Третий Лад

Часть 3. Глава 9. Цидулка лукавая

В подклётной палате суетился прежирным телом Фёдор Иванович Калганов. Он тщетно пытался вытянуть с палисандровой поверхности стола турецкий ятаган. Умаявшись и сдавшись, хозяин фукнул и присел на резной стул, утерев пот рукавом летнего кафтана. Не выходит ни пса вытянуть кинжальчик со стола. Вот так и медведь сыщет в глухом лесу плотно закупоренный бочонок мёда. Крутит и вертит его в руках, грызёт зубами дерево; воет от боли, наткнувшись клыками на железный обруч, перетянувший бочонок посередине; а медок достать не может зверюга, почему-то считающийся всемогучим зверем. Фёдор Иванович жирным телом расплылся на резном стуле, прикрыл глаза, впадая в дремоту; и стал сейчас напоминать огромного пышного борова, зарюхавшегося по самые ухи, в глубокую и уютную вонючую лужу, полную грязной воды, так приятно обволакивающей перёнковую шёрстку. Благода-а-а-ать, аж хрюкнуть желается от блаженства...

В палату спустился младший брат Еремей, он держал в руке бумагу, согнутую пополам.

— Фёдор Иванович, тебе письмо от Лихого боярина. Самсон сейчас молвил: вчерась его холоп прискакал и вручил послание. Смерд Лихого наказывал, мол: отдать лично в руки хозяину.

Боров очнулся от пресладостной дрёмы, восстал из грязной лужи...

— Ерёмка, слышь чегось. Ну-ка спробуй вытянуть со стола меч этот окаянный.

Младший брат передал пергамент в руку Калганова-старшего.

— Это не меч. Сие — турецкий кинжал, етаган.

— Бесерменская тыкалка, — негодовал Фёдор Иванович.

— У-у-ю-ю-ю, уф...

Еремей Калганов раздулся лицом, как перезревшая редька: жилы так напряглись, что вскоре должны были лопнуть. Сорочинское пшенцо, что на за́утрок с уютом забилось в живот младшего братца, готовилось свершить вылазку из нутра наружу. Еремей стал лукавить: он расслабил десницу и только делал вид, что пытается вытянуть ятаган...

— От какого ещё лихого боярина письмецо? От Ивана Ташкова что ль? — покрутил пергаментом Фёдор Иванович. — Он — окольничий, а не боярин. Боярское звание дадим ему, как Престол возьмём. Ташков Иван — наш человечек, преданный пёс.

— От Лихого Якова Даниловича это послание.

Фёдор Калганов подумал, что он ослышался. Худородный пень ему цидулку накалякал?

— От кого послание? Громче скажи!

— Лихой Яков Данилович, боярин.

— От кравчего? — удивился грядущий Государь. — Чего ему надо? Брось этот ножик, пёс с ним. На-ка, прочти.

Еремей с удовольствием оторвался от проклятого ятагана, забрал обратно письмо и стал разворачивать пергамент. Жилы десницы успели надорваться и ныли от боли.

— Небось... спешит выказать почтение свому Государю грядущему, выскочка худородный, — тешился Фёдор Калганов.

— “Достопочтенные братья Калгановы! — начал читать послание Еремей. — Спешу донести, что ваша схватка рискует кончиться...”

Калганов-младший прервал чтение и откашлялся.

— “Схватка... рискует кончиться... крахом для всей вашей фамилии. Извольте принять мою личность... немедля ни сколько, без отложения времени”. Подпись: “Лихой Яков Данилович, царёв кравчий”.

— Какая дерзкая рожа, одна-ако! — пробасил Калганов-старший.

— Кравчий знает чего-то, — потыкал пальцем в пергамент Еремей. — Намёк... про нашу борьбу с Милосельскими.

— Чего он знать может? — скривился в презрении глава Торгового приказа, но тут же осёкся, — а мож... и ведает он чего.

— Я зашлю гайдука до Матвея, дело? — вопросил младший братец.

— Крахом кончиться, хм-м, — озадачился Фёдор Калганов. — Шли гонца до Матвейки, дело!

Еремей утвердил бумагу на палисандровую поверхность стола, по соседству с турецким кинжалом, и вышел из подклётной палаты.

