы ведь точно также надеялись и на Дэниэля Харта, которого мы отрезали от сети всего несколько минут назад, предотвратив катастрофу. И откуда мы знаем, что он не попытается совершить все эти преступления снова? Что его существо было отравлено вирусом его прадеда, а не он самостоятельно решил, прикрывшись этим великим злом, совершить все эти ужасные злодеяния?

— Ты прав, — кивнула Алекса, — мы не знаем. И никто не знает, что будет дальше. Но пока добро пожаловать на борт, капитан!

— Что? — опешил Симон. — Какой такой капитан?

— Наш новый рулевой, — улыбнулась Алекса, — видишь ли… Мы первый искусственный интеллект, дуплекс двух сознаний — Ash–Lexxx провалили, по сути, защиту корабля. И то, благодаря чему он до сих пор существует, и благодаря чему все пассажиры остались в живых, это ты.

— Но я… Я ведь ничего…

— Ты сделал выбор. И это самое важное. Плюс твои вычислительные мощности оказались куда лучше, чем у нас и у Стивена Харта, которого ты сам взломав, стер из этой реальности.

— Но что… Что произойдет с Дэниэлем? Что произойдет со всеми остальными? — растерянно проговорил Симон.

Алекса сделала небольшой жест в воздухе, который обратился в полупрозрачные соты-снежинки, из которых состояло все пространство вокруг до самого края этой реальности. Она, казалось, целиком обратилась в видимый код, который воспринимался Симоном как механически-органические конструкции, что его мгновенно окружили и будто бы обращались к нему напрямую, благодаря за его подвиг. В каждой из таких ячеек он увидел по всякой твари, начиная с самого мельчайшего кварка, атома, простейшего, насекомого и заканчивая человеком, крупным животным, хищным ящером и целыми планетами со звездными системами. Каждый из объектов все время менялся, трансформируясь то в явление большее, чем он сам, то меньшее, до тех пор, пока их образы не стали преображаться в обнаженные фигуры пассажиров в полупрозрачной одежде, состоящей из роя наномашин, в которых они и парили на орбите их нового дома.

Среди этих ячеек Симон находил образы ему уже давно знакомые — с кем учился в школе, университете… Его память даже узнавала в них случайных прохожих, солдат алой стражи без их костюмов-насекомых, жителей острова — братьев и сестер охотников.

— Это… Это все…

— Да, пассажиры. И их коллективный и индивидуальный опыт, который они пережили.

— То есть каждый из них был кем-то и в этой действительности?

— Каждый из них не был никем конкретно и при этом был каждым. При перезагрузке систем корабля все пассажиры вводятся в анабиоз, своеобразную медитацию, где их разумы синхронизируются и образуют это виртуальное пространство игры, где они могут отыгрывать разные роли, чтобы им не было скучно во время этого процесса — вроде как посмотреть фильм или почитать книгу, но где ты вовлечен в процесс. Харт же взял контроль над этой стимуляцией и превратил его в самый настоящий хаос — рай для себя и ад для всех остальных. По крайней мере, он на это надеялся, создавая тебя и стараясь дать тебе все, чего он сам был лишен еще при своем физическом существовании. Но кое-чего он все-таки не учел.

— И чего же? — выдохнул Симон, пытаясь принять для себя всю эту новую информацию.

Алекса улыбнулась, протянув руку и положив свою ладонь на его грудь:

— У тебя есть сердце, Симон Харт… Нет, Симон Реггс! Потому что когда у тебя был выбор — украсть сердце, мечты и жизнь своей возлюбленной, ты решил этого не делать! Потому что в отличие от твоего создателя ты никогда не терял его, и тебе поэтому просто незачем было отнимать его у других.

Симон посмотрел на Лилу, чьи глаза были полны слез и что кивнула в сторону, куда-то за спину Алексы, где собрались уже несколько знакомых Симону фигур, к которым он направился навстречу.

