Танец Клинков: Академия убийц

ГЛАВА 41: Шёпот в темноте

Ад имел имя. Подземелье Академии Теней. И для Анны Теневой это был её персональный, ледяной ад, где каждый удар сердца отсчитывал секунды до неминуемой казни.

День первый. Холод. Сырой, проникающий холод, который не отступал ни на секунду. Он поднимался от каменного пола, сочился из стен, капал с потолка, смешиваясь с запахом гнили и отчаяния. Анна сидела на комковатой, грязной соломенной подстилке, обхватив колени руками в тщетной попытке сохранить остатки тепла. Её камера была каменной коробкой, где три шага были роскошью, а потолок нависал так низко, что, казалось, давил на плечи, пригибая к земле.

Магические оковы на её запястьях были не просто металлом. Они были вампирами. Анна чувствовала, как они вытягивают из неё не только Поток, но и саму жизненную силу, оставляя после себя звенящую пустоту. Сила, которая позволяла ей танцевать на лезвии клинка, покинула её тело, оставив лишь хрупкую оболочку, которая едва могла двигаться. Она больше не была «Танцующей смертью», победительницей турнира, Основательницей Восьмой Школы. Она была просто девушкой в клетке, приговорённой к смерти.

День второй. Темнота. Не только физическая. Слабый, призрачный свет из узкой щели под потолком не разгонял мрак, а лишь подчёркивал его глубину, создавая зловещие тени, которые плясали на стенах, как демоны из ночных кошмаров. Темнота проникала в разум, отравляя воспоминания. Финал турнира, рёв восторженной толпы, гордая улыбка Учителя Григория, объятия Максима и Ирины, тёплый взгляд Алексея, слёзы счастья матери — всё это казалось далёким, нереальным сном, ложью, которую она сама себе придумала, чтобы выжить. Реальность была здесь — в этой камере, в этом холоде, в этой безнадёжности.

День третий. Отчаяние. Надежда, которая была её верным спутником все эти годы, начала угасать, как пламя свечи на ветру. Она вспомнила слова Громова, сказанные с холодной, триумфальной улыбкой: «Через неделю ты будешь казнена. Как и твой отец». История повторялась. Круг замыкался. Она, дочь Дмитрия Теневого, пошла по его стопам и пришла к тому же финалу — к эшафоту. Она проиграла.

Еду приносили раз в день. Железная миска с жидкой, безвкусной похлёбкой, от которой сводило желудок, и кусок чёрствого хлеба, твёрдого, как камень. Но Анна ела. Заставляла себя. Сглатывала каждый кусок, давясь от отвращения и слёз. «Даже если я умру, — шептала она себе, — я умру сражаясь, а не от голода в этой проклятой дыре».

Ночью, когда тишина в подземелье становилась абсолютной, нарушаемая лишь капающей с потолка водой и писком крыс, она услышала шёпот.

«Анна…»

Голос был слабым, хриплым, едва слышным. Но знакомым. Он доносился из соседней камеры, через небольшое отверстие в стене, пробитое временем, едва ли большее, чем кулак.

«Учитель Григорий?» — прошептала Анна, подползая к стене. Её сердце забилось быстрее, разгоняя холод.

«Да… дитя… я здесь…»

Она прижалась ухом к холодному камню. «Вы живы. Боги, вы живы».

«Едва», — в голосе Григория слышалась боль, смешанная с горькой иронией. — «Но разум… разум ещё работает».

И каждую ночь, в этой непроглядной тьме, Учитель Григорий рассказывал ей правду. Не ту, которую он осмелился произнести на суде. А ту, которую хранил в своём сердце двадцать лет, как яд, медленно отравляющий душу.

«Твой отец, Дмитрий, был не просто честным человеком, Анна, — шёпот Григория был едва слышен. — В мире убийц и заговорщиков он был опасным идеалистом. Реформатором. Он верил, что Гильдия Тени, что вся система ассасинов может служить не только золоту и власти, но и справедливости».

Анна слушала, затаив дыхание, впитывая каждое слово, как иссохшая земля впитывает воду.

«Он узнал о коррупции в Совете Гильдий. О так называемом «Чёрном союзе» — тайном альянсе глав самых могущественных Гильдий: Меча, Копья и Кулака. Они использовали средства Академии, налоги, которые платили простые граждане, для личного обогащения. Они покупали политиков, судей, вели тайные войны за торговые пути, устраняли конкурентов, прикрываясь контрактами Академии. Империя гнила изнутри, а они пировали на её костях, становясь богаче и могущественнее с каждым днём».

«Но главным организатором этой коррупционной схемы был не Громов», — продолжил Григорий, и Анна почувствовала, как холодок пробежал по её спине. — «Громов был лишь цепным псом, исполнителем, жаждущим власти. Настоящий кукловод, тёмный кардинал этой империи теней — князь Иван Волконский. Один из богатейших аристократов, глава древнего рода, чей герб — волк в огне — внушал страх всей знати. Он был тайным покровителем «Чёрного союза». Его семья веками стремилась к абсолютной власти. Ему мешала только одна сила — независимая Гильдия Тени, которая всегда стояла особняком, подчиняясь лишь собственному кодексу чести и королю. Твой отец, как Глава Гильдии Тени, был последним препятствием на его пути к трону».