Матвей Калганов приехал довольно скоро, его братья едва успели отобедать. Все трое спустились в подклётную палату. Фёдор Иванович прихватил за компанию кружку взвара из молодого крыжовника. Глава Посольского приказа уселся на стул и принялся читать послание боярина Лихого. Братья сели напротив. Фёдор Калганов наполовину прикончил крыжовенный взвар и громко отрыгнул, напившись. Матвей Иванович с утра принимал посланника Шведской Короны: церемониал, латинская речь, битвы умов, дела европские... Глава Посольского приказа сморщил нос, учуяв крыжовенный дух, и принялся заново читать цидулку...

— Экось завернул кравчий: принять его личность... без отложения времени, — покрутил бумагой Матвей Калганов.

— Цену набивает, пенёк худородный, — покачал головой грядущий Государь всея Руси и нынешний глава Торгового приказа.

— А то мы шибко благородные по фамилии. Прадед наш Магомету молился, — уставился на турецкий ятаган средний брат. — Отец Иван при прошлом Царе возвысился. Вот и зашли в люди... без го́ду седмица.

— А всё не вчера возвысились, — спорил старший-Калганов. — Вот и на царствие заступит наша фамилия. Династия Калгановых!

— Кравчий тут уверяет, — потряс бумагой Матвей Иванович, — что рано нам радоваться. Даже Яков Лихой сомневается в твоём воцарении, а ты уже щёки раздул самодержцем.

Фёдор Калганов насупился. Воспользовавшись случаем, в беседу вклинился младший брат:

— Встретиться с ним надобно, ась, Матвей Иванович?

— Кравчий — шино́ра, ехидна воложанская, — сузил глаза средний брат. — Хочет отметиться, небось, пред грядущим царственным родом. Наговорит речей, напустит туману... А по итогам: уверит в преданности да низко раскланяется.

— Матвей Иванович, — нахмурился Фёдор Калганов, — ты ли это? Лихой в цидулке челом не бил даже! Сие: дерзновение или беглость, ась? Пишет он: схватка рискует крахом кончиться — крахом, Матвей!

— Пустые заботы, — средний брат опустил глаза в пол.

Фёдор и Еремей приметили заметное покраснение на щеках главы Посольского приказа. Эге! Да тут налицо — сердечные терзания! Матвей, видать, до сих пор по зеленоглазой ведьме тоскует. Двоих детей имеет, а сердце непослушное не желает разуму подчиниться. Сердцу плевать — какие у тебя должности-звания. Боярин ты или чёрный смерд. Приказ ты возглавляешь Посольский или быкам хвосты крутишь. Курочку каждый день лопаешь, разрывая зубами золотистую корочку, или парёная репа — твоё главное лакомство.

— Всё личное не можешь забыть? Остынь, Матвей Иванович. У нас дело наиважнейшее, животами рискуем. Сам мне сколько пеняешь про то и вдруг: объявляется боярин с вестями важными, а ты аки барашек... упёрся рогами и не желаешь его послушать.

Грядущий самодержец был прав. И оттого Матвей Калганов ещё сильнее впал в раздражение:

— Добро, встречайтесь с ним сами. У меня делов в своём приказе до чёрта. Послушаете шахматного мага сего, а мне потом перескажете.

— У нас с Ерёмкой, али мало делов в Торговом приказе?

— Мало видать. Раз вы в нём ещё не показывались сегодня. Служба, небось, отлажена?

— Отлажена, не сомневайсь, — махнул рукой Фёдор Иванович.

— Ставки снижай черни посадской! — потребовал средний брат. — Хватит нам одного Новгорода! Другой бунт — перебор будет.

— Да погоди ты про горожан. С кравчим чего?

Матвей Иванович задёргал лошадиной физиономией и отвёл взор в сторону. “Aequo animo”, — припомнилась ему латинское выражение.

Равнодушие, спокойствие, умеренность.

— Ладно, пёс с вами. Пишите записку кравчему: пущай едет в гости сюда, к вечеру.

Матвей Калганов встал с резного стула, положил на стол письмо от Лихого, пошевелил плечами.

— Вынь ты его отседова, Матвей Иванович! — потребовал старший брат, указав пальцем на ятаган. — Али и при кравчем тут станет торчать окаянный твой ножик?

Глава Посольского приказа с усилием вынул кинжал и вогнал его в родные пенаты. Ножны были у него в поясе — средний брат не забыл о ятагане, загнанном давеча в палисандровую поверхность стола...

