Третий Лад

Глава 9. Великий наш воин

В этот раз Яков Данилович Лихой выслушал старика Ростислава Глебовича Куркина, главу Дворцового приказа, весьма прилежно и со вниманием. К Государю следует входить резвым шагом, подойти ближе к Трону, один раз склониться в почтительном поклоне в пояс, приложив десницу к сердцу, один раз перекреститься на икону, пожелать кесарю здравия с почтительным обращением, и встать солдатиком наизготове — слушать помазанника Божьего. Обращается со здравицей подобает зело кратко, без витиеватых многословий, к примеру: Государь, великий Государь, великий Царь. Яков Данилович, во время первого визита к самодержцу, малость увеличил одно из нужных обращений — “великий наш Царь”, чем весьма потешил помазанника. Тогда ещё живой и здоровый князь Юрий Милосельский разнёс хохму по Детинцу. Удалого молодца Якова Лихого дворцовые обитатели за глаза стали именовать — “Великий наш воин”.

Теперь воитель сделал всё как полагается и замер перед резным креслом-троном, обитым лазоревым бархатом с золотистыми кистями. Самодержец ехидно улыбался, сидя на Троне, и постреливал в сторону визитёра весёлыми искорками ореховых глаз.

— Ох и ловчила васильковая, ох и лисёнок лукавый! — притворно погрозил опричнику пальцем с диамантовым перстнем Государь.

Яков Данилович смутился и опустил глаза вниз.

— Очаровал-таки строптивицу, карась воложанский!

— Слава Господу, великий Царь. Благодарю за помощь.

— Добро, коли дело полюбовно кончилось: держи новую милость.

Государь легонько хлопнул в ладоши.

— В честь свадебки дарую тебе ещё две тысячи рублей золотыми червонцами. Получишь от меня также поместье и полсотни холопов на прибыток твоей фамилии. И воложанских смердов там прибери, сколько осталось, да сюда волоки.

Яков Лихой рухнул на колени и склонил спину до самого пола.

— А покамест поживёте в имении у Сидякина. Тесть твой — богатый боярин, скопидомник, широко развернулся. Ничего, потесните лекарственника.

Яков Данилович распрямил спину и осветил лик Господина яркими лучами васильковых глаз.

— Великий Государь! Ещё прошу тебя о милости щедрой. Ослобони ты меня от службы в Опричном воинстве. Не по душе мне она... прости сердечно, надёжа, Царь.

— Не по душе тебе верным псом Государя жить? А чего тогда душе твоей беспокойной угодно, помещик Лихой? — нахмурился кесарь.

— Желаю вечно служить тебе, великий Царь! Но не в Опричнине, а на ином поприще.

— На каком поприще? Молви, чего желаешь?

Яков Лихой в растерянности захлопал васильковыми очами.

— Эх ты, тетёха. Поди туда — не знамо куда.

Царь в раздумии обернул голову к резному окну царской палаты.

— Опричный дьяк Колотовкин молвил мне раз, что ты шахматную баталию разумеешь?

— Святая правда, Государь.

— Тогда ступай, — улыбнулся кесарь-благодетель.

— Куда, великий Царь? — насторожился опричник.

Государь многозначительно подёргал бровями. Яков Данилович обернулся направо. У высокого окна, неподалёку от стены, расписанной затейливыми узорами, стоял столик с двумя резными табуретами. А на нём опричник приметил доску и крупные точёные фигурки чёрного и белого цветов: пешицы, ладьи, башни, кони, стройные королевишны-ферязи и две самые крупные фигуры — Чёрный и Белый Государи.

“Как я сразу не приметил такое чудо… С волненья, небось”.

У дверей Царской Палаты замерли в карауле двое стрельцов-рындовин в белонежнейших кафтанах, вооружённые посольскими топориками. На их головах утвердились высокие рысьи шапки. На оружие с раздражением пялилась парочка важных вельмож — глава Торгового приказа Иван Калганов, и глава Собрания — Михаил Романовский. Среднего роста кряжистый Иван Калганов сердитым взором окинул крупноватую дородистую фигуру высокого старикана Романовского.

— Нахватался на свою голову, Михайла Фёдорович?