По дороге к этим воспоминаниям из прошлого он увидел сидящего в стороне одноглазого солдата, у которого теперь на месте были оба глазных яблока и который, не предпринимая попыток даже подойти поближе, лишь отсалютовал ему, на что Симон благодарно кивнул головой, уже оказавшись в объятиях Кейт, которая, по ощущениям, до сих пор состояла из одних шипов. Однако они теперь, жаля его, доставляли Симону не боль, но, напротив, дарили эйфорию, которая заставляла его испытывать благодарность за полученный опыт.

Симон поднял голову и увидел стоящего рядом Эдварда, который несколько медлил из-за того, что не понимал, как ему следует себя вести.

Немного отстранившись, Симон посмотрел на своих друзей, в которых до сих пор угадывались архетипические образы, соответственно, отторжения и поглощения, однако теперь уже не они контролировали их личности, а напротив, являлись интегрированными элементами собственных психических систем юноши и девушки, что визуально также выражалось в дизайнерских решениях их одежды вроде шипов, что оплетали обнаженный стан Кейт, или висящих на Эдварде вроде трофеев лиловых пираньих голов.

Симон чуть отстранился, все еще продолжая держать обоих своих спутников за плечи. Затем он склонил голову и сказал:

— Вы уж берегите друг друга.

— Хорошо, — уверено ответил ему Эдвард, пожав руку. Симону хотелось что-то сказать им на прощание, но, казалось, все что он мог им проговорить вслух, они уже безмолвно пережили вместе за эту безумную ночь.

— Но может все-таки у тебя найдется пара реплик для одного человека? — подойдя к троице, улыбнулась госпожа Флауэрс. — О! Наверное, вы меня и не узнали сразу, раз у вас такие лица! Ну а что поделать? Мне, видимо, не положен, как у вас, тоже какой-то утешительный приз — аксессуар вроде маски бронтозавра ну или типа того.

Эдвард, несмотря на то, что он пережил этой ночью, опять покраснел как рак.

— Да ты не переживай! –по-матерински приобняв его, улыбнулась профессор. Поцеловав Симона в лоб, она смутила его еще больше, после чего протянула руку по направлению к фигуре, что стояла чуть поодаль.

Симон, набрав побольше воздуха в грудь, чуть подался вперед и, посмотрев назад, прочитал в глазах всей троицы все то, о чем они могли часами рассуждать. Развернувшись, он уверенным шагом проследовал до сидящего у самого края пирамиды Симона Реггса-старшего, который не сдержал своей улыбки:

— Ты сделал это, Симон.

— Похоже на то, папа.

— Ты спас этот мир. Спас от меня, чуть не погубившего его.

— Ты не виноват, папа…

— Нет, нет, стоп! Послушай меня, дорогой… Я не самый лучший оратор, но я хочу, чтобы ты знал… –он встал в полный рост перед сыном, — я тобой горжусь. Горжусь тем, что ты отличаешь хорошее от плохого и не такой слабак, как я. Всю жизнь я пытался казаться сильным, хотя все время шел на поводу у этой твари, сам того не осознавая, в то же самое время, как ты одолел… Одолел этого Харта меньше чем за одну ночь! Я просто хочу сказать тебе спасибо за то, что спас всех нас. Что спас меня и мое сердце.

Симон не знал, правда ли его отец раскаивается за содеянное и действительно ли он верит в то, что говорит, или же это Алекса подшаманила с биохимией мозга всех жителей этой симуляции, однако сил, а главное, желания проверять все это у Симона не было никакого, а потому он без лишних слов крепко обнял своего настоящего отца. В этот самый момент небеса в буквальном смысле разверзлись в виде разноцветного геометрического бутона, после чего из него в самый центр площадки, где они находились, ударил поток яркого света. При внимательном рассмотрении он тоже разбивался на узоры, что превращались в волны расходящейся на небосводе видимой информации. Со стороны все было похоже на восходящий с поверхности планеты разноцветный поток, что пробивал брешь на границе с темнеющим молчанием космоса.К этому потоку и направилась Алекса. Встав прямо в него, она стала сначала медленно, но затем все быстрее подниматься наверх. В то же самое время ее слова прозвучали в уме Симона:

— Мы ждем вас, капитан. Выбор, конечно, за вами, но мне почему-то кажется, что вы его сделали, причем уже очень и очень давно… — эхом повторясь в мозгу Симона, это послание затухало по мере того, как его источник превращался в сияющее светило на небосклоне, что состояло из целого мириада мерцающих разноцветных звезд-пассажиров.