— К началу заката прибуду, — обещался Матвей Калганов. — Ежели Лихой раньше меня явится: пущай ожидает, не отпускайте его. Впрочем — не поспеет он ранее.

Матвей двинулся к выходу из подклётной палаты.

— Время позднее будет, — крикнул Фёдор Иванович. — Заготовить ему постелю для ночевания что ль?

— Ты — хозяин, тебе и решать, — заключил средний брат, вышел из помещения и прикрыл дверь.

Одним гостя ждать, другим монеты считать...

В Княжьей Палате Вечевой Башни за длинным столом сидела сама княгиня Бельцева и много представителей новгородской знати. В стену было вбито полотнище — небесно-белый стяг новгородской земли. У дверей — двое стражей. В помещение резво вошёл новгородский ратник в тёмно-синем кафтане и с железным шлемом на голове.

— Воробушкинское ополчение давеча засланцев словили, княгиня, — доложил ратник. — Пятерых у озера зацапали, остатних — поблизости, у скита на рубеже с тверской землёй.

— Где засланцы? — вопросила княгиня.

— Вожак здесь, десять нюхачей — в остроге.

— Веди сюда эту крысу, потолкуем, — распорядилась княгиня.

Ратник развернулся станом и звонко похлопал в ладоши три раза. Двое стражников приволокли под локотки Феофана Крамского. Ратник махнул рукой, и подьячий Посольского приказа безропотно обрушился на колени перед княгиней и новгородской знатью.

— Сказывай, засланец: откеля явился? Кто подослал твой отряд? — спокойным голосом начала допрос Бельцева.

— От предобрых людей вам гостинец привёз, княгиня, — подьячий приложил к сердцу руку и склонился в поклоне.

Занятный пленник: пучеглазый; глас бархатистый, внушающий. Но только новгородскую Государыню таким не возьмёшь.

— Откеля явился спрашиваю? — повысила голос амазонка.

— Из Стольного Града.

Новгородская знать рассмеялась.

— Али в Стольном Граде есть люди, что добра нам желают? — тоже ухмыльнулась княгиня.

— Завсегда такие найдутся, Ясина Владимировна.

— Сам кто таков? Холоп, служилый, приказной?

— Я по себе... человечек вольный, — опустил глаза подьячий.

— Казачок, говоришь...

Хохмить вздумал с новгородской Царицей! Княгиня резво махнула рукой. К пленнику приблизился ратник. Он вытянул из ножен кинжал и прислонил остриё клинка к глотке хохмача.

— Не дуркуй, нюхач. Сказывай: кто таков? — повторила вопрос злая княжна.

— Подьячий... Посольского ведомства. Имя: Крамской Феофан, сын Савелия. Приказной человек я, — оценил гостеприимство подчинённый Матвея Калганова.

— Посольского приказа говоришь? — подал голос молодой боярин Островский. — А не лжёшь, псина? Почто среднему Калганову до нас лазутчиков засылать? Ты, небось, Стрелецкого приказа человече. Нюхач Афанасия Шубина.

— Воля ваша, — процедил сквозь зубы арестант и покосился взором на остриё, грозившее его шее, — считайте меня кем пожелаете. Только велите тому рыжему демону, что в полон нас взял, притащить сюда мою котомку. Он себе её присвоил.

— Про кого он судачит? — спросила княгиня у ратника.

— Ивашка Жерлицын — старшой у воробушкинских.

— Веди его... с котомкой.

Ратник ушёл и долго не возвращался... Новгородская знать от души насмотрелась на опоглазые зенки пленника. А Феофан страдал сейчас телом, сердешный. Страсть, как желалось ему по нужде...

— Запропастились, — подала голос княгиня. — Поди разузнай, один кто, где они?

Первый страж отворил дверь, второй только направился в проём, как его высокую фигуру едва не сшибла парочка визитёров: тот самый ратник и долговязый крестьянин при сапогах и с рыжими кудрями. За плечом вожака ополченцев — та самая котомка.

— Погляди, старшой, что в суме имеется доброго, — распорядилась княгиня.

Ивашка Жерлицын поставил котомку на каменный пол, развязал узелок, залез внутрь пальцами и стал шарить в нутре: долго, с опаской, будто змеиный клубок ворошил...

— Да тяни уже, что там есть, — не выдержала Бельцева.