— Нам скоро вместе гулять-пировать... на свадебке. Там можешь пожалиться хозяину на занозу-зятька, — парировал Романовский.

У каждого боярина в десницах покоились свёрнутые трубочкой пергаменты. Романовский резко махнул бумагами в сторону жавшихся чуть далече у стены двух дворцовых подьячих в малиновых кафтанах. Один из них резво подбежал к Романовскому.

— Ивашка, ну-ка ползи в Палату и доложи о нас.

Малиновый подьячий сглотнул слюну.

— Опричник Лихой ещё не вышел, Михаил Фёдорович, боязно мне. Не по уставу Двора деяние.

— Пошёл прочь, пятигуз, — вздохнул глава Боярского Совета.

Первый вельможа Государева Собрания отворил заветные двери. Далее Романовский просунул квадратную голову внутрь Палаты и узрел такую картину: у дальней стены шла шахматная баталия между кесарем и опричником Лихим. Чёрная шапка-тафья, расписанная золотистыми и зелёными нитями, валялась на полу, неподалёку от шахматного стола. Государь проворно теребил пальцами правой руки редкие пшеничные волосы-ковыль на голове. На его затылке сверкало озерцо благородной залысины. Яков Данилович также снял шапку и нервно крутил её в руках. По разным краям доски стояли поверженные фигурки противников. Лихой потерял две пешицы и одну ладью. А у кесаря сложилось скверное положение. Государь потерял: четыре пешицы, коня и ладью. На его правом фланге полыхало огнище. Яков штурмовал расположение противника широчайшим фронтом: королевишной, пешицами, конём и ладьёй. Удалой опричник готовился подтянуть резервы — одну башню и другого коня. Гойда!

Государь резво шевелил мозгой. Его положение в самом деле сложилось не ахти. Белая королевишна стояла прикрытая своими же фигурами. Атаковать сопляка по левому флангу: опасное дело, так как по центру доски весьма грамотно расположилась чёрная королевишна опричника, страхуя тылы своему войску и угрожая правому флангу супостата. Вот же голован худородный.

— Великий Царь, сердечно прости меня, но пора тебе ход вершить — времечко, — молвил Яков Лихой.

— Помалкивай, сопля зелёная.

Старик Романовский громко откашлялся в дверях.

— Чего разревелся, Михайла, — сердито произнёс Царь, не отрывая пристального взгляда от доски. — Ступай прочь, не тревожь меня.

Квадратная голова первого вельможи скрылась в проёме дверей. Государя осенила мысль. Он взял в пальцы коня и поставил его аккурат между королевишной и пешицей противника.

— Ну... что ты на это молвишь, Иаков Данилович?

Опричник нахмурился и стал теребить шапку ещё живее. Государь звонко расхохотался.

— Сердечно прости меня, разлюбезный опричник, но пора тебе ход вершить — времечко!

К слову сказать, самодержец в самом деле весьма хорошо играл в шахматы. Во Дворце у него имелся единый достойный оппонент, порой, одолевавший его на доске — придворный шут Евсей Валахирев. Неплохо играл в шахматы и старик Романовский, но он избегал этих сражений, ссылаясь на занятость государевыми заботами. Остальные дворцовые обитатели либо играли плохо, либо страшились обыгрывать Государя, чем вызывали у него раздражение...

В середине листопада, в просторной центровой горнице хором боярина Михаила Сидякина гуляла широкая свадьба царёва опричника Якова Лихого и хозяйской дочери Марфы Михайловны.

Во главе длинного стола сидели жених, одетый в алую сатиновую рубаху с красным бантом на сердце, и невеста-краса, слепившая гостей богатством наряда: жемчужный кокошник, смарагдовые серьги в ушах, золотистый сарафан, также щедро усыпанный жемчугами, драконитом и смарагдами. Рядом с невестой сидел отец Михаил Сидякин, одетый в синего цвета литовский кафтан-упелянд с широченными рукавами. Рядом с женихом находился сват Михаил Фёдорович Романовский. Первый вельможа Собрания порядком захмелел, раздобрел лицом и с усмешкой поглядывал на влажные телячьи глаза дружка жениха — воложанского дворянина Семёна Коптилина. Друзьяк Якова Лихого уминал за обе щеки пирог с севрюгой и стерлядью, запивал его мёдом и с восторженностью глядел на каравай-курник, украшенный сладкими веточками “девичьей красы”. Неподалёку от жениха и невесты стояла огромная чаша мёда, обещавшая новобрачным долгое и сладостное житие. Такая сладостная и длинная жизнь.

