Танец Клинков: Академия убийц

Глава 72: Танец на лезвии

Свет в бальном зале погас не сразу. Он умирал медленно, неохотно, словно сама роскошь дворца цеплялась за последние отблески хрусталя и золота. Сначала потускнели массивные люстры, подвешенные под куполом, как застывшие в падении звёзды. Затем, повинуясь невидимой команде техников, померкли настенные бра, оставляя лишь слабый контур огромного пространства. И, наконец, тьма поглотила всё — паркет, зеркала, тысячи лиц, застывших в ожидании.

Остался только один луч. Белый, чистый, беспощадный. Он прорезал темноту, как скальпель, и ударил в центр сцены, выхватывая из небытия тонкую, хрупкую фигуру.

Анна стояла неподвижно.

Её поза была не просто статикой. Это было остановленное движение, замерший вдох перед прыжком в бездну. Руки, скрещённые на груди, не защищали — они сдерживали. Сдерживали ту бурю, что билась внутри, под корсетом, расшитым жемчугом, под белой пачкой, похожей на облако, под слоями грима и чужой личины.

Музыка началась с тишины. Едва слышный перебор арфы, напоминающий рябь на воде. Динь-динь-динь. Капли дождя, падающие в озеро. Или слёзы, падающие на камень.

Анна сделала первый вдох. И первый шаг.

Она начала не с классического па. Она начала с дрожи. Едва заметной волны, которая прошла от кончиков пальцев рук до самого сердца. Это было не «Лебединое озеро» в его каноническом, имперском понимании, где всё подчинено геометрии и красоте. Это была исповедь.

Анна танцует не для зрителей. Она танцует для призраков.

Перед её внутренним взором, перекрывая сияние прожектора, стояли они. Максим, с его застенчивой улыбкой и щитом, который он так и не успел поднять в последний раз. Григорий, её первый наставник, чья кровь напитала камни подземелья. Отец, чьё лицо она помнила только по старым голограммам и чужим снам.

Она танцевала их боль. Их несбывшиеся надежды. Их ярость.

Её движения были текучими, как ртуть, и острыми, как бритва. Она скользила по сцене, едва касаясь пола пуантами, и казалось, что гравитация для неё — лишь условность, закон, который можно нарушить, если у тебя достаточно воли.

В первом ряду, в ложе, обитой красным бархатом, сидел Директор Громов.

Он не был похож на злодея из детских сказок. Никаких чёрных плащей, злодейского смеха или черепов. Он выглядел как успешный, уверенный в себе мужчина средних лет, облечённый властью, которую он носил так же естественно, как свой парадный мундир. Серебряные эполеты тускло блестели в отражённом свете. В руке он держал бокал с дорогим вином, но вино оставалось нетронутым.

Громов смотрел на сцену.

Обычно балет его утомлял. Он считал это искусство слишком жеманным, слишком оторванным от реальности. Но сегодня… сегодня что-то заставило его податься вперёд.

«Кто она?» — пронеслось в его голове.

Он видел сотни балерин. Видел прим Императорского театра, видел заезжих звёзд из-за границы. Все они были прекрасны, техничны, безупречны. Но они были куклами. Красивыми, дорогими куклами, которые выполняли команды хореографа.

Эта женщина была другой.

В её танце не было покорности. В каждом повороте головы, в каждом взмахе руки сквозила дикая, первобытная сила. Она не просила аплодисментов. Она требовала внимания.

Громов прищурился. Что-то в её пластике… этот резкий поворот корпуса… этот наклон шеи…

Дежавю ударило его под дых.

Память, которую он тщательно хоронил двадцать лет назад, вдруг ожила. Он увидел другой зал. Меньше, скромнее. Зал для тренировок. И другую женщину. С такими же глазами, в которых горел огонь, способный сжечь мир.

— Ты… — прошептал он одними губами. Но тут же одёрнул себя. Невозможно. Та женщина мертва. Он лично позаботился об этом.

— Великолепно, не правда ли? — голос князя Волконского, сидевшего рядом, прозвучал как скрежет металла по стеклу. Князь был уже изрядно пьян, его лицо раскраснелось, а взгляд блуждал по ногам танцовщицы с откровенной похотью. — Какой темперамент! Говорят, она с юга. Надо будет пригласить её в мой особняк после бала. У меня есть… коллекция редких вин, которую ей стоит оценить.