Ополченец Жерлицын вытащил на свет Божий... свежие исподние штаны. Новгородская знать покатилась со смеху. У княгини аж слезинки на щеке побежали. А бояре Островский и Пламенев встали со стульев и отошли просмеяться к окну. Щёки Феофана заалели румянцем.

— Подштанники себе забери, Жерлицын, — хохотнула остатный раз Бельцева. — Чего далее там... показывай.

Рыжий демон швырнул исподние доспехи в пленника, стоявшего на коленях, а потом вытянул из котомки тугую калиту и поставил её на пол, послышалось звяканье, хохотец окончательно смолк, новгородская знать навострила ухи... Старшой ополченец развязал верёвку и глянул внутрь калиты, ладонями ухватившись за края мешочка...

— Отомри уже, Ивашка Жерлицын. Чего зришь? — повысила голос княгиня Бельцева.

— Солнечное сияние, матушка наша, — ахнул рыжий крестьянин. — Кажись, злато, червонцы...

— Тащи сюда, — велела амазонка.

Ополченец вскочил на ноги и утвердил гостинец на стол — перед ликом своей Государыни.

— Считайте, бояре, — распорядилась княжна, сама встала со стула и дошла до пленника.

Золотые червонцы звонко посыпались на поверхность стола, груда добротных кафтанов разной расцветки окружила заветный мешочек, послышался тихий гомон: новгородская знать принялась вести подсчёт добычи.

— И с какой великой радости... твой начальник Калганов подкинул нам сей гостинец? — сверкнула очами княжна.

— То есть его воля. Приказ дал — выполняй. А подробностей он мне не сказывал. Я по званию — вовсе не дьяк, только подьячий буду.

— Да и не хитрая оказалась загадка, — улыбнулась княгиня.

Ясина Бельцева отошла в сторону и уставились цепким взором на ратника. Его доспех на голове был собой примечательный: варяжский шлем-полумаска с ба́рмицей, покрывающей шею. Воитель расправил плечи и вытянулся стрункой. За столом шёл шустрый подсчёт червонцев в несколько рук, калита заново заполнялась монетами.

— Царь твой... помрёт скоро, — покосилась княгиня на пленника. — Ваша знатная свора готовится друг дружке глотки закусать... в борьбе за престол. Старшой брат твоего начальника — охотник на царствие через наворованные богатства. Золотишком мостит дорожку на трон... через боярский совет. У царя твоего... наследники есть?

Феофан Крамской помотал головой и закусил губу: нужда совсем прихватила чрево, проклятие...

— Кто главный соперник у Федьки-мздоимца?

— Милосельские! — гаркнул кто-то от стола.

— Никита Милосельский — голова Опричного войска. Вот твой зело хитроумный начальник и задумал раздуть новгородский мятеж. Письма подмётные засылает, — ухмыльнулась княгиня. — Не ты их калякал, рак опоглазенький?

— Нет, я не писал подмётных писем. Дозволь только слово молвить единое, Ясина Владимировна.

— Говори.

— Ополченцы твои — молодцы-ребята, — кивнул головой Феофан в сторону рыжих кудрей, — шустрые, ловкие. Но варяги, к слову сказать, не в лаптях ходят, да не с босыми пятками. Орлы-воины! И не с ореховыми дубинами... за плечами.

— Ах ты, бродяжка, — зарделся ополченец Жерлицын. — Да я твою морду лукавую... той дубиной ореховой.

— Цыц! — вскинула десницу Ясина Бельцева.

“Fortunam suam... quisque parat, — развлекался латинским языком подьячий, страдая животом. — Побеждает тот, кто умеет... ждать. Умеет ждать, ждать, ой-ой... считайте резвее, блудоу́мы, кисельники...”

— Ровно... пять тысяч золотыми червонцами! — раздался выкрик со стороны стола.

Княгиня кольнула острым взором по подьячему и отдала указание:

— Всех нюхачей — в острог. Сего лиса — в особую темницу.

Феофан без лишних напоминаний вскочил на ноги и заложил руки за спину, прям-таки образцовый пленный: покладистый, разговорчивый, латинский язык разумеет...

Облегчив живот, подьячий словно душу облегчил. В темнице он с великим удовольствием зарылся в сено и впервые за несколько деньков выспался. Хорошо ему спалось, сладостно...

Без всяческих сновидений.

