Третий Лад

Часть 5. Глава 6. Вселенский Хаос

Челядь стояла на коленях, исполняя волю Хозяина. В баньке сгорала душа ведьмы-хозяйки. Дворовые холопы шептали молитвы, крестились, испытывали невероятное облегчение. Барин самолично спалил не́жить. Слава Господу! С чёрных плеч будто низвергнулось огромное коромысло, натиравшее рамена́ до кровавых мозолей. Какое счастье, какой восторг.

Космос царил в душах челяди. Когда из проёма окошка бани наружу полезли рыжевато-чёрные кудри, холопы зело обеспокоились, задёргали головами, наблюдая за сжиганием чародейки, как за игрищем. Хлеба им, порой, перепадало, а зрелищами не были избалованы. Вселенная для них кончалась где-то там, за градом Смоленском. Иногда, явно из-под земли, выходили полчища крымских татар-бесермен, они выжигали всё вокруг, забирали в полон некоторых, кого-то убивали. Для выживших появлялся unicum случай: отрыть очи, расширить границы Вселенной. Невольничьи рынки, рокочущие наречия иноземцев, привычная их телесам хозяйская нагайка, палящее до неистовства солнце; почтенный старец, протяжным голосом призывающий на молитву. А самые счастливчики видели потом и море: зеленоватое, пенное, бескрайнее. Галера, наполненная рабами, входит в причудливую бухту. Испепеляющий зной, зелёные валы бьются о корму судна, жажда, обгорелые спины светловолосых скитальцев.

Узреть волшебные сады Бахчисарая... и можно издыхать. Воистину. Как помер минувшей ночью Великий Князь...

Внутри Собора толпился посадский люд. Митрополит Всея Руси вёл заупокойную литургию по усопшему нынче ночью Царю. Зелёная митра, расшитая золотом, возвышалась над прочими головными уборами. Он, при своём высочайшем росте, казался громовержцем-великаном среди ничтожных пигмеев. Седовласый Митрополит Всероссийский царствовал здесь... Его торжественный глас перекатывался волнами от стены к стене, от пола к потолку, к своду, окрашенному лазоревыми и золотистыми красками. Гремел Святейший Митрополит, тревожил души, сковывал он грешные телеса раскатистым голосом. Казалось, вот-вот где-то повыше голов сонмища прихожан явится сейчас... грозный святой Илия-пророк, восседающий на огненной колеснице. Вознесётся праведник к золотисто-лазоревым эмпиреям, источая копытами огненных лошадей рудожёлтые искры, разжигая священный пожар в душах...

— И спаси, Господи, душу Государя нашего Всероссийского. И прими его в свое Царствие с миром...

Посадский люд, содрав шапки с голов, крестился, шептал молитвы. Между белесых стен Собора, между изображений святых и библейских сюжетов, сквозь уши посадской черни уже гуляли слова, как заклинания: Калгановы, Калгановы, потравили, душегубы, Калгановы, Калгановы...

Яков Лихой до полудня прибыл в Детинец в сопровождении холопа Митрия Батыршина. На дворе Дворца царил рёв. Сонмище баб-воплениц сидело на земле и безутешно рыдало, голосило, завывало. Между ними слонялись стрелецкие солдаты в червлёных кафтанах. Двор заполонили боярские колымаги, у коновязей паслись рослые гайдуки. Они с весёлым хрустом лузгали семечки, любезничали с дворцовыми бабами, с опаской косились на стрелецкие бердыши и сабли. Столпотворение царило сейчас на дворе царёва Детинца: рыдания воплениц, хохоток боярских гайдуков, суета подьячих в малиновых кафтанах. Государь скончался. Бардак и хаос овладевали холопами. Растерялись кровинушки. Защитник помер. Ктось теперь согреет православный народ отеческим гневом? Кто же вдарит по подлому месту плёткой? Кто поднесёт медовых пряников…

Липневый зной, жара. Боярский Совет порешил схоронить Государя на другой день после кончины. Голосили церковные хоры, снова мелькала зелёная митра Святейшего, расшитая золотом, с маленьким образком Спасителя и диамантовым крестом на вершине. Серебрились седые усы, седая борода, кустистые седые брови. Диамантовое свечение, скорбь...

Погребение свершилось в стенах Собора Архангела Михаила...