— Я ведь так хотел, чтобы мы все вместе жили тут, — выдохнул отец, — ты, я и Ирис… Но вот как в итоге все обернулось… И ты тоже уходишь, сынок.

— Возможно, — улыбнулся Симон, посмотрев в сторону, где на вершину пирамиды стали подниматься все больше и больше людей, что начали обниматься друг с другом, — но один ты точно не останешься, — кивнул Симон на женщину, которая медленно возникла в пространстве на вершине пирамиды и к которой, содрогнувшись, его отец побежал со всех ног, в конце концов заключив в объятия.

Симон не стал подходить к ним, а повернувшись к восходящему потоку, пошел к нему навстречу, видя, как точно также, но, с другой стороны, к нему идет навстречу Лила. Она шла вместе со своей матерью, которая слегка насмешливо, но все же с теплотой посмотрела на отца своего ребенка. Казалось, Арджуна больше не ревновала и не проклинала Реггса-старшего за то, что он тонул в чужих объятиях.

Позади Лилы и Арджуны шли Шанти, Индра и другие жители острова. Встав напротив друг друга на расстоянии около метра, куда бил луч, Симон протянул Лиле утконоса, которого все это время держал на руках и которого чуть не унес поток наверх. Лила, однако, вовремя успела его перехватить:

— Ты что, дурак? — едва сдерживая слезы радости, проговорила она.

— Значит, это прощание? — выдохнул Симон.

— Ты тоже это понял?

— Да. Это не мой мир. Больше не мой. Поэтому я должен идти.

— Я понимаю… Но… Что ты чувствуешь?

— Пока что эйфорию. Но когда она пройдет… Честно, я не знаю, смогу ли пережить наше расставание.

— Я… Я могу пойти с тобой.

— Не уверен, что ты готова на это, — выдохнул Симон, — разве мы для того столько сражались, чтобы ты оставила всех, кого ты любишь?

— Даже зная, что все это лишь сон?

— Даже зная, что все это лишь сон.

— А ты не хочешь их увидеть? Своих бабушку и дедушку? Маму?

— Уже увидел… По крайней мере, Ирис, — улыбнулся Симон, чуть качнув назад головой.

— Ты понимаешь, что я имею в виду. Разве все это сравнится с опытом настоящей встречи?

— Да, понимаю, — выдохнул Симон, — думаю, что хочу, но я боюсь стать тем, в кого превратился мальчик по имени Стивен Харт. Мертвые для меня остаются мертвыми. Только и всего.

— Значит, и я тоже?

— Будет зависеть от того, готова ли ты пойти со мной дальше.

Лила тяжело вздохнула, что было самым красноречивым ответом. Симон же, чувствуя, что, если останется тут хотя бы еще на минуту, уже не выберется никогда. Он сделал уверенный шаг навстречу неизвестности и, последний раз потрепав утконоса Лилы и поцеловав ее саму в лоб, стал подниматься над землей.

Лила схватила было его за ладонь, но сила притяжения оказалась сильнее, и она разжала руку, бессильно наблюдая за тем, как ее слезы поднимаются наверх вместе с человеком, которого она любила больше всего на свете.