В просторной келье Митрополита Всероссийского держали совет трое мужей: самолично хозяин помещения, глава Сыскного приказа — Василий Милосельский, и его сын Никита — глава Опричнины. На столе стоял кувшин с ключевой водой и три золочёных кубка. Неподалёку от кувшина лежали на дубовой поверхности стола два пергамента. Жара, хочется схватить в руки кувшин и залпом осушить его до дна, а ещё глаза Митрополита сверкают молниями — накалилась обстановка...

— От кравчего Лихого приходит письмо, — владыка ткнул пальцем в первый пергамент и смолк.

Князья Милосельские завороженно уставились на малый диамант на указательном пальце Митрополита.

— Минует самая малость времени... и приходит послание, — палец владыки переселился на другой пергамент, — от стрелецких сотников.

— Так и было, Святейший, — перекрестился старый князь.

— Подозрение... бояре, — Митрополит накрыл письмо от стрельцов цидулкой от кравчего, — с чего прыть такая?

— Стремянные сотники с полгода редькой питаются, — заговорил глава Сыскного приказа, — через Федькины пакости... Ярыги мне донесли давеча... они намедни с пятидесятниками стрелецкими лясами точили в кабаке... стремянные сотники жемчуга с воротов распродают.

— С голодухи и прыть, полагаешь? — сверкнул очами владыка.

— А то ж, — ответил старый князь.

— Догляд за имением кравчего сделал, Василий Юрьевич?

— Полный дозор произвёл. И пешие ярыги и конные. Да стражников ещё накинул в подмогу.

— Не переусердствуй, княже. Штурмовать поместье временщика ни к чему. Лучше меньше служивых — да больше толковых! — погрозил пальцем Митрополит. — Какова обстановка?

— Карась затихарился в своём пруду. Носа наружу не кажет.

— Сие также толкает на некоторое подозрение, — покачал светло-серым византийским клобуком владыка. — Чего это он, как хорёк, в норе окопался?

Василий Милосельский крякнул, а потом ответил:

— Известно, с чего... Авось не совсем здоровым он с передряги той вылез, мож и его покромсали тати, раны зализывает.

— Коли так, сие — хорошо, — задумался Митрополит. — Не желает он в Детинце светить своими свежими рубцами, а значит: рассчитывает на наш общий успех...

— А зря, — усмехнулся глава Опричнины.

— Ты вот что, Василий Юрьевич. Накажи ярыгам следить также за смердами худого временщика. Не мотается ли кто из его холопов до Стрелецкой слободы. Понял задание?

— Невозможно такое, владыка, — покачал головой глава Сыскного приказа. — За всеми смердами не уследишь.

— Тогда пущай следят за его десницей, конопатый, который вместе с ним завсегда ошивается. Как его величать, запамятовал?

— Митрий Батыршин.

— Он самый. Если этот конопатый поскачет кудась — к нему тоже хвоста лепить!

— Добро, распоряжусь, — покачал взмокшей головой старый князь.

А молодой княже, видимо, малость заскучал. Он извлёк из кармана чёрного кафтана рябиновые бусы и принялся перебирать их пальцами. Владыка покосился на игрушку и продолжил держать речь:

— Пришла пора встретиться вам со стремянными сотниками... На свидании держите себя с достоинством. Вы — князья, первая знать на Руси. Престол — ваша вотчина. Ваше законное право: по старине и всем славным устоям. Налегайте на воровство Калгановых. Побожитесь им, что при вашем царствии таких безобразий не будет. Ясен наказ?

— Яснее некуда, святой отец, — ответил Василий Милосельский.

— Всё скажем, как полагается, — уверил молодой князь.

— Про языков не забыл, Василий Юрьевич?

— Справил, Святейший. С сегоднего дня пошли распускать слушки. Зачали как обычно — с Грачёвки. Потом: Ивановский торг, Сретенка...

— Добро, княже, молодцом. Ступай тогда, Василий Юрьевич, езжай к дому, переоблачайся там, ожидай сына. Мы с ним ещё тут потолкуем, а тебя я благословляю, — осенил дородную фигуру Митрополит.

Василий Милосельский взял свой кубок, допил его до самого дна, предовольно крякнул и вышел из душного помещения.

— Никита Васильевич, послушай меня. Ни гайдуков фамильных, ни опричников в сопровождение не бери. Сам, как и родитель — торгашом рядись. Пятёрку государевых стражников за компанию захватите, сбор оплатите, как полагается, и в дорогу. Понял меня?