В дальнем уголке разместились музыканты в шелковистых белых рубахах, игравшие развесёлые мелодии на гуслях, сопе́лях, свирелях и трубах. Двое молодцев лихо стучали в бубны. Рядышком с музыкантами сидела на лавке пятёрка песельников и ожидала своего часа... Недалече от певунов кривлялись три шута с разрисованными рожами, в колпаках и пёстрой одёже. Ловко скользя между скоморохами, минуя музыкантов и песельников, суетились заботами по столу нарядные холопы Михаила Сидякина.

За длинным столом сидели двумя вереницами гости свадебного пира: знатные бояре Гаврила Волынов и Дмитрий Воронцовский, прочие бояре, менее знатные; двое немчинов-лекарей в чёрных иноземных одеждах, опричный дьяк Фома Колотовкин, стрелецкий дьяк Леонтий Хаванов (свояк жениха), трое стрелецких тысяцких в богатых красных кафтанах; и сам глава Стрелецкого войска, первый воевода Отечества, высокий и дюжий телом Афанасий Шубин…

По велению хозяина, песельники затянули шуточную историю про “купца Елисейку, что вином-пивцо́м напился, да увидел змейку…”

Глава Торгового приказа Иван Калганов склонился к уху соседа, знатного боярина Волынова, родственника князей Милосельских:

— А и богато живёт Михайла Сидякин, а, Гаврила Ильич…

— А ты как мыслил, Иван Фёдорович, — зашептал в ответ боярин Волынов, с усердием перемолов ртом курятину. — В позапрошлом годе жёнушка захворала — вон тот немчин её охаживал. Оклемалась Ирина, м-да. Я Михайле самолично три сотни золотыми червонцами привозил. Так и стрижёт с каждого.

— А подати с именных барышей Михайла Борисович не плотит в казну, — промычал озадаченный Иван Калганов.

Волынов швырнул косточку на золочённую тарелку, утёр жирные пальцы рушником, сделал добрый глоток хмельного мёда из кубка, а потом с лукавой улыбкой взглянул на соседа.

— А ты здравницу хозяину начни сказывать, Иван Фёдорович, — тихим голосом зашелестел Гаврила Волынов, — а в конце и брякни, мол: “Плати-ка ты, дорогой берендей, десятину в казну со своих прибылей, а то жируешь, глазеть тошно”.

Иван Фёдорович с неудовольствием поглядел на шутника.

— Молви мне, боярин, ты Матвею, среднему сыну, сыскал жёнушку? — вопросил Волынов.

— Намедни ударили по рукам с Белозерским. Наталью Степановну сосватали, младшую дочь. Краса-дева, не хуже этой пыни зеленоглазой, — совсем понизил голос Иван Калганов.

Боярин Волынов обернулся к невестушке и в его голове мелькнула мыслишка: “Пыня не пыня, а дочка у Сидякина и взаправду красивая, скорее пава собой, гм, кудесница огневолосая. А Наташка Белозерская, сказывали, зело дородная. Пожрёт она твои запасы, старик Калганов — тут ты по-иному запоёшь, татарский куркуль…”

Жених занял место свата Михаила Романовского; старик ушёл из горницы, видимо, по благородной нужде. Опричник склонился губами к уху дружка Коптилина и зашептал:

— Сенька, мне скоро сверку делать — есть у невестушки хвост али нету... в наследство.

Семён слушал женишка с рассеянным вниманием — на его тарелке лежал огромный кус курника.

— Сверку я справлю — дело служивое, не впервой. А вот чего далее делать — робею. Ибо не ведаю… ни пса. Разумеешь меня?

— Я в таковских делах тоже ещё хобя́ка, — зашептал в ответ Сенька, прислонив жирные губы к уху Лихого. — Сам мне сказал, дру-у-же — дело служивое. Робость в голенище прячь, как в Новгородчине делал. Саблю ввысь… и в бой, Яков Данилович!