Боярский Совет принял решение: оплакивать Государя один день, а уже на следующий, на Стожарницу, Ефимию и Ольгу, сходиться-сбираться для избрания нового Государя. В ушах посадской черни гуляло волнение: Калгановы, Калгановы, потравители, душегубы. Калгановы гоняли своих гайдуков по боярам — подтвердить прежние договорённости. Отец и сын Милосельские обменивались с кравчим цидулками: откроют ли ворота, пустят ли чернь на двор? Яков Данилович отвечал: Куркина охмурил, всё будет ладненько. Потом Батыршин доставил хозяину лохмотья и вериги. Они укатили на повозке на Грачёв рынок, сыскали там скомороха. Боярин Лихой подробно объяснял глумцу задачу, тот кивал башкой, внимательно слушал; в конце разговора скоморох забрал мешочек-калиту с монетами за труды, прибрал лохмотья и железные вериги.

Хаос царствовал в Стольном Граде. Государь умер. Бояре слонялись по коридорам Детинца, шушукались, обменивались косыми взглядами. Матвей Калганов и князь Никита Милосельский царапались ястребиными глазищами. Князья, особо не таясь, обменивались с кравчим цидулками. Братья Калгановы, казалось, вообще запамятовали о его существовании. На заднем дворе Детинца собирались тесной кучкой десять стремянных сотников, тоже шептались между собой... По центру этого Собрания ярко сверкала огненно-рыжая борода Никифора Колодина, чернела борода сотника Тимофея Жохова, сверкал шмат русой бороды сотника Рубцова. К начальникам подходили пятидесятники, докладывали, получали указы, отходили, снова возвращались.

К вечеру десять стремянных сотников и боярин Лихой уединились в укромном месте заднего двора Детинца, за стрелецким обозом, подалее от ненужных глаз, ушей, носов. Собеседников полукругом прикрыла толпа стрелецких солдат.

Никифор Колодин заговорил:

— Сотники волнуются, Яков Данилович. Неужто Государя... в самом деле стравили Калгановы?

— Нет, Никифор Кузьмич.

— Милосельские?

— А то ж.

— Как случилось такое, Яков Данилович? В хозяйстве твоём бардак торжествует? Как лиходей проник беспрепятственно к царёвой посуде?

— Последние дни всё время норовил кто-то сунуться носом поганым на царскую кухню. Спроси у Тимофея Жохова, давеча там совсем ералаш был. Одну крысу они словили. Да рази уследишь за всеми злодеями?

— Кого вы словили там? — обернулся Колодин к товарищу.

— Крыса из княжеской стаи, — ответил Жохов. — Назвался холопом Василия Милосельского. Надавали ему тумаков, да вышвырнули нюхача на Красивую площадь.

— Так убивцы Царя — князья? — озадачился вожак, терзая ладонью огненно-рыжую бороду.

— Получается так, — произнёс Яков Лихой.

— Тада с ними — вопрос решённый, — прохрипел Никифор Колодин. — А с Калгановыми чего делаем?

— С Калгановыми пущай посадский народ разговаривает, — махнул рукой боярин. — Зачем мешать ремесленникам крутить их горшки, так? У ваших солдат имеются свои игрушки — бердыши вострые. Наточены они зело справно, сотники?

— Не сумлевайся, боярин, — ответил Колодин.

— Перед тем, как сонмище хлынет на двор, — распоряжался Лихой, — солдатам необходимо будет заранее оцепить все подходы к Детинцу. Потом в гости к боярам ходите, зовите на игрище их... Ремесленников не забудьте порадовать. Выкажите своё почтение князьям-лиходеям.

— Сделаем, Яков Данилович. С нами Бог.

— С Богом, служилые.

К концу божьего дня посадский люд был оповещён: с утра сбираться на Грачёвом рынке, у Сретенки, на Ивановском торге. У глашатного круга Грачёвки, как и сговаривались, с самого утра собралась большая толпа ремесленников. Народ волновался. У иных мужиков в мозолистых руках имелись дубины и рогатины. Несколько ухарей захватили с собой сабли и кинжалы. А двое посадских мужей заявились с пищальными ружьями.

— Дениска, ты хочь жахать с ево смогнёшь? — потешались мужики, разглядывая гладкий ствол ружья.

— Был бы порох, — отвечал невозмутимый Денис, похлопывая себя по карману рваного тегиляя.