Григорий замолчал, собираясь с силами. Его дыхание было прерывистым, болезненным.

«Дмитрий собрал доказательства. Документы, свидетельства, магические записи. Целый архив, который мог разрушить империю Волконского. Он собирался выступить на ежегодном собрании Совета Гильдий и разоблачить всех. За день до собрания его арестовали. Обвинили в измене. Доказательства, которые он собрал, исчезли. Громов, который тогда был заместителем директора, лично руководил арестом. Он был правой рукой Волконского. Его верным псом, получившим за это пост Директора».

Слёзы текли по лицу Анны, но она не издавала ни звука. Она просто слушала, и её сердце медленно превращалось в кусок льда.

«Я… я был там», — голос Григория дрогнул, наполнился невыносимым стыдом. — «Я видел всё. Я был другом твоего отца, Анна. Его лучшим другом. Он доверял мне. Он показал мне часть доказательств, просил помочь. Но у меня была семья. Жена, маленькая дочь… Люди Волконского пришли ко мне. Они не угрожали. Они просто показали мне магический кристалл. В нём моя дочь играла в саду, смеялась. А рядом, в тени дерева, стоял человек в чёрной маске. И он просто смотрел на неё».

Григорий зарыдал. Тихие, старческие, бессильные рыдания, эхом отдававшиеся в тишине подземелья.

«Они взяли мою семью в заложники. Сказали, что если я скажу хоть слово, я больше никогда не увижу ни жену, ни дочь. И я… я молчал. Я смотрел, как казнят моего лучшего друга. Как его имя смешивают с грязью. Как его дочь, маленькую девочку, объявляют дочерью предателя. И молчал. Двадцать лет я жил с этим грузом, Анна. Двадцать лет я был трусом».

Анна прижалась лбом к холодной стене. Боль в её сердце была острее, чем от любого клинка. Ненависть к Громову, которая казалась ей всепоглощающей, теперь выглядела детской обидой. Её враг был не просто человеком. Её враг был системой. Прогнившей, коррумпированной империей, которая пожирала своих лучших сыновей и возвышала худших.

Она чувствовала бессилие. Отчаяние. Её победа над Громовым на суде, её триумф, её так называемая месть — всё это было лишь спектаклем, поставленным настоящим кукловодом. Она была лишь пешкой в чужой игре, так же, как и сам Громов, который, как оказалось, тоже был всего лишь инструментом.

«Нет», — внезапно подумала она. В темноте её сознания вспыхнула искра. — «Нет».

Слова Григория о чести отца, о его попытке изменить мир, зажгли в ней новый огонь. Дикий, неукротимый. Это было уже не просто желание отомстить. Это было желание завершить то, что начал её отец. Уничтожить коррупционную систему до основания.

Это была уже не личная месть. Это была война. Её война.

На пятый день она приняла решение.

Ночью, когда тишина снова окутала подземелье, она прошептала через стену:

«Учитель. Спасибо».

«За что?» — удивился Григорий.

«За то, что рассказали мне правду. Всю правду. Вы дали мне то, чего у меня не было с самого детства. Цель».

«Какую цель, дитя? Мы в ловушке. Через два дня суд. А потом — казнь. Это конец».

«Нет», — голос Анны был твёрдым, как сталь. — «Суд будет спектаклем. Казнь — его финал. Но я не собираюсь играть в этом спектакле. Я напишу свой собственный финал».

«О чём ты говоришь?»

«Я сбегу, учитель. И я заберу вас с собой».

Григорий долго молчал. В его камере слышалось только прерывистое дыхание.

«Как? Оковы подавляют магию. Охрана патрулирует коридоры каждые полчаса. Стены толщиной в метр. Это невозможно, Анна. Никто не сбегал из этого подземелья за триста лет».

Анна улыбнулась в темноте. Улыбка была холодной, хищной, полной обещания боли.

«Я танцовщица, учитель. Моё тело — моё оружие. Мой разум — моя сцена. Даже в цепях. Даже в темноте». Она вспомнила свою прошлую жизнь, уроки в балетной академии. Анатомия. Биомеханика. Пределы человеческого тела, которые можно растянуть, сломать, а затем собрать заново.

«Танец может разрушить стены, учитель. Даже если это танец в темноте».

На седьмой день, в день суда, когда тяжёлые шаги двух стражников приблизились к её камере, они ожидали найти сломленную, плачущую девушку.

Вместо этого они нашли пустую камеру.

Солома была разбросана. Перевёрнутая миска из-под похлёбки валялась в углу. Магические оковы лежали на полу, раскрытые, как пасть зверя, упустившего свою жертву.

И на стене, нацарапанное острым камнем, было одно слово.

Простое. Насмешливое. Полное обещания.

«Антракт».

Танец не закончился. Он просто взял перерыв. И следующий акт обещал быть кровавым. Очень кровавым.