Жених поглядел на дружка и претяжко вздохнул. По горнице топал хмельной старик Романовский. Яков Данилович поспешил вернуться к раскрасавице жёнушке. Глава Боярского Совета доковылял до стола, но садиться на свой стул он не стал. Знатный боярин взял в десницу кубок и поднял его ввысь. Хозяин дома Сидякин взглянул на именитого тёзку и звонко похлопал в ладоши, сотрясая воздух широченными рукавами литовского кафтана-упелянда. Песельники смолкли, глумцы-скоморохи оставили кривляния, музыканты прервали мелодию, гомон за длинным столом стих...

— Пили мы нынче и во здравие молодых, и во здравие хозяина этого дома Михаила Борисовича Сидякина, и во здравие Государя, — вещал старик Романовский. — А сейчас я желаю осушить этот кубок за нового обитателя Дворца, за героя нашего Отечества, бывшего воина Опричного войска, царёва стольника — Лихого Якова Даниловича!

По горнице прошелестел удивлённый гул.

— Как ты сказал, Михаил Фёдорович? Повтори ради Бога, — молвил хозяин дома Сидякин.

— Государь именным указом ослобонил дворянина Якова Лихого от службы в Опричном войске и утвердил на новую должность: царёвым стольником под началом боярина Захария Александровича Татищина, дворцового кравчего.

Новоспечённый царёв стольник встал, приложил десницу к сердцу и с почтением поклонился Романовскому.

— Здоровым будь, царёв стольник Иаков Данилович, — улыбнулся старик Романовский и залпом осушил кубок до дна.

Сидякин встал и поднял ввысь кубок, наполненный мёдом. Следом за хозяином встали с мест гости, похватав в руки золотистые кубки, и они вразнобой заголосили здравницы женишку, поздравляя того с назначением на новую должность...

В небольшой горнице стоял терпкий свечной запах, створка окна из слюды была чуть приоткрыта и внутрь помещения ручейком затекал прохладный листопадный ветерок. По разным углам горницы стояли три золочёных подсвечника со множеством восковых стволов, утыканных в округлые подставки. На широкой койке, укрытой зелёным покрывалом, сидел жених в белой исподней рубахе, в багряных бархатных штанах, обутый в красные сапоги с серебряными бляшками, шитые золотом и жемчугом. У его ног сидела на полу, устланным богатым персидским ковром малиновой расцветки, жёнушка Марфа Михайловна, одетая в исподнюю шёлковую сорочку, с распущенными до пояса шелковистыми рыжеватыми локонами. В углу горницы возвышался кованый сундучок из кедрового дерева, на котором возлежал золотистый сарафан невесты, сплошь усыпанный жемчугами, дракони́том и смарагдами. На сарафане пристроился жемчужный кокошник-венч.

Яков Данилович с робостью глядел на смарагдовые серьги в ушах возлюбленной... Марфа Лихая, хлопая длинными ресницами, изучала белую сорочку мужа, локтем опершись о койку, а указательным пальцем левой руки накручивая узоры на груди и животе суженного. Жена тихим голосочком мурлыкала некую народную песню...

— Марфа Михайловна, — прошептал муж. — Ты как меня сыскала тогда в лещине? Приметила с тропки чёрный кафтан?

— Приметила, Яков Данилович, кречет мой синеглазый. Я тот раз с умыслом тебя из листвы вытянула, как гостинец себе сотворила.

— Столько знатных людей к вам сватались — страсть. Отчего же ты всем отказывала?

— Тебя ждала, — со всей серьёзностью ответила Марфа.

На Якова накатила истома, под ложечкой некто тревожил нутро.

— Марфа Михайловна... прости меня. Саблей я ловко управляюсь, могу и троих ворогов разом прикончить. А как... в опочивальне с женой сладить: теряюсь покуда, зелен ещё в таковских делах.

Жёнушка провела пальцем левой руки по подбородку Якова.

— Успеется, муж. Не тревожься, милый.

Муженёк перехватил горячую ладонь огневолосой прелестницы и нежно поцеловал её.

— Яков Данилович, послушай супружницу, коли ценишь моё слово, — зелёные глаза Марфы вспыхнули свечением. — Тебе скоро в Детинце служить. Трудись честно, по совести, начальника слушайся. Государю в шахматах не поддавайся. Мне отец сказывал — он этого не любит.