Громов поморщился. Пошлость Волконского раздражала его, как зудящая царапина.

— Смотри на танец, идиот, — процедил он сквозь зубы, не отрывая взгляда от сцены. — Ты видишь технику?

— Технику? — Волконский хихикнул. — Я вижу ножки. И, судя по всему, весьма гибкую спину.

Громов отвернулся от него. Его инстинкты, отточенные годами интриг и выживания, кричали об опасности. Но разум, убаюканный безопасностью дворца и собственной властью, шептал: «Это просто балерина. Просто талантливая девка. Расслабься».

И Анна знала это.

Она чувствовала его взгляд на себе, как физическое прикосновение. Липкое, холодное, оценивающее. Она знала, что он смотрит. И она играла с ним.

Каждый раз, когда она поворачивалась к залу лицом, она встречалась с ним глазами. Грим менял её черты, делал их более резкими, театральными, чужими. Но глаза… глаза спрятать было нельзя. И она вкладывала в этот взгляд всё.

«Смотри на меня, Громов», — думала она, делая серию пируэтов, превращаясь в белый вихрь. — «Смотри и восхищайся. Ты думаешь, что видишь искусство? Ты видишь свою смерть, одетую в кружева. Я гипнотизирую тебя. Я — твоя кобра, а ты — кролик, который замер перед броском».

Она замедлила темп. Музыка стала тягучей, тревожной. Анна прогнулась назад в глубоком камбре, так низко, что её голова почти коснулась пола. Её руки изогнулись, как крылья раненой птицы. Или как лезвия кинжалов, готовых к удару.

Это была дуэль. Психологическая дуэль, где оружием были не мечи и магия, а красота и внимание. Пока он смотрел на неё, пока он пытался разгадать её загадку, он не смотрел по сторонам. Он забыл о своей охране. Забыл о «Тенях», расставленных по периметру. Он был пойман в ловушку собственного любопытства.

А в это время, в другом мире, скрытом от глаз аристократов, шла совсем другая битва.

Мир технических коммуникаций Зимнего Дворца был тесным, жарким и пыльным. Здесь не было золота и бархата. Здесь были трубы, обмотанные изоляцией, пучки магических кабелей, гудящие от напряжения, и запах озона, смешанный с запахом старой смазки.

Ирина ползла по вентиляционной шахте. Её тело ныло от напряжения, колени горели, стёртые о жёсткий металл, но она не останавливалась.

«Ещё десять метров», — шептала она себе под нос, сверяясь с картой на экране наручного коммуникатора. Маленький голографический дисплей светился тусклым зелёным светом, отбрасывая причудливые тени на её лицо, испачканное сажей.

Внизу, под решёткой, по которой она ползла, проходил коридор. По нему шагали патрули. Ирина замирала каждый раз, когда слышала стук сапог.

«Дыши. Просто дыши. Ты тень. Тебя здесь нет».

Она добралась до узловой точки — места, где сходились коммуникации, ведущие к комнате управления проекцией. Здесь было жарко, как в печи. Магические генераторы, питающие иллюзии в зале, работали на пределе, выбрасывая в пространство волны тепла и сырой энергии.

Ирина достала из поясной сумки набор инструментов. Это были не обычные отвёртки. Это были тончайшие щупы из мифрила и адаманта, способные взаимодействовать с магическими полями, не вызывая короткого замыкания. И маленький прибор — дешифратор ауры, который она собрала сама из украденных деталей и гениальных догадок.

Перед ней была панель доступа. Простая на вид металлическая пластина, но Ирина знала: за ней скрывается «Императорский протокол». Защита, которую создавали лучшие умы Академии.

«Ну что, мальчики», — ухмыльнулась она, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. — «Посмотрим, чья школа круче. Ваша академическая зубрёжка или практика Нижнего города».

Она коснулась щупом первого контура защиты. Панель отозвалась сердитым шипением, и по пальцам Ирины пробежал разряд статического электричества. Больно, но терпимо.

— Не вредничай, — прошептала она, подключая дешифратор.

На экране побежали столбики цифр и рун. Система сопротивлялась. Она была живой, злой и очень подозрительной. Она меняла коды доступа каждую секунду, перестраивала алгоритмы, ставила ловушки.