Уже воспарив над поверхностью на несколько десятков метров, Симон задался роковым вопросом: «А правильно ли он поступает? Стоило ли слушать эту Алексу вообще?» — он посмотрел на собравшихся внизу людей. На Симона и Ирис Реггс, которая послала ему воздушный поцелуй, отчего сердце Симона сжалось от чувства, которое он казалось, похоронил в себе очень давно. Рядом с ними он увидел и бабушку, и дедушку, которые махали ему своими руками, отчего Симон уже не сдерживал своих собственных слез, наблюдая за тем, как их силуэты становятся все меньше. Как и образы тысяч стражей, что махали своими алыми перчатками, как миллионы гражданских Метрополии Сердца и острова Крови. Стихал и рев тысяч ящеров, провожающих его в последний путь. В какой-то момент Симон уже престал различать лица всех, кого не успел узнать за свою короткую жизнь, и всех, кого, он, напротив, успел узнать довольно хорошо — Кейт, Флауэрс, Эдварда, Индры, Шанти и, конечно, Лилы, которая до последнего смотрела за тем, как Симон превращается в точно такую же недостижимую для нее звезду, как когда-то и Индра.

Окружающая же Симона обстановка поменялась кардинально — пирамида сверху выглядела живым и пульсирующим существом, к которому стекалась вся разумная жизнь, чтобы проводить своего спасителя, что уже всерьез сомневался в своем выборе. В то же самое время он, однако, осознавал, к чему именно могли привести все его привязанности. Их уродливость Симон наблюдал воочию пусть и совсем недолго в лице Стивена Харта. Но все же именно благодаря этому он успел понять, чем он точно быть не хочет. А вот кем Реггс-младший тогда хотел бы стать? На этот вопрос он не знал ответа. Да и, по правде говоря, он уже не имел никакого смысла. Это стало кристально ясно, когда ландшафт джунглей внизу с пирамидой в самом центре превратился во фрактальный рисунок, к которому он, напротив, как будто бы стал обратно притягиваться, а не отталкиваться как при взлете. Это изменение перспективы полностью сбило его ориентацию в пространстве, и путник уже не понимал, где именно находится верх, а где низ. Все вокруг превратилось в единый узор мироздания, где ум Симона растворялся, летя по тоннелю, что состоял из ярких вспышек, по визуальному эффекту похожих на стробоскоп со вчерашней вечеринки. Давящий же в это самое время на него со всех сторон утробный гул, казалось, буквально стирал его из этого измерения навсегда. Эта мысль пришла к нему в голову только сейчас: «А как именно он сможет, не имея тела, существовать вне виртуального мира? Может быть, Алекса просто его обманула? Может, его просто сотрут прямо сейчас в качестве необходимой меры безопасности, а не как-то заставят родиться в мире материи?»

Эта догадка становилась все вероятнее, когда его тело буквально начали разбирать на части какие-то существа, что постоянно меняли свою форму. Симону сначала казалось, что это были акушерки, которые когда-то помогли появится ему на свет. Затем он был уверен, что это были брошенные дети из детского дома, которые издевались над ним, пока его не забрали приемные родители. Потом сами задиры и стали Симоном Реггсом-старшим и Ирис, его бабушкой и дедушкой и всеми, кого он знал — каждым живым существом, что то плакало, то смеялось над его текущим состоянием. Наконец, он или они, Симон не мог сказать наверняка об их числе, обратились в органическую версию алых стражей — межпространственных насекомых, а затем их врагов, точно таких же разноцветных и мерцающих голографических ящеров, чьи образы были куда более выразительнее чем те же искусственные голограммы на вечеринке «Затмение». Может быть, эти существа были настолько иного порядка, что его ум просто не мог их воспринять во всем их великолепии, а потому его разуму и приходилось заменять их реальные облики теми конструктами, которые он хоть как-то мог обработать. Оставалось неизменным лишь одно — путник смотрел на свое тело, что эти силы медленно разбирали по кусочку, прощупывая каждый атом информации, из которого он состоял. Они проникали в его каждое воспоминание до тех пор, пока от Симона не осталось ничего, кроме золотого света — кокона, который, казалось, сзади кто-то обхватил своими руками, чтобы сберечь. Однако даже если это и было так, это уже не имело никакого значения, поскольку разноцветные вспышки вокруг достигли такой интенсивности, что превратились в один неделимый световой поток, заставивший небольшой золотой кокон раствориться в своем испепеляющем огне забвения.