Яков припомнил шахматное сражение с Царём и улыбнулся.

— Стерегись жаб зелёных и прочих гадов.

— Чего? Кого остерегаться?

— Боярское племя. У отца на службе немец Иоганн Ридле развёл змеепитомник, глядела я несколько раз — любопытное зрелище.

— Ты бывала на Аптекарском дворе?

— В Немецкой Слободе, отец возил меня тайком, много раз. Я там фламандским мальчиком ходила наряженная, с большой шапкой.

— Как любопытно.

— Послушай меня. У лекаря Ридле, того самого, что за столом сидел ныне, востроносый; во владениях змеепитомник имеется. Страсть какая забавная клетка, муж. Шириной в две маховые сажени, высотой, гм, с три аршина. Аспиды там проживают. Немчин Ридле с них яды сосёт для снадобий.

— Я тоже желаю глянуть!

— Погоди, муж. Царский Детинец — то есть такой же змеепитомник. Сразумел сказку?

— Занятная история. Кусаются, значит, знатные?

— Шипят, зубы точат. Я сидела на пиру и сердцем чуяла: гады яд по тебе копят. Мол, что за милость такая безвестному дворянину, без роду и племени.

Яков смутился от таких слов супружницы. Новоиспечённый царёв стольник решил доказать жене, что он тоже чего-то стоит в жизни. Бывший опричник встал с койки и прошёл в угол. Он уже перебрался на проживание в хоромы боярина Сидякина и отец Марфы подарил ему для личного скарба справный сундук из дуба, кованый по стенкам железом. Яков Лихой покопался в сундуке и вытянул наружу мешок-калиту, плотно набитый монетами и накрепко перевязанный верёвкой. Муж обернулся к Марфе Михайловне и сотряс калитой воздух.

— Пять тыщ рублей золотыми червонцами тут без трёх сотен — на наряды потратился и прочие заботы. Четыре тыщи от Государя и одна от князя Юрия Милосельского, пресветлая ему память. Три имения можно состряпать, а нам с тобой и одного хватит, верно, жена?

— В каком месте Государь надел выделил?

— За Даниловой слободой. Меж Смоленским и Курским трактами.

— Далековато отсюда, Данилович.

— Ничего, прокатимся с ветерочком.

— Соседи кто? — продолжала допрос супружница.

— С юга сербуховский помещик, Масалов что ли. А из знати никого рядом не имеется, через Ямскую слободу — земли Ташковых, ещё далее — владения свата Романовского...

— Славно, муж.

— Просторные хоромы отгрохаем, с горницами, со светёлками, на второй связи терем поставим, как полагается.

— Внизу подклёт не забудь, для челяди и погребцов.

— И подклёт, разумеется, душенька. Из белого камня выложу, как у твоего отца. Не сомневайся, Марфуша.

Яков снова потряс калитой в руке.

— Широко развернёмся, орлица моя, с такими-то богатствами.

И мелькнула в голове у Марфы Михайловны шальная мыслишка: “А муженёк мой может и худой родом, а далеко не дурак…”

— Ко мне ходи, Яков Данилович. Стяну с тебя сапоги, кречет...

Хвоста у супружницы не оказалось. Удалой воин справился и с этой заботой — дело младое, игривое...

И потекла неизведанной рекой новая жизнь Якова Лихого. За год и три месяца, дворянин воздвиг в своём поместье высокие просторные хоромы: с теремом, светёлками и горницами, с глубоким многоходовым подклётом из белого камня. Государь даровал стольнику на прибыток полсотни крестьянских душ. Половина холопов ушла жить в хозяйские владения, а остальным смердам Яков Данилович заложил поблизости от поместья деревеньку Лиханку.

Начальник Захар Татищин, благообразный старик, ласково принял в свою дружину нового стольника. Яков Данилович без труда усвоил нехитрые премудрости новой службы: разлить винца в кубок, нарезать длинным ножом мясо, поднести блюдо на стол, разложить рушники. Государю прислуживал самолично Татищин — царёв кравчий, первый управитель наивысочайшего стола. А Яков Лихой и прочие стольники носили еду и питьё остальным участникам широкой и весьма сытной государевой трапезы: вельможам из Боярского Совета, царской супруге Глафире и её девкам, посольским гостям самодержца.