Это была шахматная партия. Блиц. У Ирины было мало времени. Пока Анна танцует, пока Громов смотрит на сцену — у неё есть шанс. Как только музыка смолкнет, окно возможностей захлопнется.

— Давай же… — шептала она. — Ну где у тебя чёрный ход? Должен быть чёрный ход. Все программисты ленивы, даже маги.

И она нашла его. Маленькую уязвимость в протоколе обновления, оставленную кем-то для удалённой диагностики. Щель в броне, не толще волоса.

Ирина вцепилась в неё, как бульдог. Её пальцы запорхали над сенсорной клавиатурой дешифратора, вводя команды быстрее, чем глаз мог уследить.

Взлом протокола… 30 %… 45 %…

Внизу, в коридоре, послышались голоса. Громкие, тревожные.

— Проверить вентиляцию! Датчики показывают аномалию в секторе 7!

Ирина похолодела. Её засекли. Не саму её, но всплеск активности в сети.

— Быстрее, — взмолилась она. — Пожалуйста, быстрее.

60 %… 75 %…

Она услышала, как где-то позади неё, в начале шахты, скрежетнул металл. Решётку вскрывали.

Вернёмся в зал.

Музыка сменила ритм. Теперь это был не плавный вальс, а рваный, синкопированный ритм, похожий на биение сердца в момент опасности. Анна перешла к кульминации первой части.

Её прыжки стали выше, приземления — жёстче. Она металась по сцене, словно птица в клетке, ищущая выход.

За кулисами Алексей стоял, прислонившись плечом к стене. Он выглядел абсолютно спокойным, даже скучающим импресарио, который видел этот номер тысячу раз. Но его правая рука, скрытая в кармане брюк, до боли сжимала рукоять ножа. А левая, раненая, ныла под слоем бинтов и магии.

Рядом с ним стоял начальник охраны Громова.

Этот человек — полковник Корф, как выяснил Алексей из досье Крюка — был опасен. Он не был магом, но он был ветераном пограничных войн. Человеком, который умел убивать голыми руками и который нюхом чуял ложь.

Корф не смотрел на сцену. Он смотрел на Алексея. Изучал. Оценивал.

— Вы нервничаете, господин импресарио, — тихо произнёс он. Голос был сухим, скрипучим.

— Любой артист нервничает во время премьеры, — ответил Алексей, не поворачивая головы. — Даже если он стоит за кулисами.

— У вас пот на виске, — заметил Корф. — И пульс на шее бьётся так, что видно отсюда.

— Жарко здесь. Софиты, знаете ли.

Корф шагнул ближе. Теперь он стоял вплотную, вторгаясь в личное пространство. Это был приём давления. Попытка заставить жертву дёрнуться, сделать ошибку.

— Я проверил ваши документы, Александр, — сказал он. — Они безупречны. Слишком безупречны. Идеальная бумага, идеальные печати. Так не бывает в нашей бюрократии. Всегда есть помарка, смазанная чернильная клякса, ошибка писаря. А у вас — как будто вчера из типографии Императорской канцелярии.

Алексей медленно повернулся к нему. На его губах играла вежливая улыбка, но глаза оставались холодными.

— Может быть, мы просто хорошо платим писарям?

— Может быть, — согласился Корф. Его рука легла на эфес шпаги, висевшей на поясе. — А может быть, вы — не тот, за кого себя выдаёте.

Алексей почувствовал, как мышцы спины напряглись. Момент истины. Если Корф сейчас поднимет тревогу, план рухнет. Анна на сцене окажется в ловушке. Ирина в вентиляции останется без прикрытия.

Нужно было тянуть время. Или убивать.

Но убивать здесь, за кулисами, в двух шагах от сцены — это безумие. Шум, кровь…

Алексей решил рискнуть. Он наклонился к Корфу и прошептал доверительным тоном, словно сообщал великую тайну:

— Вы правы, полковник. Я не совсем импресарио.

Глаза Корфа вспыхнули торжеством.

— Я так и знал. Кто вы? Шпион? Ассасин?

— Я… — Алексей сделал паузу, оглядываясь по сторонам. — Я любовник Марии. И ревнивый муж её сестры. Мы бежим от скандала на юге. Эти документы… скажем так, они стоили мне половины состояния.

Корф моргнул. Он ожидал чего угодно — заговора, бомбы, яда. Но банальной семейной драмы?

Это было настолько пошло и правдоподобно, что сбило его с толку.

