Третий Лад

Часть 2. Глава 11. Господин Великий Новгород

В просторной, щедро освещённой небесным светилом, и скромно обставленной келье Симеонова монастыря держали совет Святейший Митрополит и глава Сыскного приказа. Мужи сидели на резных стулах напротив друг друга. Дубовый стол сверкал зеркальной чистотой — под стать убранству всей кельи.

Кувшина с фряжским винцом не имелось сейчас: разгар Божьего дня, обсуждение важных дел, опасные затеи...

— С дьяком Палёным кто справил?

— Ярыга мой. Самый преданный псина. В щи насыпал отравы и будь здоров, дьяк.

— Ну и Царствия небесного.

Митрополит деловито осенил личность знамением. Князь Василий перекрестился следом. Был такой приказной человечек на свете Божьем — Палёный Макарий. Доверился как-то боярину...

— Лихой вчера отлежался. Ноне должон со свояком связь навести. К завтрему холопа к нему зашли с посланием. Что по стрельцам, мол?

Князь помрачнел лицом и кивнул головой в согласии.

— Чего брови хмуришь, отец Василий?

— Никита фордыбует. Не желает от полюбовницы отрекаться.

— После об этом. Сейчас говори мне: сколько дней минуло, как ты с Давлетом купцом разговаривал?

— Гм, в достатке… Седмица? Да нет, более будет. Давлет обещался гонца услать. Должно хан ныне монеты считает, нукеры — етаганы точа́т. А мож и ураганют уж... спаси, Господи, — перекрестился Милосельский.

— Точно ли купец гонца заслал, ась?

— Сказывал: стрелой полетит. Магометом божился: за пять дней до Сарая того доскачет. Если без передыха, коней менять... по силам.

— Пять дней? — не поверил владыка.

— Налегке ить, с бумагой. Давлет золото позже доставит. Ежели и присвистел купец, то самую малость. Через осемь дней уж наверняка его агарянин прибудет до крымского хана.

— Ладно, князь, молодцом.

— Пять тыщ золотом, — покачал головой Милосельский. — Эх ма! Подарочек бесерменам от потомков великого Рориха...

— Не скупись, Василий Юрьевич. Деньги на дело потрачены. Станет Никита Великим Князем — возместишь убытки. Всё ваше — моё. “Кесарю кесарево...”

— Меня другой червь точит, владыка... Поганая затея, а? Супротив своих воду мутить.

— Либо предприятие наше вершим до конца — либо падай в ноги Фёдору Ивановичу, твоему Государю новому.

— Оно так, конешно, — почесал чёрную бороду князь, — а червь всё одно точит. С агарянами сговорились — поворо-о-от…

— Солдатушки завсегда за Отчизну воюют — дело служилое. Уйдут лишние полки на сечу с татарами — делу прок. А не то, не ровён час, с брата́ми Калгановыми сдружатся за нашей спиной.

— Тоже, верно, Святейший...

— По закону: стремянные останутся при больном Государе. С ними и сговоримся. Как Яков Лихой устроит встречу — я слова нужные подберу вам с Никитой. А ты ещё червонцы готовь, отец Василий.

Князь тяжко вздохнул в ответ. Митрополит продолжал речь:

— Стрельцы Калгановых яростно ненавидят. Но и вас, опричное да ярыжное семя, не жалуют. Потому — золотишка поболе дай им.

— Две тыщи насыпать что ль?

— Четыре тысячи дай, кащей! По две тыщи — на полк каждый.

— Разорение ты моё. Я ить не такой богатей, как Фёдор Косой.

— А скупец — похлеще его будешь. Дело, считай, решённое: четыре тысячи золотом подаришь стрельцам — и ладно...

Митрополит навострил уши. Дверь в келью резко распахнулась и в помещение ворвался глава Опричнины, запыхавшийся, что загнанный жеребец.

— Чего растоптался в святой обители... князь опричный? — грозно зыркнул очами владыка.

— Поганые вести, отцы! Гадкий Новгород — мятежом разродился. Подьячего торгового поколотили крепко и передали весточку: податей не платим отныне и заново... вольно жить будем.