На большой дубовый пень забрался бойкий малый в синем зипуне.

— Православные! Слух верный ползёт: Государя Калгановы извели. Потихоньку зачинаем к Детинцу двигаться. Бояр к ответу звать надобно.

— Фёдор Косой с братьями точно ли во Дворце? Не по своим ли они хоромам попрятались? — раздался выкрик из толпы.

— Вся троица в Детинце будет. Доподлинно звестно! Боярский Совет готовится Царя нового избирать.

— От сучья шайка! Покойного Осударя тело ещё не остыло, а они ужо торопятся вопрос порешать!

— Доводы то берём с собой, вихрастая башка?

— Служилый люд, попы, дворяне, — голосил синий зипун, — завсегда с доводами ходют. А мы чем хужее их, ась? У кого доводы: сабли, кресты; кинжалы, каменьями унизанные. А у когось: рогатины да дубины!

— И мы найдём сабли!

— И кинжалы имеются! Вон и ружо песчальное с нами!

— Православные! — завопил синий зипун. — Все доводы — в руки! И разом идём к Детинцу, возмездием накроем мздоимцев-воров!

Сонмище заревело в ответ, сотрясло воздух: дубинами, рогатинами и кольями, саблями и кинжалами. Толпа схлынула с Грачёвки, перетекла бурной рекой на улицу и направилась до Красивой площади. По дороге в шальной поток влились два ручья: с Ивановского торга и со Сретенки.

На дворе Детинца уже держали речь двое вельмож: Яков Данилович Лихой и Глеб Куркин. Позади них стояли полукругом стрелецкие солдаты, четверо пятидесятников, двое сотников — нынешнее окружение удалого и худородного боярина Лихого.

— Глеб Ростиславович, вскоре к Детинцу хлынет посадский народец. Надо ворота открыть, как сюда они явятся.

— Яков Данилович, дело ли? Разнесут они в щепки царский Детинец! — растревожился глава Дворцового приказа.

— Со служилыми не забалуют. Видал, славный Глеб, какая силушка за нами идёт? Здесь всё ныне кишит кафтанами красными, — ткнул назад большим пальцем кравчий, указывая на союзников.

— Тем паче, не пойму, — недоумевал Куркин, — зачем черноте врата открывать? Самим себе лишние хлопоты творить?

— Мздоимцев в мышеловку загоним.

— Как же так… убивать? — ахнул знатный боярин.

— Поучать, Глебушка, поучать кичливых.

— Ну как сюда черноту запускать добровольно? Как голове приказа Дворцового мне не приемлемо действие такое.

— Тогда не только с Дворцовым приказом скоро расстанешься, Глеб Ростиславович, а может и с головою! Не откроешь ворота посадским — вместе пойдём кланяться новому Государю, Калганову Фёдору. А там кто его ведает — как оно будет? Успеем поднять ли обратно головушки, ась? — Яков Лихой рассёк десницей знойный воздух. — Топор или сабля башку легко отсекут, можешь не сомневаться. У тебя сколько отпрысков, боярин Куркин?

— Четверо: мал-мала меньше.

— У меня — троица. Дело ли будет их сиротами оставлять? Первые шаги сделали мы. Ты намедни согласию дал делу помочь. Негоже теперя назад возвертаться! Нету назад пути, Глебушка!

— Ты, Яков Данилович, так и не молвил: ради кого мы стараемся?

— Али не сразумел ещё? — рассердился тугоумию знатного боярина худородный вельможа.

— Не сразумел, — потерялся Глеб Куркин.

— Думай, боярин!

Двое этих дворян наружностью обернулись под стать собственным происхождениям. Богатый телом знатный боярин Куркин, и худой телом худородный боярин Лихой. Мало жира в мозгу — зато злости и мужества более. Глеб Ростиславович Куркин настолько обалдел, когда осознал за-ради кого они стараются, что согласился-таки раскрыть заветные ворота перед наступающей толпой черни.