— Любовник? — переспросил он, и рука на эфесе чуть расслабилась.

— Именно. Поэтому я так нервничаю. Боюсь, что её муж, этот бешеный мясник с тесаком, ворвётся сюда в любую минуту.

Алексей рассмеялся — нервным, срырывающимся смехом, который звучал абсолютно искренне (потому что нервы у него действительно были на пределе).

Корф смотрел на него с брезгливостью. В его глазах шпион превратился в обычного развратника и труса.

— Идиоты, — пробормотал он, отступая на шаг. — Вся империя катится в бездну, а вы бегаете от рогатых мужей.

Он потерял интерес. Развернулся и отошёл к своему посту, чтобы продолжить сканировать зал.

Алексей выдохнул. Воздух с шумом покинул лёгкие. У него дрожали колени. Это была самая страшная ложь в его жизни.

На сцене Анна заканчивала танец.

Она вошла в финальную фазу — серию из тридцати двух фуэте. Это был вызов. Испытание на прочность.

Раз. Два. Три…

Она вращалась на одной точке, как заведённый механизм. Зал, люстры, лица зрителей — всё слилось в одну цветную полосу.

…Десять. Одиннадцать…

Она чувствовала, как горят мышцы. Как дыхание разрывает грудь. Но она не останавливалась. Каждый поворот был ударом. Ударом по Громову. По его уверенности. По его миру.

…Двадцать. Двадцать один…

Громов в ложе подался вперёд так сильно, что чуть не опрокинул бокал. Он был заворожён. Он никогда не видел такого исполнения. В этом было что-то нечеловеческое. Демоническое.

…Тридцать. Тридцать один. Тридцать два!

Анна остановилась мгновенно, словно налетела на невидимую стену. Она замерла в финальной позе — руки вскинуты вверх, голова запрокинута, грудь ходит ходуном.

Тишина. Абсолютная, звенящая тишина.

И затем — взрыв.

Зал ревел. Аплодисменты были такими громкими, что казалось, сейчас рухнут своды дворца. Крики «Браво!», «Бис!» смешались в единый гул.

Громов медленно встал. Он поставил бокал на столик. И, впервые за много лет, начал аплодировать. Медленно, весомо, с выражением глубокого, почти болезненного уважения на лице.

Анна вышла из позы. Она улыбнулась — той самой улыбкой, которую репетировала перед зеркалом. Улыбкой счастливой, смущённой дебютантки.

Она сделала шаг вперёд, к рампе. И присела в глубоком реверансе.

Её голова склонилась низко-низко. Белые перья в причёске коснулись пола.

«Кланяйся, Анна», — шептал ей внутренний голос. — «Кланяйся ниже. Пусть они думают, что ты покорна. Потому что когда ты поднимешь голову… ты перережешь им глотки».

Сквозь опущенные ресницы она видела носки сапог Громова. Он стоял так близко. Один прыжок. Один удар стилетом, спрятанным в причёске. И всё кончится.

Искушение было невыносимым.

Но она сдержалась. Не сейчас. Не так. Смерть Громова должна быть не точкой, а восклицательным знаком. Она должна стать сигналом, который услышит вся империя.

Анна выпрямилась. Приняла огромный букет красных роз, который ей протянул лакей. Прижала цветы к груди, чувствуя шипы сквозь тонкую ткань корсета.

Шипы кололи кожу, и эта боль отрезвляла. Напоминала, кто она и зачем здесь.

Она посмотрела прямо в глаза Громову. И одними губами, так, чтобы никто не мог прочитать, произнесла:

— Спасибо.

Но в её глазах горело другое слово.

Скоро.

Занавес начал закрываться, отрезая её от зала, от света, от врага. Тёмный бархат поглотил сцену.

Как только последний луч света исчез, улыбка сползла с лица Анны, как маска. Она швырнула букет на пол и наступила на него пуантом, ломая стебли.

Алексей был рядом через секунду.

— Ты была великолепна, — прошептал он, хватая её за руку. — Они купились. Все. Даже Корф.

— Ирина? — спросила Анна отрывисто.

— Она внутри. Система взломана. Ждём сигнала.

Анна кивнула. Её дрожь прошла. Теперь она была холодна и спокойна, как сталь перед закалкой.

— Переодеваемся, — скомандовала она. — Балет окончен. Начинается война.