— Опять отмежеваться желают? — нахмурился Митрополит. — Вот же бунтарское племя, ты подумай. Не ко времени нам сие возмущение. Опричное войско нельзя ныне от себя отпускать.

— Наказание Бога, — перекрестился Василий, припомнив лукавый лик покойного дьяка Макария…

— Гонец доставил мне грамоту от тверского воеводы Бахметова, — рассказывал глава Опричнины. — В новгородской земле — копошение. Не таясь дружины сколачивают, ополчение по рубежам их земли вовсю шастает в дозорах...

— Государю хворому — ни слова, Никита Васильевич! — пальцем погрозил молодому князю владыка. — Разволнуется — к архангелам на небеса мигом сгуляет. И здравствуй тогда новый кесарь — Фёдор Косой...

— А ежели Государь меня к себе стребует — доложить обстановку? — озадачился Никита Васильевич.

— Не стребует, — отрезал владыка. — Голова его трещит, как харбуз переспелый. Постельничий оберегает Царя от забот государевых. Псом у ног Государя вьётся.

— Дьяк Колотовкин только доложил: слушок загулял по Детинцу… Государь поправляется, — сообщил князь Никита.

Святейший озадачился: “Скверный оборот…”

— Василий Юрьевич, живо езжай во Дворец, — велел Митрополит, — разузнай свежие слухи там, с боярами пошепчись кого встретишь. А ты, Никита Васильевич, присаживайся. Перемолвиться я желаю с тобой о деве одной... распрелестной.

Василий Юрьевич поднялся со стула и, не глядя на сына, вышел из кельи. Глава Опричнины с невозмутимым ликом сел на пригретое отцом место.

— Никита Васильевич… Ты на Трон желаешь забраться?

— Желаю, отец святой.

— В таком случае, как грядущий Государь, умей обуздать страсти, боярин. Чревоугодие — грех. Гордыня — грех. Блудодеяние — тоже грех...

— Неверное слово, Святейший. Блуд... там не то.

— А что именно?

— Тоска сердечная, — помолчав, ответил молодой князь.

— А как же Настасья? Двое деток у вас: наследник и девка.

— К ней не лежит моё сердце. Припоминай, Святейший: в этой же келье вы мне силком навязали разнелюбую, но знатную…

— А ты как хотел, княже? — недоумевал Митрополит.

— Беглости избежать бы тогда. К чему торопились меня оженить? Будто неволил вас кто... с саблей наголо, — взволновался Никита. — Ещё бы погуляли бы по сватам, поглазели девиц иных… Авось и прикипел бы к какой сердцем... но нет! Упёртость эта ваша… отцовская!

— Подрастёт твой сын — придёт время женить его. Может тогда нас поймёшь, ась, Никита Васильевич?

— Бог его ведает, владыка. Разумею одно: неволить сына не желаю ни по каким вопросам. Ни по сердечным, ни по иным…

— Василию перечить нельзя! Вспомни Святое Писание: “Слушайся отца своего, он родил тебя… Дети, повинуйтесь родителям в Господе, ибо... сего требует справедливость. Почитай отца твоего... это первая заповедь…”

Никита Васильевич ответил Митрополиту молчанием. Внука Юрия Милосельского Святым Писанием не усовестишь. Святейший вздохнул, посмотрел на Образ Спасителя, смирил окаянный гнев, как и подобает делать честному христианину, а потом задал вопрос:

— Выходит: отказываться от простолюдинки не собираешься ты? Царь Всероссийский — при полюбовнице... крестьянке?

— Она мне — не полюбовница! — вскипел глава Опричнины.

— Кто же она тебе?

— Не полюбовница!

— Выдай тогда мне верное определение, княже! От прелюбодея до блудодея тропка короткая. Блуд — смертный грех. Прелюбодей, считай, с блудодеем одними дорожками ходят.

— Прелюбодействую, грешен. Но и с холопкой у меня не греховные страсти, владыка! Сердцем к ней прикипел, люблю её.

— Так кто же она тебе, князь Милосельский?

Никита Васильевич задумался… Порой, разум не может дать ответ на самые простые и очевидные вопросы. Полюбовница — словечко зело похабное, с душком алчности и похотливости подлой. Будто кобель сучку обнюхал и забрался на её хребет…

— Она мне... подруга сердечная, — нашёлся Никита Васильевич. — Конец разговору, владыка.