Хаос вселенский, столпотворение. На дворе Дворца объявились две сотни рядовых опричников и четверо старшин. Востроносый Евлампий Телегин привёл сотню опричных бойцов к коновязям, где все места уже давно заняли лошади стремянных сотников и пятидесятников. С криками первых кочетов все девять сотен стремянных стрельцов были у Детинца. Десять коней сотников сверкали своим богатым убранством: добротные сбруи, сёдла из золотистой парчи, такие же золотистые узды. Два десятка коней пятидесятников. Боярских гайдуков с их лошадьми стремянные стрельцы погнали прочь за территорию Дворца. Хамоватые и нагловатые гайдуки безропотно исполнили волю служилых. Тут на дворе объявились опричники и потребовали прав на места у коновязей. Стрельцы не были намерены ни в чём уступать чёрным вра́нам. Старшина Телегин наседал вострым носом на стремянного пятидесятника, требуя освободить места у коновязей. Пятидесятник услал солдата за подмогой. Далеко ходить не потребовалось. Двор нынче кишел червлёными кафтанами стремянных стрельцов, хохма ли: без малого тыщу солдат...

К сотне опричников подошла сотня стрельцов во главе с Тимофеем Жоховым, земелей боярина Лихого. У коновязей продолжался непростой разговор между старшиной Телегиным и стрельцом.

— Так и не ответил ты мне, старшой: с какого рожна стремянные стрельцы обязаны места у коновязей чёрным воронам освобождать, ась? — ершился стрелецкий пятидесятник.

— Вопросы мы задаём тут! — грозился старшина Телегин. — Больно храбрый языком почесать, вояка? В гости... в острог наш желаешь?

— Кто тебе, дерзкий воронец, дозволит нашего бойца в гнилой ваш острог уволочь, ась? — вклинился в беседу сотник Жохов, заложив руки за спину.

— Мы разрешению спрашивать не привыкшие, — огрызнулся вожак опричников. — Коли государево слово и дело учуем, тогдась мигом зарест справим. Понял меня, чернобровый?

— Коли государево слово и дело бы было, — хохотнул Жохов. — А то — болтовня брехливая.

— Вот я тебе язык то подрежу! — вспылил старшина Телегин.

— Кто-то держит тебя? Милости просим: подходь, режь, — Тимофей Жохов отставил руки в стороны, будто желал заключить в объятия друга.

Телегин стушевался. За хребтами ближних стрелецких солдат ещё и ещё гнездились кучками червлёные кафтаны. Арифметика не в пользу опричников: девять сотен стремянных стрельцов на дворе Детинца ныне — супротив двух сотен чёрных кафтанов.

Сотник Жохов, почуяв разлад в душе неприятеля, полез в атаку:

— Чего мнёшься, тетерев востроносый? Тут стоит лишь пятая часть нашей силы. За раз кликнем остальных ребят из нутра Детинца и со двора заднего, мокрого места от вас не оставим, все пёрышки повыдёргиваем. Робята! — гаркнул вдруг диким голосом Жохов. — Клинки на воздух!

Стрельцы обнажили клины сабель, кто-то снял со спин бердыши.

— Куды молвите коней нам свести, воронята любезные? — елейным голосом осведомился сотник Тимофей Жохов.

— Ещё свидимся, — зыркнул очами старшина Телегин.

— Бывай, востроносая галка, — усмехнулся сотник.

Опричники убрались с царского двора. Им пришлось вязать коней к коновязям торга Красивой площади. Чёрные вороны, злые после отлупа, заданного им стрельцами, освобождали места с особой разухабистостью. Они отвязывали верёвки других коней, жахали чужим скакунам по бокам. Освобождённые брели прочь. Опричники привязали собственных коней с горем пополам, прогнав других животных от коновязей. Они приставили пятерых стражей к коновязям (дабы сердечный народец не ответил им подобной же любезностью) и ушли обратно на двор Детинца.

Их начальник сидел на лавке Думной Палаты, облачённый в чёрный кафтан с золотистыми и малиновыми позументами. Единый из бояр, кому дозволялось присутствовать на заседаниях Собрания при оружии. К поясу князя Милосельского был привязан иноземный кинжал-квилон. Ручка его была сделана из чистого серебра. На концах крестовины искрились два малых диаманта. Ножны кинжала-квилона оказались усыпаны россыпью мелких драгоценных камней: малахиты, диаманты, ясписы.

Князь Никита Милосельский не ведал одной любопытной каверзы... Его враг, голова Посольского приказа боярин Матвей Калганов, схоронил под складками алого кушака ножны, а в них — турецкий ятаган.

Заседание Боярского Совета обещало жаркие мгновения...