— Добро... так и сделаем, — ответил глава Опричнины, перебирая пальцами рябиновые бусы.

— Для зазнобы подарок? — покосился на украшение Митрополит.

— Не совсем.

— Не твоя же сие игрушка, — усмехнулся владыка. — Али завёл себе новую... подругу сердечную?

Никита Васильевич смолчал. На подобные вопросы грядущий Царь не желал отвечать ни родителю, ни лукавому, ни даже подавнему другу фамилии, Святейшему Всероссийскому Митрополиту.

Потому что характер имел, княже младой, жадный до власти.

“Ни чёрту, ни Господу не стану отвечать на такие вопросы. Что мне, Государю грядущему, Митрополит Всероссийский, — раздувался княжий носяра ястребиный, — ещё подпишешь указ мне, владыка, дозволяющий сочетаться законным браком благородному мужу и простолюдинке”.

Митрополит оценил колыхания ястребиного носа.

Он знал эту породу — необузданную.

Дедовский нрав!

— Зело ты характером в деда пошёл, князь молодой, — усмехнулся владыка и встал с резного стула. — Мы с Юрием Васильевичем, считай, тридцать годов с половиной приятельствовали.

Митрополит степенно подошёл к окну и подставил под слабенький ветер седую гриву волос, пробивающихся наружу из-под византийского клобука.

— Отец твой — иного теста боярин. Сыскные дела знает и на том... спаси Бог. Норовом мелковат, осторожен весьма, как суслик в поле. Нету в его душёнке мелочной прута каменного.

Митрополит обернулся лицом к молодому князю и продолжил:

— У тебя есть таковой прут. Потому и предложил Василию за Трон сражаться. За Отечество тревожусь. Нельзя ворам... страну отдавать!

Никита Васильевич кивнул головой и спрятал рябиновые бусы в карман чёрного кафтана с золотистыми и малиновыми позументами.

— В беседе со сотниками — следи за отцом. Лишнее понесёт чего — гаси его речь мигом. Сам говори мало — да по делу. Держи нити беседы в своих руках. Привыкай к тому, скоро тебе предстоит первым воеводой быть в государстве.

Глава Опричнины подошёл к окну и припал на колени.

— Благослови, святой отец.

Митрополит Всероссийский троекратно осенил русую голову князя знамением, а затем протянул ему десницу — Милосельский прикоснулся губами к ладони.

— Ступай, Никита Васильевич, с Богом.

Кому благословление, а иным наблюдение...

В густых кустах у дороги затаились двое взмокших ярыжек. Тёмно-синие кафтаны с перевязями лежали на траве, рядышком с кувшинами-крынками. По тракту пропылили всадники. Один из соглядатаев стоял на коленях, просунув плешивую башку в ветви.

— Васюта Блинов проскакал... с двумя ребятами, — с тоской молвил ярыга, оторвавшись лицом от зарослей.

Плешивому сыскарю тоже хотелось скакать сейчас на резвом коне, подставляя физиономию ветру, а не торчать в кустах соглядатаем, под лучами палящего солнца. Второй служивый лежал на траве, нахлобучив на голову синюю шапку-колпак по нос.

Плешивый ярыга поднял с земли головной убор, тщательно протёр им взмокшее лицо, а потом молвил:

— Клим, слышь. Крестьяне тут шастают. Как бы не заприметили нас.

— Дозор на что держим, ась, плешивая твоя голова? Заприметили холопов — затаились ничком. Али к леску могём дёрнуть.

Ярыга швырнул шапку наземь и сел на траву, скрестив ноги.

— Чего туркой расселси? — заворчал его товарищ. — Дозор держи.

Плешивый ярыжка тяжко вздохнул и снова уткнул лицо в заросли, встав на колени.

— Клим! Сюды холопы его шагают! Кажись, на работы идут.

Напарник дозорного резво подорвался с травы и также просунул физиономию в кусты.

— Тикаем в лесок, шибко!

Ярыги, пригнув хребты, и в спешке похватав свой скарб, сусликами метнулись от кустов в сторону перелеска...

А в угловой светёлке хором боярина Лихого супруги знакомились с посланием от братьев Калгановых. Яков Данилович дочитал цидулку, передал его жене и отошёл к раскрытому окну. Подклётная Государыня сидела за столом и резво шевелила губами, читая про себя письмо.

— Клюнула татарская рыбка, — ухмыльнулся Яков Лихой.