Глава Опричнины вышел из кельи.

Кому сердечные муки, а кому вольности звуки…

Бесчестье зачалось, считай, с два года тому назад. Богатая земля новгородцев — завсегда лакомый кус для государевой казны. Местные купцы-ухари вели широкую торговлю по всем краям света: от ближних соседей (Литвы, Речи Польской и Шведской Короны), дальних соседей (Датское королевство, курфюршество Саксония, Оттоманская Порта, республика Венеции) и до заморской страны Индии...

Государь начал хворать — Фёдор Иванович принялся повышать ставки по податям и сборам для новгородской земли. Год прошёл, Царь захворал ещё сильнее — старший Калганов сызнова повысил ставки. Богатейшая казна Великого Новгорода таяла на глазах. Княгиня Ясина Бельцева слала гонцов в Стольный Град, желала встречи с Государем: жалиться на бессовестного главу Торгового приказа. Но гонцы всегда возвертались с дурными вестями: Государь хворает, в ближнее время audientio состояться не может.

С полгода тому назад Фёдор Калганов словно белены обожрался: снова повысил и без того высокие ставки для новгородской земли. Ясина Владимировна отрядила в Стольный Град сердечного любимца, боярина Илью Львовича Соколова. Но кого там прельстит сей статный красавец? Жирных вельмож из Боярского Совета? Сердечный дружок новгородской княгини, однако, сумел заполучить встречу с Михаилом Романовским. Разговор прошёл без толку. Первый вельможа Собрания в раздражении буркнул на прощание:

— Не ведаю — чего же вам делать... Его безобразия — многим не по душе, а руки наши повязаны. Тут, Илья Львович, расклады такие: либо — ждать выздоровления Государя, либо — ждать воцарения нового кесаря, — понизил голос Романовский. — Новый господин — новые порядки...

С два месяца назад новгородская знать приняла случай грядущего мятежа, как весьма вероятный: купцы злющие, чернь волнуется, казна пустует. Великий Новгород привык решать споры миром и словом. Но когда ему откровенно и зело дерзко харкали в лик — рука сама тянулась к железной рукояти…

“Мы — народ смирный, но наши сабли — завсегда лежат в ножнах отточенные” — любили сказывать про себя новгородцы.

Седмицу назад к новгородской знати попало подмётное письмо из Стольного Града. Доброхот сообщал: Государь находится при смерти, в головах бояр царит смута, ныне — наилучшая пора, чтобы по клювам царёвым орлам вдарить. Ворон Никита Милосельский гложет слюни по Престолу и не посмеет накануне важных событий услать из Стольного Града Опричное войско. Стрелецкое племя — в раздорах и раздражении. Мздоимец Фёдор обижает их жалованьем...

Княгиня Бельцева ознакомилась с посланием и на другой день, в Княжьей Палате Вечевой Башни, что стоит у Ярославского подворья, собрала Высший Совет новгородской земли. Знать мусолила подмётное письмо безвестного доброжелателя.

Речь держал дородный новгородский боярин Александр Будаков:

— Наши купцы подтверждают: Государь при смерти, смута среди стольградских мужей зреет. Вопрос един, бояре: справимся ли своими силушками? Звать ли на подмогу шведов али Литву?

Знать оказалась едина во мнении — звать не стоит. За такую услугу северные соседи потребуют земель. Боярин Горецкий снова вернулся к лукавому подмётному письму:

— А ежели цидулка — западня? Сберут стольградские Опричное войско и стрельцов с пищалями — каково тогда будет?

Княгиня Бельцева подняла ввысь десницу — гомон стих. Царица новгородской земли опустила руку, а потом встала с места.

— Видит Господь, бояре. Я не желала входить в противостояние с Царём — разум помнит отцовский мятеж. Но Государь ныне — не хозяин земель своих. Стольградские петухи готовы в междоусобице заклевать друг дружку. Никому из них веры нет более. Наш обидчик, Фёдор Косой, наверняка на Всероссийский Престол заползёт. Так и будет с нас драть? Дудочки! Не бывать тому!