Два раза в седмицу Яков Данилович ночевал у себя в хоромах. Два дня и две ночи имелись у них с Марфой для супружеского счастья. Жена стала подлинной те́ремной Царицей и в отсутствие мужа зорко и мудро руководила хозяйством растущего поместья. Однажды дворовая баба Аграфена зело переполошилась — её сын Ванька, совсем малец, зашёлся криком — живот… Марфа Лихая велела девкам притащить в подклёт воды, а потом Аграфена принесла ей в камору хворого мальца. Молодая барыня заперлась с хныкающим чадом наедине. Ванюшка смолк… Когда исцеление свершилось, хозяюшка Марфа Лихая передала заплаканной матери её ребёнка, погрузившегося в сладкий и здоровый сон...

Через год и три месяца, как окончательно устроились, боярыня Марфа Михайловна затяжелела животом. Те́ремная орлица готовилась принести мужу первого птенца...

Два раза в месяц стольник Лихой ходил в Царскую Палату играть с Государем в шахматы. Со временем обычай стал вызывать в Детинце всевозможные кривотолки. Знать заработала языками: “…что за честь худородному выскочке?”

С товарищами стольниками, такими же дворянами, как и он сам, у Лихого сложились добрые отношения. За единым исключением. Спустя год, как Яков Данилович перебрался на службу в Детинец, при Царском Дворе объявились новые стольники, два братца, сыновья можайского помещика Догунова, хабальные проныры: старший Илюха (лопоухий и долговязый) и младший Бориска (нагловатая рожа). Догуновы весьма резво освоились в царёвом Детинце, щупали за бока дворцовых девок в тёмных углах, шустро свели нужные знакомства при Дворе.

Старший Илюха повадился изводить мерзкими поступками Якова Лихого. За глаза он завсегда называл его — “воложанский карасик”. В присутствии Якова отпускал по нему сальные шуточки-хохмы, а когда подходило время нести на царский стол блюда, он, вдруг, завёл обычай раздавать товарищу указания, навроде: “Стольник Лихой, живее тащи боярам блюдо с севрюжиной и стерлядью! Рыбные заботы — твоя зело почётная обязанность, наш дворянин воложанский!” Младший братец Бориска кидал вдогонку: “Жареных в сметане карасей к царскому столу не подаём, извините!” — и мерзко хихикал.

Стольник Аргамаков поделился с товарищами слушком: старшего Илюху не раз уж видали крутящимся у Ивановой колокольни, что стояла в дальнем конце царёва Детинца, то есть именно там... где находился Посольский приказ. Лихой недоумевал: “Неужели Матвей Калганов, сам голова Посольского приказа, велит хабалам изводить меня? Всё Марфу что ли забыть не может?” Злопамятливый Калганов часто трапезничал за царским столом. Стольник припомнил, как несколько раз он ловил его мимолётный, но всегда колючий и недобрый взор.

Однажды к вечеру, когда стольники сами отправились перекусить после напряжённого рабочего денька, Яков обнаружил в своей тарелке дохлого карася. Чуть в стороне у пустых корзин тёрлись два братца-шалопута — Илья и Бориска. На глумливой физиономии старшего Илюхи кривой ухмылкой обозначилась красноречивая роспись в содеянном безобразии. Бориска стоял спиной к Якову, он цепко схватил брата за рукав белоснежной рубахи и звонко расхохотался, не сдержав внутри гнилого нутра гадких чувств. Яков Данилович вытянул карася из тарелки за хвост и швырнул вонючую рыбину в спину Бориске.

— Ну ты, воложанский, — обиделся младший Догунов.

Мерзкая выходка братьев переполнила чашу терпения стольника Лихого. Природный дворянин просто не имел права сносить подобного оскорбления. Остальные стольники не приветствовали проказ хабалов Догуновых, но в их глазах уже давно поселилось чувство некоторого пренебрежения к Якову. Кто безропотно сносит столь подлое обращение со своей личностью — тот сам есть подлец и межеу́мок.

Братьям следовало ответить самым решительным действием…