— Не factum, Ясина Владимировна, — подал голос боярин Дмитрий Пламенев. — Глава Опричнины Никита Милосельский — тоже охотник до Трона.

— Вот и пущай грызутся между собой, Дмитрий Григорьевич. А нам отныне — насмерть стоять за новгородскую землю! Три сотни лет жили вольной республикой. Шведам не кланялись наши отцы, германцев не жаловали, Литву завсегда били. Заживём и мы людьми вольными, как наши предки проживали.

— Германцы, Литва, Корона Шведская — иноплеменники. Русское Царство — сородичи. Нам бы друг дружки держаться. Жили уже много лет в междоусобной борьбе, — спорил Пламенев. — Орда пришла — в миг поодиночке всех перебила. А Шведская Корона ныне — не та, что три столетия тому назад. Государство — зело зубастое! Отмежуемся мы от соплеменников: шведы тотчас позарятся на наши северные земли, как воды испить, княгиня! А у нас — ни пушкарей, ни пороха! Только сабли да гонор. А ноне с ними — много не повоюешь.

Воцарилось молчание. Дмитрий Пламенев молвил дело...

— Покажем и мы Стольному Граду зубы свои, — заговорила Ясина Бельцева. — Demonstratio сделаем соплеменникам — пущай считаются с нами. Отныне — и на века! Казна у нас — не бездонная, чтобы сосать с новгородцев без чести и совести!

— Варяги, княгиня, — подал голос боярин Горецкий.

— Где гуляют они? — задумалась Бельцева.

— Князь Рогерд с год, как вернулся с отрядами от датского короля. Подсобили ему в сече с Саксонией — теперь прохлаждаются. Купцы мне давеча донесли — Рогерд у Варяжского моря стоит лагерем. Ставку он с умом свершил. Ныне сговариваются с Литвой и со шведами, торгуются к кому присобачиться. Не договорятся — ухарь Рогерд мигом снимется с местечка и уведёт войско к лопарям, сыщи его там.

— Варяги — считай, соплеменники. Славный князь Рорих наш град заложил. Что молвишь, Дмитрий Григорьевич? — Ясина Владимировна обратилась взором к боярину Пламеневу.

— Варяги — славные воины. Но они — не за спаси Бог сражаются, а в казне ныне... ветер боре́й гуляет.

— Золотой запас, — подал голос боярин Островский.

Новгородская знать снова погрузилась в тяжкие раздумья.

— Можно спробовать за вперёд сговориться с Рогердом, — молвил Пламенев. — Он муж — зело с пониманием. Лыцарь по натуре своей, не за золото сражается, а по чести воителя.

— Сговоришься, Дмитрий Григорич? — спросила княгиня.

— Германскую речь разумею, латинскую. Маненько и по-варяжски языком толоку. Сговориться легко будет: ежели не с пустыми руками поеду к Рогерду, а хоть пару тыщ золотом захвачу... за компанию.

— Будет нам рассусоливать, бояре, — подвела черту Бельцева. — По варягам ещё покумекаем. А к завтрему — сбирайте вече. Давеча к нам в гости торговый подьячий прибыл — Мирон Осадчий. Он уже зарестован, вместе со стражниками сопровождения. Каково настроение черни?

— Волнуются не менее нашего, — махнул рукавом кафтана боярин Островский. — Одобрят восстание, не сомневайся, матушка.

Ясина Владимировна Бельцева снова задрала десницу ввысь.

— Славен живи, господин наш Великий Новгород.

На другой день на вечевую площадь доставили пленного Мирона Осадчего, подьячего в павлиньем кафтане. Под хохот сонмища княгиня рассекла мечом кочан капусты над головой холопа Мамоны. Покамест Мамоны. Всего одна нужная смерть — и уже холоп Государя. Всё ваше — моё. Мздоимцу — виселица. “Кесарю кесарево...”

Ещё через день дворяне разъехались по всем уголкам и весям обширной новгородской земли — сколачивать боевые отряды. Старосты в деревнях тоже спины печами не грели — сбирали дружины ополчения. Через осемь дней все тракты на рубежах тверской и новгородской земли находились под пристальным дозором. В глубоких ложбинах оврагов и густых зарослях кустов вшами копошились юркие и зоркие ополченцы-крестьяне...